Кинодраматургия, выверенная до микрона души: каждого персонажа; выделка фильмов такая, как ладили часы где-нибудь в Эрфурте в 1828 году, когда и внешность, и часовой механизм исполнялись с отточенностью высшего мастерства; сложность человеческих взаимоотношений варьируется так, что сострадание ко всем становится… будто необходимой логикой жизни: какую не опровергнуть, но реальность опровергает, увы…

…помимо всего прочего миссией Кшиштофа Кесьлёвского было и это: пропитать субстанцией сострадания зрительские сердца, исполнив это тонко и нежно, порой – оглушающе, через эмоциональный шок: как в первой части феноменального «Декалога»…

Первая часть, иллюстрирующая первую и вторую заповеди: особенно про возлюби, кажется противоречащей оным: отец- атеист и очаровательный его сынок, чудный, чудесно подобранный, широко открытыми глазами взирающий на мир мальчишечка, феноменально одарённый… Он утонет, утонет, побежав кататься на до Рождества подаренных коньках, треснет лёд, разойдётся острыми краями, и в недостроенном костёле отец, ввергнутый теперь до финала своего в муку, похуже крестной, опрокидывает свечи перед изображением плачущей Мадонны.

Богородицы.

Не помогла сынку вырасти…

Отец сотворил из него кумира?

Не похоже…

Впрочем, иллюстративность, данная к заповедям, условна: добро и зло не встречаются в мире в чистом виде, всё переплетено, и отец скорее возропщет, получив такое испытание, больше похожее на пытку, чем придёт к осознанию Бога.

Тем более – Бога, как любви.

Фильм оглушает.

Эмоциональный шок, который испытываешь, досмотрев, заставляет по-другому взглянуть на себя, на своё отношение к близким и дальним, и, твердя про себя строчку Рильке: Ты жить обязан по-другому! – меняться.

Кинематограф К. Кесьлёвского поэтичен: кадры, их композиция, их сумма, складывающаяся в фильмы, звучат высшей поэзией бытия…

Всё вокруг одного дома: мельком рассказанная история из восьмой части есть сюжет второй: уже отзвучавшей, где врач – ради спасения ребёнка – обманывает женщину, готовую идти на аборт; при чём рождение и смерть оказываются так туго сплетены, что действительно задумаешься – не есть ли два феномена — обороты одной медали…

Из предшествующего «Короткого фильма о любви» вырастет шестая часть «Декалога» — не прелюбодействуй: и снова… идеологическая, философская составляющая (так скажем) кажется не слишком соответствующей яви: потому, что сложно представить более хрупкое, ранимое, нежное и завораживающее повествование о любви, чем показано фильмом…

Какое прелюбодеяние, когда Томек боится дотронуться до великолепной Гражины Шополовской: Магда-Магдалины, в один момент, одним поворотом меняющейся…

Словно грязь, которую представляет она: такая вымытая, прекрасная внешне, сталкиваясь с чистотой, которая определяет влюбившегося в неё юношу, меняет состав свой…

Пусть у них хорошо будет!

Всё хорошо! Замирает сердце…

Открытый финал шестой части сложнее, нежели финал фильма: но и там и там хрупкость чувства представлена столь ощутимо, будто люди…сделаны из тончайшего стекла…

…фарфоровые изделия – только одушевлены: тише друг с другом люди, сострадайте, деятельно сострадайте друг другу…

В десятом мире «Декалога» бушует комизм, бурлеск, — почка продаётся ради получения марки, которыми до смерти отца, богатейшего филателиста, не интересовались братья – не ожидавшие, что станут обладателями такой коллекции, — украдена будет, а почка уже продана…

Странный персонаж проявляется в недрах фильмов: некто…словно наблюдающий – как исполняются заповеди, хотя… лицом не походит на ангела, но в четвёртой части, где восхитительно красивая дочь решила сыграть необычную психологическую партию с обожаемым отцом, он – персонаж странный этот – несёт на плечах байдарку – так, что она видится крыльями…

В повести о любви он предстаёт человеком в белом, нагруженным чемоданами, явно возвращающимся откуда-то: и юноша, получивший согласие Гражины пойти с ним в кафе, чуть не сбивает его, ликуя, мчась с тележкой с молочными бутылками.

…это сверху сначала показано: и так гармонирует дворовая зелень со счастливом пробегом юноши, что кадры завораживают, как великолепно исполненные картины…

Сколько прекрасных женских лиц!

Будто такая женская внешность… не соблазн, не морок средневековья, но – целительная красота, которая и должна спасти мир, сколько бы безобразие людское не губило оный…

Развернутся три цвета – Синий. Белый. Красный.

Цвета французского флага? Ведь фильмы снимались там…

…названия истолковать не легче, чем «Красное и чёрное» Стендаля, там две карьеры Сореля – подсказывает: военщина и церковь, здесь…

Слишком широка гамма чувств, показываемая режиссёром, исследуемая им, чтоб однозначно трактовать… Синий, как свободу, Красный… как воспаление болезни…

Эгоизм и одиночество тоже болезни: только излечению не подлежат; но Кесьлёвский фильмами своими уникальными, думается, уменьшил количество оных в мире…

Странное ощущение остаётся: сколь бы ни были фильмы содержательно тяжелы, от них – и во время просмотра, и после – чувствуешь себя в бело-розовом облаке счастья…

Плюс: в фильмы страшно хочется войти: кадры, как двери, принять участие, утешить кого-то, или самому стать одним из персонажей.

Поселиться в доме: где врач, узнавший о мало утешительном своём диагнозе, выходит, чтобы столкнуться с бесконечно влюблённым юношей, везущим молоко, а в молочники пошёл, чтобы хоть на секунду каждое утро смотреть на свою возлюбленную…

Потом раздвоятся Вероники: тут внимательно: вот они встретятся на миг на польской площади: одна полька, другая туристка из Франции; и когда похоронят одну, умершую от сердечного приступа прямо на сцене, вторая будет показана тотчас, -занимающаяся любовью…

Тонко плетётся рассказ о двойницах, тонко, прекрасно, каждый кадр насыщен жизнью – всеми деталями её, всею суммой, организующей зримую реальность…

Поезда проплывают, дороги разъезжены…

Иллюстрация к – Не убий – также вырастет из предшествующего фильма – и будет пропитана жутью…

Разболтанный, явно примитивный парень, шляющийся весь день по городу: груб и не отёсан, а потом… душит таксиста, добивает его монтировкой, даже, кажется, без особого желания обокрасть, чуток разбогатеть…

Параллельно идёт рассказ об адвокате, сомневающемся в действенности наказания вообще, — адвокате, не сумевшем отвести от убийцы смертную казнь: и повешение, показанное в деталях, выворачивает зрительское нутро.

Стоило так?

Ударить отрицанием смертной казни по сознанию?

Нечто большее видится…

Что?

Слова тесны для истолкования столь значительных киноявлений…

Кинематограф Кесьлёвского не нуждается в словах: он слишком влиятелен эмоционально и совершенен эстетически, он завораживает, даря и счастье и боль, и муку и мысль, он, существуя в мире, не может не менять его к лучшему…

Александр Балтин

Фото с сайта КИНО-ТЕАТР.РУ