Надумали братья Бутылкины жениться, не все враз, конечно, но дело заканчивалось одним. Будущие их жёны не хотели носить фамилию «Бутылкина». В давние – бывалошные времена никто бы и не спрашивал, хочешь, не хочешь, брали девушки разные фамилии мужей, но времена изменились. Тогда старший сын, Олег Бутылкин, пошёл к бабушке, хотел взять её фамилию, она оказалась Чекушкина. Не фамилия красит человека, а человек фамилию, но молодые девки упирались. И парням приходилось брать фамилии жён…

Сидел потрёпанный жизнью мужик на старом диване возле дачного домика. Сам он эту дачу сроду бы не купил. Старший его сын, Олег, постарался для родителей. Работал вахтами на Севере, а как дома месяц, так выпивал крепко, а тут вдруг прояснилось в мозгу, заявил: чего это я всё пью?.. И купил в удивительном месте родителям дачу, где тайга расстилается по необъятной сибирской земле на многие километры. Но дорога до дачи была вполне нормальной для России, и даже ходил рейсовый автобус.

Было Алексею Петровичу Бутылкину пятьдесят восемь лет тогда. На вид же был старик-стариком, хотя некоторые его ровесники, которых жизнь сильно не била, выглядели очень даже хорошо. Понимая это, Бутылкин мало огорчался, с детских лет знал, что у всех по-разному бывает. Только, бывало, вздохнёт глубоко, грустно улыбнётся, да папироску закурит. И в этой грустной улыбке столько было спрятано пережитого…

Узнали они с Машей, что в Сибири город молодой строится. В деревне жили тесно, семнадцать человек в одном махоньком дому у семейства Бутылкиных. Один местный ухарь сделал дело и бросил Машу. И свадьба у них была, но почти сразу и бросил, уехав из деревни.

Алексей тогда целый год ходил за Машей, звал замуж, та ни в какую:

– Зачем я тебе брюхатая нужна, меня все обсмеют и тебя, живи, радуйся, не будь дураком.

Но Алексея было не унять, по-настоящему влюбился, прямо на снег коленями опустился и попросил руки. Мария отказала. К тому времени честь честью отслужил уже Алексей в армии в танковых войсках. И однажды в одной гимнастёрке в мороз шёл он за Машей, через всю деревню. В волнении бросив телогрейку на снег, просил руки. Мальчишки местные подобрали телогрейку, отряхнули от снега, и бережно несли за Алексеем. Мария отказала.

Жаль ей было Алексея, и себя жаль, вскоре родила мальчика. В родном дому чего только ей не наговорили!.. Удавиться даже хотела. Спас опять Алексей, чуял – что-то не то с девкой, проследил, а она в сарай зашла, живо догадался зачем. Рванул за ней изо всей силы.

Сказал в сердцах, когда верёвку, на которой Маша хотела повеситься, отрезал ножом:

– Ну не сложилось у тебя с ним, но любишь, хоть и бросил, так мальчонка причём, ему мать нужна. А не успей я, сыну твоему сиротой быть. Дура ты, дура.

И вдруг с волнением в голосе произнёс:

– Маша! Выходи за меня. Я, конечно, не красавец, но любить тебя буду. Люблю я тебя, Маша. Мне плевать на разговоры людей, уедем, город, говорят, посреди тайги красивый строится, ГЭС самая мощная в мире, там много молодых, может, оно веселее будет, зарплаты большие. А тут чего мы видим? Только осуждать все мастера.

Свадьбы как таковой не было, народу никого не приглашали, собрались с родителями, выпили маленько, но все невесёлые сидят. Хорошо, дед Филимон выручил, взял балалайку, спел частушку неслыханную никем: «Я иду, а у дороги мужичёночка лежит, а из правой из штанины самогоночка бежит». Все рассмеялись, и маленько всё же стало потеплее на душе у молодых.

Жить в деревне, терпеть косые взгляды уже было невмочь Марии, и Алексей решил ехать с молодою женою на Великую стройку. Приехали в Братск. Молодой город им сразу лёг на душу, веяло от него невиданной дружбой людской.

Алексей плотником устроился, все рабочие специальности крайне были нужны, а ежели нет этой самой специальности, так махом обучат, только работай, паря. У них с молодою женою Олежка народился, а Юрка бегал уже. Дали комнату в шестнадцатикомнатном бараке, и это было в их жизни самое первое собственное жилище, радости не описать словами. Туалет общий на улице, мороз за сорок, а они топят печку, и счастливы. Как же, своя комната, в которой к утру была почти минусовая температура. Но если с головой под одеялом, то ничего, жить можно. Молодые есть молодые, да и Алексей ночью вставал, подтапливал печку. Горят сосновые да лиственничные дрова, трещат, словно пистолет стреляет, ничего, нагревается комнатушка, сопят ноздрёнками мальчишки, живые, слава Богу. Под одеялом тепло, ничего, гвардейцы, прорвёмся.

Маша вечером громко, с задоринкой, говорила:

– Ну, Алёшка! Это же наша, понимаешь ли, наша комната!

Алексей, любуясь на свою Машеньку, накладывал ей в тарелку горячие пельмени, разливал вино по стаканам, а когда выпили, громко крякнув, сказал:

– Вон, гляди, в посёлке Энергетике сколько домов панельных построили. Будем и мы жить в таких. Братск – Великая стройка всей страны, вот какое дело. Нам повезло, что в такое время живём.

Маша устроилась мыть полы в милиции, и была безумно рада такой работе – столько денег, сколько ей платили, она сроду не видывала. А когда Алексей принёс свою зарплату, сказала:

– Теперь, Алёша, будем жить надёжно.

Алексей весело отвечал жене:

– Погляжу по сторонам, Машенька, кажись, все молодые люди со всей страны сюда приехали.

Мария возражала:

– Нет, не все, моя сестра Валя боится ехать. Но то, что многие приехали, соглашусь. Колясок детских не хватает, все рожают. Братск – самый молодой город на планете получается. Наш Олежка в железной ванне спит, вот тебе и стирка, вот и кровать. Голь на выдумку хитра.

Переживала Мария за мужа, работал Алексей бригадиром, а подчинённые – бывшие зэки. Часто говорила своему Алёше:

– Ты там ни с кем не связывайся.

Понимал Алексей состояние жены, чего греха таить, с прожжёнными, опасными людьми приходилось работать, и тут попробуй, выживи, но, слава Богу, обходилось. Глядишь, вроде недавно отсидел, поработал месяца три, и женился, вместе на свадьбе гуляли. Но бывало, что раздерутся после получки пьяные, такое и у не сидевших было. Один ухарь отпросился со смены, убил женщину. Долго после маялся Алексей, себя винил. А милиционер ему сказал:

– Возле каждого няньку не поставишь, не вини себя. Ты кто? Бригадир. А он не в тюрьме, на свободе был, такой же, как и все. Пусть теперь сидит, раз натворил делов.

***

Воспитывали они с женою Марией пятерых сыновей. Одного за одним рожала Мария, а Алексей хотел большую семью, сам вырос в такой. Алексей всерьёз хотел, чтобы его дети выросли и пригодились стране.

Был огородик у Алексея с Машей под картоху, была сараюха с буржуйкой. Много таких вот сараек да участков под картошку было в Сибири в 60-е, 70-е годы. Сибирь огромадная, чего земли жалеть? Натопит, бывало, батяня буржуечку, тепло в родной сарайке-засыпушке. И вот уж кипит железный чайник, разливается по железным кружкам индийский чай. Сахару мальчишки в кружки кладут помногу, все едят только что купленный отцом хлеб. Раз, и нет три белых булки! Пять парней – не шутка, и отец в очередной раз подумает: хорошо, что хлеба с запасом купил. Ешьте, ешьте, думает отец, сейчас с такой гвардией враз картошку выроем. И хоть в барачной комнате, где проживала большая семья, вырытая им под полом земля была зимою холодна, но Алексей укрывал драгоценную картошечку старым тряпьём.

