Замирала, коря себя, стараясь глядеть на него украдкой…

Волосы были волнисты, не курчавы, а именно блестели каштаново, отливая янтарём, а лицо…

Она не видала более совершенного лица, молодая преподавательница истории, чувствуя, как всё вздрагивает в ней, когда глядит на ученика девятого класса, вызывая его, старалась концентрировать всю строгость, на которую способна, и…

И всё трепетало в ней…

Он и отличался от современных: не замечен ни в чём предосудительном, точно в облаке своём плывёт, непостижимым, и какое-то световое ангельства лица его казалось опаснее лютых шалостей отъявленных сорванцов.

 Казалось.

Он хорошо учился: гладко по всем предметам, ровный со всеми, ни с кем близко не дружил, и непонятно было – увлекается ли чем-то…

Раз, выходили все из класса, она уронила тетради, и, когда нагнулась поднять, он, оказавшийся в числе последних выходивших, стал помогать, пальцы соприкоснулись, она вдруг решилась взглянуть ему в лицо, и улыбнулась – вероятно, жалко, растерянно и влюблённо.

И улыбка, слегка озарившая его губы, отливала чем-то невероятным…

Фёдор, мама называла Тео:

— Тео, перестань сидеть за книгами. Компьютерный век на дворе.

— Что ты, мам, я владею компьютером не хуже своих сверстников…

— Тео, что ты хочешь найти в них?

— Не знаю, ма… Вдруг станет понятно, зачем приходим сюда. Неужели просто чтобы уйти?

Она вздрагивала, мать: слишком занятый, хорошо обеспечивающий отец, не особенно интересовался внутренней жизнью сына…

— Тео.. Фёдор.

Он обернулся.

Историчка – черноволосая с лицом изящным и милом – полдходит к нему.

— Ты не торопишься? Может, проводишь меня…

— Вас? – впрочем, никакого удивления не прозвучало. – Если хотите…

— Пойдём…

Они шли рядом, он был немного выше её, замершей внутри от собственной ужасной решимости.

— Тео… тебя же так ребята называют…

— Ну да…

— Ты со всеми ровен. Учишься хорошо. А чем заниматься дальше думаешь?

Он улыбнулся.

Улыбка, идущая из самых глубин его сущности, была беззащитной и совершенно невинной.

— Не знаю…

— Как?

— Совершенно не знаю.

Проспект, перечёркнутый однообразием движения.

Они ждут зелёного глаза.

Идти недалеко.

— Ну, история тебе разве не нравится?

Дворы здесь уютны, будто маленькие скверы.

— Нравится. Периодами. Мне кажется, в иных из них сосредоточены коды её… Даже не только в иных периодах, а в определённых явлениях: ордене иезуитов, например.

— Да, так может попробуешь писать? Разовьёшь идею? На исторический не думал поступить?

— Нет, вряд ли…

Её дом.

Она понимает, что…

Ничего она не поминает: самка бушует в ней, пригласить на чай?

Нельзя, с учеником, нельзя, в ней горит всё, и надо прощаться…

— Ладно, Тео. Пока. Спасибо, что проводил…

Он улыбается, но оттого не легче, не легче ей…

Он был задумчив.

Напоминал иногда – и учительнице казалось, и многим, ангела, спустившегося зачем-то на землю.

И то, что через три недели после того, как проводил учительницу, покончил с собой, вызвало шок, смешанный ужасом: во всех, кто знал.

Александр Балтин