Посмотрит, бывало, Алексей Петрович на старый свитер, можно ещё и поносить, да ладно, картоха важнее, бережно укроет. Словно не картошку, а девицу-красу укрывает. Стены подпола оббил горбылём, получилось в два слоя. Чего жалеть этого горбыля, мужики ему целую машину привезли, даже не за бутылку, просто так, а так бы им пришлось далеко на свалку везти. Строился молодой город в тайге, горбыля было завались.

Но когда морозы опускались за сорок, Алексей протягивал в подпол электрический шнур, ставил на земляной пол электроплитку, включал, и каждый день проверял градусник, который установил внизу. Температура доходила почти до нуля, но ниже не опускалась. Это радовало Петровича, значит, гвардия его сыта будет. Разве всё купишь, чего надо, хоть картохи вдоволь едим, а так всё покупаем, как и другие, стараемся.

Картошка кончалась в марте. Бутылкин весною снова покупал новые семена. Деревень, что попали под затопление, было много, местные жители, которых все называли «бурундуками», продавали с огородов излишки.

Плотничал Алексей, бывало, и в две смены. Поспит самую малость и снова на работу. Но жить в бараках в Сибири терпения хватало далеко не у всех, вот и освободилась соседняя комната. Петрович прорубил дверь, и стало теперь у них две комнаты на великую радость большой семьи Бутылкиных. Сараи под дрова были у всех бараковских, и вот, комната, а, стало быть, и сарай освободились.

От старого хозяина остались дрова, Алексей с сыновьями перекидали их в свой, а в пустом сарае Петрович завёл двух поросят. Не думал, не гадал заводить живность, но в частном дому по плотницкой части у одного мужика работал. Тот и дал поросят с комбикормом. Мальчишки помогали. И комбикорм запаривали, и таскали тяжёлую кастрюлю. Мария ругалась, но мальчишки есть мальчишки, поругает, поругает мать, да и махнёт рукою.

Осенью, когда был уже ноябрь, мороз давил под двадцать градусов и выше, свиней закололи. Выросли они не такие большие, как у других, килограмм под восемьдесят. Свиней в бараках держали многие, деревенские корни помогали людям выжить.

Алексей Петрович радовался, что столько мяса нынче у их семьи. Сварили ему на работе железную большую коробку, чтобы мыши не пролезли, там и хранил мясо, прямо в сарайке. А чего не хранить? Ноябрь, декабрь, январь, февраль – морозы за тридцать, сорок, а то и больше бывают. Насолил Бутылкин сала, мальчишки едят с чёрным хлебом, чесноком и луком, друзей бараковских угощают. На немалое удивление родителей, бараковские дети с огромным аппетитом ели это сало, а дома даже не притрагивались к нему. Друзья угощали сыновей конфетами, яблоками, теперь вот и от Бутылкиных гостинец, радовался отец. Да и с бараковскими мужиками, когда свиней кололи, под свеженину выпили, ну, это уже традиция.

Грызут мальчишки поджаренные ушки с хвостиком, довольные, чудно ещё пока всё в их жизни. Юрке такая еда не понравилась, а Олег, Вовка, Серёга с Генкой грызут себе и грызут, и друзей Тольку, Вадика, Эдика угощают. Мария жарит на большой сковороде свеженину, она аж липкая от свежести, духмяная, а мужики, поставив сковороду на огромный сосновый пень, прямо на улице в мороз выпивали и закусывали. Жаловались только, что с такой закуской водки много надо, не берёт, зараза. Магазин рядом, через дорогу, «Колхозным» называется, Алексей ещё бутылку водки купил. Маша не ругает, выходной день, можно и выпить первостроителям Братска.

Мужики костёр развели, ведро воды вскипятили, заварили индийский чай с набранным по осени шиповником. В августе, начале сентября взрослые с детьми ходили дружно в лес. Грибы, шиповник в изобилии, радостный крик детворы, довольные лица жён, хорошо-то как…

Конфет кто-то принёс, чай этот ватага мальчишек и выпила, забавно на морозе чаи распивать, на мужиков глядеть, мечтать вырасти такими же. Прямо на огромном сосновом пне стоит приёмник, там поют песню про Вологду.

Олег уже видел этого исполнителя по телевизору, он показался ему не очень красивым, но поёт – звонко. «Это ж какое дерево было, раз пень такой огромный? Всё на нём помещается – сковорода, водка, и много кружек, приёмник, и хоть садись на него ещё двоим, троим, всем места хватит. Батя уж захмелел, всегда он такой, другие вон трезвые стоят, а наш улыбается, первая примета, что выпивши. Мамка всё равно ругать не будет, вон каких свиней вырастили, сколько мяса на зиму запасли, и коробка железная маме понравилась, хвалила отца. Не переживай, отец, улыбайся спокойно. Завтра тебе на работу, с утра и до позднего вечера работать будешь, а мы, папка, не хуже других живём, благодаря тебе… И свитеры у нас новые, и ботинки, и брюки, мамка всё удивляется, когда получку приносишь. Довольная! Спасибо, папка».

Олег вдруг подошёл к отцу и прижался к нему, обнял.

Алексей удивлённо спросил:

– Ты чего, сынок?

– Ничё, пап, просто.

Посреди стоявших рядом мужиков, посреди морозной осени – изо рта идёт пар, Алексей, глядя на сына, чуть не расплакался, так легли на душу Бутылкина его слова…

Старший сын Юрка, хоть и неродной, но Алексей любил его как родного. Фамилия у него Арбузов была, Маша так и оставила Юрке отца фамилию. Что-то вечно ищущее приключений жило в парне. Как ни боролся Петрович за него, не уберёг, с малых лет – всё по тюрьмам. То там драка, то хулиганство, люди шли к Петровичу, жаловались. А он вечерами и ночами не спал, много курил, думал: а что, если и мои родные сыночки будут такие?!.. Юрка, побыв на свободе месяц-другой, снова попадался на краже или драке, и его отправляли в колонию для малолетних. И хоть грешно так было думать, только Алексей был даже рад немного, что снова посадили Юрку – измучил он всю семью. Эх, ну никак не угомонится парень. Было видно, что так, наверно, до гробовой доски он будет жить.

Ох, Юрка! Остальные четверо, его родные сыновья, росли вроде ничего. Все друг за другом после восьмилетки пошли в ГПТУ, выучились на сварщиков, отслужили в армии.

И была радость: ещё до армии старшего сына переселили их из бараков, дали четырёхкомнатную квартиру в только построенном девятиэтажном доме. Всё сбылось, как и говорил в молодости Алексей своей Машеньке…

Шли годы, да что шли, летели!.. Не спрячешься от них. Олег теперь жил в своём дому, дети его, вроде всё слава Богу, да вот жена умерла совсем молодой. Второй сынок Петровича, Вовка, до армии вовсе не пил, а потом нашёл одну зазнобу, та выпивала, и он пристрастился. Какие проникновенные письма писал Володя из армии, даже друг его, Толька, удивлялся добрым словам простого солдатского письма. Об этом Толька сам однажды рассказал Алексею. И не попадись Вовке пьющая девушка, может, всё бы в его жизни сложилось по-другому.

Как сейчас помнит тот день Алексей Петрович. Пришёл Володя с работы, а работал он сварщиком на большом заводе. Говорит отцу:

– Пап! Я девушку полюбил, только выпивает она от того, что родители пьющие. Говорит – брошу. Надо же спасти человека!..

Отец тогда ответил:

– Мне в это слабо верится. Если человек любит винцо, то враз очень трудно бросить. Смотри сам, сынок, тебе судьбу выбирать, но я бы поостерёгся.

И тогда Владимир выпалил:

– Но ты же маму простил!.. Я маленький был, а помню.

Алексей Петрович, качая головой, отвечал сыну:

– У нас там другая история была. Вы – маленькие, за вас ответственность на нас лежала. Да и вино твоя знакомая не из-за родителей пьёт. Вот сколько у пьющих хороших детей. Не в этом дело, сын. Ты вот жалеешь её, но, думаю, ей на тебя плевать. Она о себе думает. А может, просто катится по жизни, немало таких. А жизнь, сынок, один раз даётся. Сложно всё, и надо стараться, ох как надо стараться остаться человеком. Вы молодые, нас не слушаете, думаете, что умнее нас. Видно, всегда так будет. Жаль, что не слушаете. Но вам не докажешь, что это серьёзное дело, с кем жизнь свою свяжешь, сынок.

Скромно отгуляли свадьбу. Чуял Петрович недоброе – не туда глядит молодая жена, не на Вовку.

Детишек у них не было, пить жена не бросила, и Володя стал с ней пить, но на работу ходил до последнего. От тогдашней катанки* сколько в 90-е годы народу полегло! (*Подделка спиртных напитков, контрафакт.) Им бы этим, кто продаёт отраву, ноги переломать, ан нет, не переломали, хотя были отдельные случаи…

И вот пришёл Володя с работы, выпил полбутылки, спать лёг, и – всё. Алексей Петрович бегал в милицию, добивался правды, но это была уже другая милиция.

Скромно похоронили Володю, рядышком с бабушкой. На памятниках фамилии «Чекушкина», «Бутылкин». Не раз слышал Алексей Петрович как проходившие мимо люди хихикали. Ну и пусть смеются, ему, Алексею Петровичу, не стыдно за свою фамилию. Да, не из благородных, но жизнь его предки прошли работягами, куда России без таковых! Любое дело возьми – мастер надобен. И заказчику совершенно наплевать какая у плотника фамилия, главное, чтобы табуретки качественные плотник сделал.

Эх, Вовка, Вовка! Не слушаете вы своих родителей, дети, не слушаетесь. «Может, если бы родила она ему ребёнка, Володька мой и не пил бы вовсе. Дитё воспитывал», –цеплялся отец мыслями за сына.

А жена Володи продолжала пить водку…

***

Третий сын, Сергей, взял в жёны женщину с двумя малолетними детьми. Воспитывал их, к родителям приходил редко. А вот младшенький, Генка, тот никогда не забывал отца – всё время рядышком. Отслужил в армии, женился, сынишка у них рос. И тут жена изменила ему. Хотел бросить, а она заявила – беременна.

Пришёл тогда Генка из старой деревянной общаги к отцу:

– Батя! Я на базе и сварщиком, и сантехником, и грузчиком работаю, и пьяный, и больной иду на работу. Всё делаю, не считаюсь со временем. Начальство уважает. А тут пришёл днём домой, яблок принёс, и застал, понимаешь, застал!.. Чё делать? Она ко мне хорошо относится, плачет, говорит, бес попутал. Ну это не объяснишь словами, но чую – правду говорит. Когда к тебе пошёл, на коленях за мной ползла, прощения просит. Гляжу, коленки все грязные, содрала их до крови, а я ж человек, я целовал эти коленки, на колготки зарабатывал. Жалко стало Лену, отец. Я поднимаю её, говорю: не унижайся, люди смотрят! Снова падает, ползёт, говорит, что только меня любит, не хотела, твердит. Чё делать, отец? Так жили хорошо. Я не представлял даже, что такое со мною может случиться. Нет, как у других бывает, я видел, но что со мною такое может быть, не мог представить! Страшно это всё, отец. Не высказать, как страшно. Она вот сейчас там, в общаге, плачет, а ведь на здоровье ребёнка это может отразиться. Он там, в животе, учёные говорят, всё понимает, чувствует. Я учёным не верю, он же ещё только формируется, но, думаю, что на здоровье отражается, конечно. Рядом сын мой стоит, всё видит, тоже плачет. Я не бил её никогда и не буду, если не сложилось, так уйду. Помогать буду, чем могу. У вас пока остановлюсь. Ну чё мне делать, бать?

Отвечал тогда отец сыну:

– Генка, ты мой Генка! Я не знаю, чего тебе говорить. Всё равно тебе решать. Могу только за себя сказать. Я простил измену, и теперь, спустя годы, не жалею об этом. Но это трудно, слова такого не подберёшь, не придумаешь, как тяжко мне было. Но у тебя ситуация лучше, ты уверен, что она тебя любит, а я вот знал, что меня – не любит. Но, понимаешь, достаточно, чтобы хоть кто-то один любил! Ты понаблюдай за ней, сынок. Как вести она себя будет, как относиться к тебе будет. Женщины они загадочно устроены, а мы – мужики, и должны по-мужицки дело решать. Как бы там дело не было, дети – не причём. Многие из-за детей живут, у всех по-разному складывается. Жена твоя вторым беременна, тут горячку пороть не надо. Надо спокойно разобраться. Да какое уж тут спокойно!.. Словом, понаблюдай, сынок, понаблюдай за ней. Другого не знаю, что тебе посоветовать.

Когда у Геннадия родился второй сын, он прибежал к отцу, кричит:

– Батя! И второй сын на меня похож сильно! Одна фотография! А я на тебя всех больше похож.

Выросли дети у Гены, хорошо в школе учились. Не бросил он жену тогда из-за измены, ради детей не бросил, а потом вроде и ужились. Олег да Гена радостью были для Бутылкина и Марии…

И вспомнилось Алексею Петровичу Бутылкину – как такое забудешь! – как Маша его загуляла, люди приходили и в открытую ему говорили, а она в открытую и гуляла. «Наваждение на неё нашло, что ли?» – думал Алексей. Дети их ещё маленькими тогда были. Кормит отец вечером свою ораву, наварил большущую кастрюлю картошки, свеженину на сковороде с луком поджарил – чего не купить мясца, строит он молодой сибирский город, зарплаты такие, что по всей стране не сыскать. Глядит, мальчишки его родненькие с аппетитом едят, отца нахваливают, даже Юрка доволен. Пеленает он Генку, тот ещё совсем младенцем был, а у самого слёзы на глазах.

Дети все поочерёдно спрашивают, где мамка. Видел он того бугая, что с Машей закрутил, хотел подойти да врезать по морде, и вот уж ринулся к драке, но мужики бараковские оттащили. Милиционеры в тот момент там были, хотели даже посадить Петровича за буянство на пятнадцать суток. Да свои же бараковские мужики отговорили их. Де, гуляет баба, а у мужика – пятеро. Тут и милиционеры стали враз башку чесать, не в переносном смысле, а в заправдашном.

Мужики из бараков. Кто они? Люди, приехавшие строить молодой город Братск. Тяжёлая жизнь в бараках сближала людей, опять же, родом большинство из них из деревень, а это о многом говорит. Видели они Петровича, когда он, сидя на табурете и держа в руках младенца своего Генку, не смог удержать слёз. Но плакал скупо, по особому, по-мужски. Словом, до такой степени стало мужикам Петровича жаль, что пошли мужики да отметелили того бугая.

И вот случилось так, что повинилась Мария перед Алексеем. Бросил тот бугай Марию, говорили люди после, что милиционеры те с ним беседу провели. А бугай потом рассказывал по пьянке шоферам в гараже, что просто баба красивая, он, де, и не хотел по-серьёзному, кому нужен такой довесок?..

Простил Петрович жену, родился у них ещё сынок, да помер во младенчестве. Мария считала, что это наказание ей от Господа. Алексей в себе носил эту беду, а от этого ещё тяжельше, многим известно такое действие жизни.

***

Сидит теперь пятидесятивосьмилетний Алексей Петрович на старом диване возле дачи, глядит на дорогу, лес кругом, а воспоминания тут как тут, ну это так, думает он, чтобы не потухнуть совсем душою.

Вспомнилось, как взял сынов своих на рыбалку. Хариус тогда в ручье хорошо на удочку брал, только до ручья того надобно было немало пройти. А там, возле ручья, мать честная, сколько комарья!.. Да и ручей – это по сибирским меркам так считается, а по европейским – речка, где пять метров шириною, где и больше. Разве обойдёшь всё? Сдохнешь не обойдёшь, глубина же, где по колено, где в половину взрослого человека, а где и больше. Заживо сжирают его мальчишек комары! Олег вон, аж удочку из рук выронил, а она быстро по течению поплыла. Ручей неглубок. Кинулся Петрович, достал удочку, велел Олегу крепче держать. А как, ежели облепили их, сердешных, комары с головы до ног. Развёл отец костёр, велел возле дыма держаться. Это хоть и не совсем, но помогло. Видел отец, что завидовали сыны ему, что он курит. Считалось, что отпугивает табак комарьё.

За одно утро наловил Петрович два ведра хариуса. Крупные были, лежат в ведре с чернющими спинами, переливаются на солнышке. Дома Мария солит рыбу малосольным посолом, потом в подпол, под гнетом рыба в бачке постоит дня два.

И вот варится ведёрная кастрюля картошки, достаётся с подпола солёный хариус. И Олег кричит на всю их барачную комнату:

– Хариус, самая вкусная рыба! Мама! Мама! Папка нас от комаров, знаешь как спасал?

Окинет добрыми глазами Мария семью свою, глянет на мужа. Думает: «Дура, я дура. Счастья своего могла лишиться, кому бы я нужна была с такой оравой?! Эх, Алексей! Спасибо, простил меня». Самому Алексею она эти слова не скажет – такой уж характер.

Кто верит в Бога, кто нет, осуждать – Боже упаси, но Бутылкин иногда обращался к Богу. Была у него старинная бабушкина иконочка Николы Чудотворца. Молитв почти не знал, так своими словами разговаривал с Боженькой. За суетностью жизни далеко не каждый день такое было, но случалось. Как не молиться за жену, за детей? Что-то их ждёт, жизнь многолика, выдержать бы надсадушку.

Радовался Алексей тому, что к супам, к каше детей приучил. «На такой простой пище выживут мальчишки мои, чего бы не случилось. А то современный мир распоясался, избаловался, а случись беда, голод, или война? Нет, тут расслабляться нельзя…»

***

Сидит Петрович на старом дачном диване. Дачу его с тайгой только дорога и разделяет. Сколько сорок, ворон и разной другой птахи летает, не сосчитаешь сроду.

Проснулся рано Алексей, поднялся с дивана, покряхтел от боли в спине. Отворил дверь, чтобы ночное ведро вынести, мать честная, целая стая рябчиков на ирге сидит. Да быстро так взлетели, услышав скрип двери. Подивился Петрович, и как это охотники в них попадают?

Со старого строительного вагончика, где Петрович держит кур, вороны учат летать воронят. Удивительное зрелище – ловкие, сильные птицы. Только тренировки вороньи закончились, сороки тут как тут.

«Эх, рябчики какие красивые, а их охотники стреляют, поберегли бы дичь. Раньше, понятно, голод был, тут необходимость, нужда, а сейчас я бы запрет сделал… А на удочку всем бы разрешил рыбачить, даже в нерест. Люди делом будут заняты, и меньше будут бедокурить».

Хотя Юрку бы никакая рыбалка не уберегла. В что-то нехорошее у него проблёскивало, ну, у каждого свой крест. Сидел Бутылкин, вспоминал барачную жизнь. Чего не вспоминать? В огороде всё радует, куры, все пять, несутся, они как на курорте живут. Глянешь на огород, вот он, родной борщевой набор.

Маша, хоть и на пенсии, работает. «И от меня толк есть, на даче разве посидишь без работы?..» Олег чурок заказал, пришлось дорогой колун покупать. Колуном хорошо колоть, но силы сдают, и вот, одолев очередную чурку, сидит Петрович на диване, а думы ползут в башку. У человека всю жизнь борьба с тоской идёт, и – слава Богу, ибо сказано: не унывай. Эх! Машина чурок. Пока везли на старом «Урале», раз десять останавливались, что-то ломалось. Думал Алексей, что не доедут, но военная машина не подвела. А на обратном пути высадили Петровича на трассе, сломалось у них что-то, свернули в свой посёлок.

Шёл, машин едет тьма, федеральная трасса, возле заправки собаки накинулись. Много раз за жизнь накидывались на Петровича бродячие собаки, хорошего тут ничего нет. Раньше те, кто отсидели по тюрьмам, отстреливали собак и ели. Считалось, что собачье мясо от туберкулёза помогает. А в местах не столь отдалённых эта коварная болезнь распространена довольно сильно. Работали с ним такие удальцы, предлагали и ему, но Бутылкин упрямо отказывался. Он любил собак, и всегда расстраивался от того, что вокруг полно бродячих собак. В том, что собаки сбиваются в стаи, виноваты только люди.

Вспомнилось ему, пока шел по трассе, как купил он детям новенький, прямо из магазина, мопед. У всех бараковских семей по два, по одному ребёнку, цветные телевизоры пошли, обстановка. А у них с Машей сто раз ломавшийся старый чёрно-белый телевизор «Берёзка». Приходивший его чинить мастер говорил:

– У вас в бараке какая температура? Когда топишь печку – тепло, а как нет и морозяка как на улице, холодно, вот и ломается телевизор от разности температур.

Видел Алексей, как хотела Мария цветной телевизор, глядя на соседей. Питались они нормально, младшие за старшими донашивали, так это у многих так. Но вот втемяшилось сделать Алексею что-нибудь эдакое, необычное. И купил он мальчишкам мопед. Понятно, в бараке все удивились, были и такие, что насмехались, а Маша – в слёзы:

– Скоро осень, считай зима. Ну головой-то надо думать! Ты, Алексей, вроде хороший плотник, на работе сколько грамот имеешь, но с мопедом – это перебор.

Порадовалась Бутылкинская мальчишеская армия мопеду, название у него было «Верховина», красного цвета. Покатались досыта! За грибами, за ягодами, на рыбалки. Мария не успевала заготовки на долгую сибирскую зиму делать.

Но разглядели мальчишки материну печаль. Продали мопед и купили новенький цветной телевизор. Сидела она тогда, привычно чистила картошку на суп, а тут заносят большой ящик. Убрали с тумбочки старый и поставили новенький цветной телевизор. Олег тут же с другом Мишей Павлиновым антенну подключили. И вот диво дивное, чудо чудное. Яркое изображение, все артисты, кажется, стали ещё красивее.

Мария заплакала. Так расчувствовалась, что силы потеряла. Суп доваривал Алесей. Любили они все щи из кислой капусты. И за один обед каждый съедал по две, а то и по три тарелки супа. Ведёрная кастрюля мигом становилась наполовину пустой.

Пообедали. Мария заглянула в кастрюлю, увидела, что на завтра супа ещё хватит. Уже успокоившись, говорила:

– Спасибо, мои хорошие. Хотела я цветной телевизор. Кто же надоумил вас? Вон вы как свой мопед любили. Ой, и объяснять не надо, Олег инициативу проявил.

Генка весело закричал:

– Мамка! Мамка! Ты у нас самая умная.

Мария отвечала младшему сыну:

– Нет, сынок, далеко не самая умная, я просто своих детей знаю.

Старший, Юрка, сидел в это время в местах не столь отдалённых. Мария всё думала, чего ему послать в посылке. Алексей догадывался о её переживаниях. В воскресение пошёл на рынок, купил большой кусок сала.

Мальчишки его наяривали сало с чёрным хлебом и луком, и Генка радостно кричал:

– С сала вон как быстро наелись, молодец, папка.

Алексей подошёл к жене, сказал:

– Пошли Юрке посылку сала да курева. У меня на работе немало там побывавших, говорят, это самое лучшее лакомство в тех местах.

«Юрка в тюрьме воспримет заботу как должное, и спасибо сроду не скажет. Но Алексей-то мой! О чужом, самом непутёвом моём сыне, а ему приёмном позаботился. Душа-человек», – думала Маша.

Билет на детский сеанс в детский кинотеатр «Октябрь» стоил десять копеек. Одни и те же фильмы шли по неделе и больше. Смотрели по нескольку раз, а сколько после было обсуждений!

Вечером показывали фильмы для взрослых. И Алексей иногда приглашал жену в кино, знал её любовь к кинокартинам. После фильма она словно и не она, а они – вовсе и не муж и жена. Мария робко целовала его в щёчку, и этого поцелуя он всегда с трепетом ожидал. Происходило что-то необъяснимое в душе. Нет таким моментам объяснения, они живут в памяти и греют холодной зимой, светят тёмной ночью…

Бутылкин сидел на старом диване возле дачи, железные пружины ещё не повылазили наружу, и этому он был несказанно рад. Люди, которые вкладывают свои деньги в дачные дела, конечно же, ждут хорошего урожая, а те, кто берут курочек, пытаются удачно продать домашнее яйцо. Да, у Алексея было пять курочек, и они его не подводили. Сначала несли по два яичка, а вскоре все пять. Так что за два дня десяток выходил. Алексей дарил яички друзьям, соседям, внукам, но те почти не приезжали, и, честно говоря, брезговали домашним яйцом.

Соседка тётя Валя, качая головой, в сердцах говорила Алексею:

– Другие продают, а ты, я знала, не будешь продавать. Ты юродивый какой-то.

Отвечал ей тогда Бутылкин:

– Да ведаешь ли ты, кто такой юродивый? Они не от мира сего, у таких, как правило, ни семьи, ни детей, а у меня четыре сына и один приёмный.

– Чё это я не ведаю, кто такие юродивые? Я в деревне жила, а, стало быть, видала блаженных.

Потом лицо у тёти Вали становилось мудрым и грустным, и она тихо говорила:

– Я тебя с бараков знаю, слежу за тобою. Не каждый бы простил Марию, а ты –простил. Не спорь, Алексей, для меня ты юродивый. И не вздумай перечить мне, может, для меня это глоток жизни. Поглядишь, чё деется вокруг, страх обуят, приедешь на дачу, а тут ты с курочками своими, ну, навроде мир ещё стоит. Только вот я чего думаю. Скажи честно, ты хоть одно яйцо сам-то съел?

Алексей, глубоко затянувшись сигаретой, ответствовал:

– Чё ж я, не человек что ли, ел, конечно. Я, Валя, сырые люблю с детства. Верю, они от всех хворей лечат. А вот внуки мои брезгуют. Олег, Генка, они на хитрость идут, выдают их за магазинские.

Глубоко вздохнув, тётя Валя говорила:

– Ясно, молодые самыми умными себя считают. А сыновья твои всё правильно делают. А вот у меня вопрос, ты сам кур убивать будешь? И вот ещё чего хочу спросить, ты старинные слова временами говоришь, форсишь что ли?

Алексей улыбнулся:

– Придётся тебя разочаровать в юродивости моей. Я ведь и собак с бывшими зэками ел. Лёгкие одно время простудил, вот они, много лет отсидевшие, и присоветовали. Я поначалу ругался, даже разодрался с одним, когда тот собаку убил, ты, говорю, чего делаешь?! Ну, их не переделаешь, у них другая порода. Они то видывали, чего мы не ведаем, а фильмы это не передадут. Так что сам отрублю курам головы. Хотел было отдать одному, а тот не берёт. Долго мучился, а потом деревню вспомнил, там ничего зазорного не видели в том, чтобы курице голову отрубить. Это жизнь. Конечно, жалко. Я вот давеча разговаривал с одной, она тоже держит кур, дак она разоралась на меня, убийца, говорит. А в магазине куры лежат, все их покупают, и никто не думает об их убийцах, вот она, жизнь. А насчёт слов старинных, может, внуки потом вспомянут, как дед говорил, надежда малая, ясен перец, но имеется.

Тётя Валя усмехнулась, но так, что ни один человек на земле этого бы не заметил сроду:

– Ну это она дура, та баба. А вот про собак ты сказал. И беда, и выручка эти собаки. В стаи собираются, когда на человека нападают, а сколько детей искусано. А заключённые как тебя не подрезали? Повезло.

Алексей Бутылкин вздохнул:

– Да как тебе сказать, меня ведь бригадиром над ними поставили, молодой был, вот и согласился. Всяко бывало. И выпивать не хотел, а выпивал с ними. А как иначе? У многих нервы сдавали. А я приду домой, там дети, Маша. И, понимаешь, сила в меня какая-то вливалась, думы о семье, деньги, опять же, как без них. Я ведь сколько раз им деньги занимал, и не было ни разу, чтобы не отдавали. Один ко мне с дочкой приехал, отдал мне четыреста рублей, я их чаем напоил. Маша ух как ругала, говорила, что дурак я, но я им верил…

«Ныне людям легче жить, чем нам, и находятся такие, которые недовольны. Их бы в барак холодный, да не с одним, а с пятерыми детьми. А мы не ныли, мы скромно растили младое племя нашей России», – не раз так думал Алексей Петрович.

Все соседние бараки видели надсаду Петровича, видели и уважали. Семьи в деревнях были у всех большие, все понимали, что такое родители, что такое работа. Тому поколению не надо было объяснять, что к чему. Да, и ныне много хорошей молодёжи, у нас в России засухи на хороших и добрых людей не бывает. Но современное телевидение простой мужик Бутылкин расстрелял бы из «Катюши». Интеллигенты! Интеллигенты! Раньше их называли просто служащие. Сколько зла именно от интеллигентов, не всех, конечно. «Да, я простой мужик, я многого не понимаю, но я живу в своей милой сердцу стране. С женою мы воспитали пятерых детей. Да, один в тюрьме, но четверо, совершенно точно принесли пользу Родине. Вовка, хоть и спился, а служил два года, потом работал на заводе, значит, принёс пользу Отчизне. Серёжка тот хитрый, но опять же, взял с двумя девочками жену, и воспитал детей как своих, ну, а Олег и Генка – моя гордость».

Тут не гордость или глупость, тут моя исповедь, сидя на старом диване думал Петрович…

***

Осень настала враз, всё лето было жарким, да таким, какого Петрович и не помнил сроду. Вечером приехал Олег на «Ниве», съездили по грибы, чистили грибы в доме, и сын, выпив бутылку водки после двухмесячной тяжёлой вахты в Якутии, весело кричал отцу:

– Ну чё, бать! Хорошо, что дачу купил. Мы ведь чудом живыми приехали, пожары в Якутии, лес горит. Едем по дороге, а по сторонам стволы деревьев горят, страшная картина, впереди речка, брёвнами наспех сделан мост, проскочили опять чудом. Потом пожилой водитель сказал, что думал, мы не доедем.

И словно ребёнок снова твердил:

– Ну ведь правда, хорошо вам здесь, мама, пап.

Алексей Петрович отвечал, тоже пригубивший бутылочку омского пива:

– Да, ничего, сынок, только ты больше не пей. Пора спать.

Сын послушно ушёл на второй этаж и вскоре заснул.

Утро. Мария мыла посуду, её много во времена заготовок. Петрович с сыном грузят в «Ниву» остатки урожая, ящик перцев, ящик помидор, два мешка картошки, полведра яиц, полмешка свеклы, две банки замаринованных на даче маслят. Давно не было столько маслят, много лет, чудит природа! Остальные грибы, сваренные поздно вечером, Мария доведёт до банок уже в квартире.

Потом ехали двадцать километров в посёлок до гаража, спустили картошку в подвал. Гора с плеч! Но надобно подумать о мышиной отраве, уродилась хорошая морковь, а у мышей на неё особая чуечка.

Несколько дней назад вырыли картошку, приезжал помогать и сын Геннадий. Загрузили тридцать вёдер в «Ниву», вывезли в гараж. А потом, когда поехали за грибами, захрустело колесо, машина встала колом.

Олег быстро набрал телефон друга Михаила. И несётся он на помощь с дорогими запчастями, и на коленке делается наисложнейший ремонт «Нивы». Петрович, глядя как работает Михаил, радовался – золотые руки у парня. А когда вернулись на дачу, Алексей сразу же приготовил супа, грибов, картошки, в суп набросал всего, что есть на даче, и варево получилось такое, что парни хвалили Петровича. Жаловались только, что после такого супа хмель не берёт.

Петрович по-отцовски успокаивал, твердя: вот, мол, и не надобно напиваться. Вахты, вахты, вахты, всё понимал Петрович, потому и не ругал сына и друга его за лишнюю выпитую рюмку.

***

Пришёл на днях сын Сергей, не ходил, не ходил, и вдруг пришёл, насторожился отец, аж грудь сдавило. Иногда и слов не требуется, глянешь на человека, и многое ясно.

Сергей говорит: разводиться буду, поругались. Алексей Петрович глядит, что под хмельком сын. Усадил, крепким чаем напоил (привык его с бывшими зэками его пить), а сыну сказал твёрдо:

– Дурень! Ты двух девок её с детства воспитывал, они тебя отцом зовут. Ну, поругались, первый раз, что ли. Одному страшно остаться, пойми. Мы с матерью пока живы, ясное дело, не бросим, поддержим тебя, а всё же помирись, если можно.

Сергей после крепкого чая немного пришёл в себя:

– Я инструмента разного много купил. Квартиры ремонтирую, работа моя такая, но и инструмент дорогой. Я цену сказал. Ну чё, врать что ли буду? Она взялась орать, словно собака с цепи сорвалась. Я и ушёл. Прости, отец, что почти не заходил, работа, работа, дом, у всех так.

Алексей похлопал сына по плечу:

– Да нет, не у всех. Олег с Генкой всегда нас навещают. Но, главное, ты стержень жизни не потерял, знаю.

Вдруг резко остановилось такси, вышла жена Сергея, Люба. Увидев сидевшего на старом диване мужа с отцом, выдохнула:

– Ну вот, а я и не знала уже, где искать свою пропажу. Сергей! Хрен с ним, с инструментом, не права я. Баба есть баба.

И вот уже Алексей Петрович обнимает Любу, а у Сергея светятся глаза от счастья. Сели вместе, поели супруги супа, выпили бутылочку, остались ночевать у Петровича. Мария жила в посёлке, работала, потому ездила на рейсовом только по выходным.

Алексей вышел на крыльцо, была звёздная ночь, посмотрел в небо, перекрестился:

– Господи! Сохрани нашу Русь! Мы, люди, в суете жизни пропадаем. Ты ясно ведаешь об этом, не праведников, грешников пришёл на землю спасти. Как бы там не было, спасибо тебе, Господи, просто спасибо.

Вышла на крыльцо Люба, села рядышком с Алексеем:

– Мы, когда поругались, так мне дочки устроили! Беги, говорят, верни папку. Он ничего для нас не жалеет, на работе сколько болячек нажил, а ты его ругаешь. А младшая Галя сказала, папкину фамилию возьму, Бутылкиной стану. Вот как любят они Серёжу.

Алексей Петрович прослезился, даже тело затряслось:

– Если станет Бутылкиной, всё равно замуж выйдет, мужа фамилию возьмёт. Спасибо огромное Гале передай, не ожидал от неё.

– А тебе, Петрович, я за Сергея спасибо скажу. По-бабьи счастлива я, вот где чудо!..

Вышел Сергей, сел рядышком, выпили ещё по бутылке пива, поговорили по душам. Чего менять устои жизни? На родной сибирской земле живём, растим детей, внуков, продолжаем Россию…

***

Машу всегда Алексей ожидал с трепетом в душе. Ещё за полчаса до прибытия дачного автобуса шёл на остановку. А после, увидев самую дорогую свою женщину, быстро подбегал, брал у неё тяжёлые сумки, говоря:

– Опять нагрузилась! Продукты сами на даче растут, кабачков с фаршем нажарим, морковки с луком и минтаем, всегда придумаем, чего поесть. Беречь надо себя.

Мария обычно отвечала:

– Ты много себя берёг? Другие мужики на пенсии ещё вон какие бравые, а ты старик стариком.

Алексей Петрович нёс тяжёлые сумки, радовался, что помогает жене, и отвечал так:

– Это уж у кого как выходит. И чифиру попил много, и водки с вином. С лихими людьми работал. Начальство сколько раз удивлялось, как я с отсидевшими работаю. Недавно одного из таких встретил, Валеру, он уже на пенсии. Его жена рядом с нами работала, на станке мелкую арматурную сетку сваривала. Он всё бегал к ней на перекурах и в обед, очень хорошо к ней относился. Все до единого видели, что любит мужик, даже те, кто борзые, и те завидовали. Сложен человек, сложен. Я моложе их всех был, ко мне всегда шли, помогал им, чем мог. А скольких я похоронил?.. Уважение таких людей заслужить непросто. Я хоть и выгляжу стариком, но нисколько не жалею об этом, такая у меня порода Бутылкинская. Всяк старится, как умеет, терпение тут обозначено. Поживи с моё и так, как я, хотя бы наполовину, может, и не так человек согнётся.

Мария ласково посмотрела на мужа и сказала:

– Да и я не молода, чего ты? Ты для меня самый лучший человек на земле.

Приходили на дачу, Петрович кормил жену супом, на этот раз из щавеля с яйцом, знал, что жена любит этот летний суп, и обязательно добавит сметаны, красивое блюдо…

…Когда переселили из бараков в новенькие девятиэтажки, Алексей первое время не верил своему счастью – хоть каждый день в ванне мойся. Эти же чувства он читал в глазах людей, с которыми пятнадцать лет прожил в холодном бараке.

Все покупали магнитофоны «Весна», «Романтик», а Петрович купил проигрыватель, слушал пластинки. Больше всех нравилась ему группа «Синяя птица», главный солист Сергей Дроздов. Кругом в посёлке из новых пятиэтажек, девятиэтажек звучала иностранная музыка, только из окон Бутылкиных слышалась русская музыка. Юрка Арбузов тогда ненадолго вышел из тюрьмы, но и он удивился новенькой квартире, отобрал у кого-то магнитофон, слушал песни блатные. А вечером, когда пришёл пьяным, стал орать на Марию. Тут ему Олег и врезал, крепко побил! Юрка больше ни на кого в доме не орал.

Прошло много лет, и Алексей Петрович Бутылкин наконец увидел передачу, посвящённую певцу Сергею Дроздову. Оказалось, прожил он жизнь с единственной любимой женой, долго ждал внуков, и дождался.

После передачи Алексей сказал:

– Я вот чувствовал, что такой человек не может быть сволочью, слава Богу, так и вышло. Так петь, как Сергей, редко кто способен.

Мария улыбнулась:

– Пластинку с «Синей птицей» до дыр слушали, и, главное, мальчишкам нашим эти песни нравились

И вдруг запела:

– Там, где клён шумит над речной волной, говорили мы о любви с тобой…

Негромко пели вместе Бутылкины эту песню, но от души. А ведь это главное! Нельзя орать песню, её надобно выходить в душе, прожить с ней. Вот только тогда, может статься, и приблизишься к пониманию народной песни…

Закрыв в вагончике кур, и дав им корма с запасом, Петрович иногда ездил в посёлок – за продуктами или пенсию получить. Удивлялся он, как мало они с Машей стали есть. Бывало, ведёрные кастрюли враз уминали, а тут в махонькой кастрюльке супец сварганишь, и ешь его потом несколько дней.

На дачной остановке встретил давнюю знакомую, ей уже за восемьдесят пять перевалило. Она жаловалась Петровичу:

– Вот, Алексей, любила я помидоры есть, а теперь ничего нельзя. А хочется! Съела один, и всю ночь не спала, мучилась желудком, старая. А помоложе была, врежешь самогонки, поешь, да с подругами песни попоёшь. Жаль, что всё кончается.

Петрович идёт на дачу, и кот Васька первым встречает хозяина. Петрович не тревожится, что кот голодный, на дачах мышей полно, и все соседи вокруг, видя, как работает Васька, благодарны Петровичу за кота. Но тот, конечно, просит еду, хитрый кот, приспособился.

На дачах не было света, обещали дать в семь вечера. Алексей глянул на кое-где торчащую морковь, её уродилось много, и жена Маша пропустила, выбирая по темноте.

Сейчас многие живут без дачи, в магазине всё покупают, и привыкли к этому. Всё просто, пошёл, купил. Много раз наблюдал за такими покупателями в магазинах Алексей. Купит человек картошки, моркови, капусты в магазине, а радости на лице нет. А урожай, это ведь и есть всамделишная радость. Копаешь картошку – радость, морковку – радость, убираешь капусту – радость. Деньги они могут враз обесцениться, а урожай каждый год на даче, и тут без обмана.

Замечал Бутылкин, что многие мужики на вахтах трудятся, а жёны дома сидят, детей воспитывают. Только казалось Алексею, что ежели бы такая вот женщина поменьше с подружками болтала, а на даче работала, то и лучше бы было и для души её, и для семьи. В пустой болтовне, осуждении кого-то, страшно подумать, многие люди жизнь проживают. А она всегда короткая, жизнь.

***

Осень! Наступает. Приходит. Приближается. В Сибири быстрее всё это деется. У Алексея Петровича и Марии дачный домик летний, но из бруса, пол не утеплён, но всё было сделано прежним хозяином Евгением очень надёжно. Баня была пристроена к дому, кругом хорошее освещение, фонари сделаны под старинные петербургские.

Наработаются на даче Алексей с Марией, попарятся в бане, веников берёзовых полно, пол лета запасал их Алексей. Берёз вокруг глазом не окинуть.

После бани выйдут на улицу муж с женою, кругом тишина, тайга, звёздное небо, дышится после бани хорошо, загадывай, сибиряк, желание. Может, сбудется.

Олег на даче и зимой ночует. Натопит печку и радуется. Плохо ему, сердешному, без жены, а другой не надобно, однолюб. Приехав с вахты, Олег зимою ехал на дачу, затапливал печку, и в тишине на природе, как говорил отцу, лечил тоску.

Сентябрьские сибирские дни становятся прохладными. Соседка Дарья Лукьяновна говорила:

– Ты чего, Алексей, так рано съезжать собрался?

Бутылкин отвечал:

– У тебя дом под зиму, и полы утеплённые, а я зябнуть стал. Печку бывает лень топить, ветродуйку включаю, а она кислород ест, плохо дышать тогда.

Дарья не унималась:

– А до вас прежние хозяева долго жили. Дышать ему плохо, тайга кругом.

Алексей понимал недовольство Дарьи. Ей хотелось, чтобы рядом жил мужик-сосед, так спокойнее всё же. Когда все разъезжаются на зимние квартиры на дачах становится одиноко. Одиночество это и в опавшей листве. Глядя на жёлтые листья, вспоминаешь лето. Бывают люди, у которых осенью грусть подкатывает в душу. Если пожилой, то и о смерти подумаешь.

Алексей Петрович, глубоко вздохнув, отвечал соседке:

– Ты, Дарья, не печалься. У тебя сын приезжает. А я в барачной жизни намёрзся, с малолетства вкалывал в деревне, потом Братск строил, а теперь в квартире хочу погреться. Сколько этих дней мне осталось?

Дарья усмехнулась:

– Да ты молодой ещё. Я тебя на восемь лет старше, и ничего.

– Эх, Дарья! Кто в конторе штаны протирал, у тех здоровье хорошее, а я из работяг. Я вообще считаю, что Братск – это город-герой трудовой славы, давно он такого звания заслуживает. В глухой тайге построить одну из самых мощных ГЭС, да в каких условиях?! Мороз, мошка. А самый мощный алюминиевый завод в стране, а сколько других заводов?

Дарья смягчилась:

– Мне то что, съезжай хоть завтра.

– Мы кота на недельку оставим, а то он в квартире покоя не даст, надо, чтобы соскучился, помёрз. Проверено. Вот тебе корм, он всё одно к тебе придёт. Хитрый.

– Не хитрый, а умный.

Дарья рассмеялась и ушла в дом. У женщин женские дела, у мужиков мужские, вроде всё просто…

***

Мысли, мысли, мысли! Вы окаянными бываете, реже радостными, чаще простыми, житейскими. Вот живёт с виду хороший парень, и про него соседи говорят, что он – хороший. И работает, и всегда поздоровается. А в начальничках сколько таких покладистых? Всем пытается угодить, и себя, конечно, не забывает.

Олег у Петровича был другой. Он не всегда здоровался с соседями, но если здоровался, то удивительно как-то. Улыбка, глаза прямо-таки светились. И соседи прощали ему прошлое невнимание. Вырос, отслужил в армии, сколько по вахтам сварщиком мотался, и вдруг в тридцать два года, когда жена у него была ещё жива, и росли двое детей малолетних, поступил на инженера-строителя и отучился заочно.

Поставили начальником, но Олег всё время не вписывался в систему. Не угождал никому, хоть и давили на него вышестоящие. А за что давили? А за то, что добивался повышения зарплаты рабочим. Иногда в ходе такой беседы и матерные слова шли в обиход. Например, таковые:

– Вы [бранное слово] можете меня уволить, но мужики реально устали. У меня только за мои вахты три мужика умерло. Давайте повышать зарплату. Где вы потом найдёте специалистов? Я [бранное слово] этим занимаюсь. Я знаю, что говорю. Сколько тех, кого контора присылала, я выгнал? Молчите? Знаете, что прав.

Не иначе как чудом удерживался на своём месте Олег, но было ясно и другое, могли бы заменить, заменили. Много раз именно Олег своим огромным опытом спасал стройку. А все переживания за детей родителям достаются. Олег, бывало, когда на даче выпивал, говорил в сердцах отцу и матери:

– Вы только живите, родители! Мир давно сошёл с ума. Начальство, как правило, зажралось. Почти невозможно говорить правду, а ведь строим мосты, дороги. Я для начальства – кость в горле. Если что замечу не так, заставляю переделывать. Но это на моём участке, а на других?! Один высокий начальник орал, орал в телефоне на меня, я и послал его. Думал, всё, отработал. А тут комиссия приехала, проверила, правильно, говорят, сделал, что заставил переделывать. А я им в ответ: а как же? По этому мосту, может, отец мой с мамой поедут.

Мария с Алексеем гордились сыном, понимали его чаяния.

Теперь у Олега свои внуки, и Петровичу уже давно не пятьдесят восемь. И уж кто, кто, а Олег будет держать внуков в строгости. И в понимании того, чтобы росли мужиками.

Олег привёз на дачу вкусной еды, а сам почти ничего не ел. Только сказал:

– Завтра снова на вахту, на два месяца в Якутию. Раньше ссыльные были, а я вот по своей воле.

И грузят отец с сыном тяжёлую резиновую лодку с мотором в «Ниву». Сын уезжает на вахту! В начале лета Олег рыбачил на Ангаре. Рыбинспектора не дремлют, конечно. Но обидно Олегу – вырос в Сибири, а порыбачить нельзя, получается нарушение закона. В ту рыбалку попалась щука на восемь килограмм, сорога, окунь. Поймал Олег всего с ведро этой самой сороги. Уж больно хороша она вяленая с икрою.

«Завялили, а поесть не успел сынок, снова вахта…», – горько думает Петрович.

Грузят в «Ниву» последние овощи, заготовки. Мария уезжает с сыном в посёлок. Петрович смотрит вслед удаляющейся красной «Ниве», тихо твердит:

– Спаси тебя, Господи, сынок!

Вспоминает Алексей Петрович Бутылкин довольно часто прошлое. Как без него? Не выдюжить, а жить надо, пока живой. Внучка его Катя, Олегова дочь, шибко любила деда своего, чуть что – сразу к нему. Занималась борьбой, и как-то в разговоре с подругами повздорила. Узнав, что она была бы Бутылкиной, а не Воложиной, подруги рассмеялись.

С характером девка оказалась – взяла дедову и отцову фамилию. И победила на престижном соревновании, объявили её фамилию – «Бутылкина». Прибежала к деду, показала награду. Ну, как тут было не всплакнуть деду с бабушкой?

Петрович так разнюнился, что Мария стала успокаивать:

– Ну, хватит. Будет тебе. Радоваться надо.

Бутылкин, плача, шептал:

– А я и радуюсь.

Ушёл подальше от жены, сел, и снова стал плакать. «Ну и пусть ругает, что плачу, может, мне надо выплакаться, надо, надо…»

***

Была и ещё одна памятная встреча. Дело было зимою. Постучали в квартиру, открыл Петрович дверь. Стоит бедно одетый, лысый, страшный мужик. Петрович смотрел на мужика, и вдруг вспомнились Юркины глаза:

– Неужто ты – Юра?

– Узнал, отец. Думал, не узнаешь.

Алексей Петрович Бутылкин поразился: надо же, отцом назвал! Никогда такого не было. Оказалось и таким, что всю жизнь по тюрьмам, прозрение в башку иногда приходит.

Сидели за столом отец с сыном и пили крепкий чай мелкими глотками. Юрий Арбузов рассказывал:

– Отец! Вышел я на свободу и прибился в деревне к одной женщине. Там, где тюрьма, деревни не так далеко. Сначала не поверил, что такие женщины бывают: мне – поверила. Я ей по хозяйству помогаю. Когда впервые пустила к себе, говорю ей: а если обворую? А она отвечает: у меня коза, поросёнок, да куры самое ценное. Деньги что, через месяц новую пенсию принесут. Пятьдесят пять лет бабе той, дети отдельно живут. И хоть она меня старше, по душе она мне оказалась.

Сотни раз думал, что в тюрьме подохну. От туберкулёза ну прямо подыхал. Лежу, а мысли – жить хочется! Прижмёт болезнь, вроде и сдохнуть пора. А какая моя жизнь была?!.. Тяжёлые мысли о прошлом. И убить меня хотели, и всякое другое лихое было.

А тут – такая женщина. Люблю, отец, понимаешь, люблю этого человека. Не могу досыта налюбоваться, прямо тянет к ней так, что ночью проснусь, весь в поту, думаю: не сон ли?!.. Гляжу, рядом лежит женщина моя. Обниму и думаю: видно, родители мои за меня Бога сильно молили. А потом подумал: нет, мама почти не молится, это ты, отец, отмолил для меня счастье, больше некому.

Я ведь помню, ты по утрам и вечерам всегда молился, иконке твоей железной лет триста. Молиться я начал поздно, слишком поздно. Сколько смертей я видел от болезней, сколько убийств по разным причинам, и самоубийств – дела тёмные. А я после туберкулёза поверил, условие Господу ставил, дурак: если Ты есть, если выживу, тогда поверю. А потом необъяснимо это – стал веровать во Христа, но на мой взгляд Божья Матерь сильнее помогает. Никого ведь я не любил! Мама в тюрьму посылки слала, а мне всё по хрену было, хотя то, что в посылках, жрал с удовольствием.

Слушая Юру, Алексей вспоминал, что Юрка никогда его не слушал. Не воспринимал вообще никак, а тут – отцом называет. Что это? Обманывает или взаправду всё? Да вроде не похоже, что обманывает.

Марии в это время дома не было. И когда она пришла с работы и увидела Юру, то чуть в обморок не упала. Сам Юра и успел удержать мать.

В этот день и всю ночь на кухне у Бутылкиных горел свет. Не было на столе выпивки, Юра не пил, а Алексей с Марией постоянно пили таблетки от давления. А ещё пили чай, ели приготовленные Марией пирожки с мясом, и, конечно же, шли полным ходом разговоры о жизни. Сыну надо было излить душу.

Юра на следующий день уехал, сказав:

– У Люды радикулит обострился, а всё равно к вам отпустила. Вот она какая! Поеду, и простите, если можете, меня непутёвого.

Мария расплакалась:

– Эх, Юра! Да понимаешь ли ты, что непутёвых всего жальче. Людмиле от нас поклон.

Отец добавил:

– Не поспал, сынок, совсем, под утро только самую малость хватнули сна. И снова глаза таращим. А организм другой стал, здоровье не то.

Юра улыбнулся:

– В поезде посплю, там под стук колёс лучше спится.

Алексей Петрович проводил Юру до вокзала. Когда подъехала электричка, они крепко обнялись, и Петрович успел заметить, что Юрий плачет. Но тот сразу отвернулся и заскочил в поезд.

Ещё какое-то время Бутылкин стоял на перроне, смотрел на облака. Бежали они по небу быстро, видать, там на небе ветер большой, вон как несёт их. После почему-то зашёл в буфет, купил чая и горячий пирожок. Попробовав пирожок, сразу вспомнил пирожки Маши. Да… Совсем не похож на домашний. Но вот захотелось перекусить в буфете, словом, покупного поесть надумал.

Вышел из вокзала, присел на лавочку. И видит: мужик один ходит и в урны заглядывает. Не старый ещё, но жизнь крепко состарила. Рассказывали Петровичу, что возле железнодорожного моста живут двое – мужик и женщина, подаянием живут. И что тихие, даже не пьют водку.

Мужик подошёл к Петровичу:

– Два дня не ел. Дай на пирожок, если не жалко.

Алексей спросил:

– А чего только на один пирожок просишь? Тебя ж подруга твоя ожидает, поди, тоже голодная.

Мужик удивился:

– А вы и про мою Клаву знаете?

– О вас всему посёлку известно.

Петрович протянул деньги, но мужик не взял, а сказал:

– Деньги не надо, пойду в буфет – выгонят. Если можете, купите сами.

Петрович зашёл в буфет, нерусский торгаш поглядел на него с удивлением:

– Только был, что, кушать захотел?

– Нет. Дай-ка мне шесть пирожков, и четыре котлеты с картошкой в контейнере сделай, чаю в стаканчики сладкого налей.

Торговец равнодушно сказал:

– Этим под мостом, которые живут, еду покупаешь? Они жить не умеют…

Петрович вдумчиво ответил:

– Жизнь иной раз так киданёт, что всё может в тебе померкнуть. Я вот сегодня приёмного сына провожал. Всю жизнь он по тюрьмам, а тут освободился и живёт в деревне с женщиной, любит её. В Бога стал верить. Тут с ума можно тронуться, какие события бывают в жизни.

Торговец промолчал. Петрович вынес пирожки с котлетами и горячим сладким чаем, отдал мужику, тот что-то говорил ему, но Алексей не слушал, поспешил домой. Его ждала Маша. Он знал, что она волнуется, что он так задержался.

Пока шёл, вспомнил о поварихе Нине. Всю жизнь женщина одинокой прожила. Были короткие романы, но она хотела настоящей любви. А вот не случилось… Сколько таких по России, очень много! И всех Бутылкин жалел.

Бывало, обедает в столовой на работе, Нина подойдёт к нему, ещё тарелку свекольника, рассольника или щей принесёт. «Ешь, – говорит, – ты любишь первые блюда, у тебя вон какая орава детей, ешь, и не спрашивай, у нас остаётся». А бывало, котлет приносила. «Возьми, – говорит, – домой своим». И обязательно заставляла съесть при ней пару котлет.

На лето Нину как одинокую отправляли в пионерлагеря. Работала она и в знаменитом морском лагере для мальчишек «Варяг». Нину все уважали, без неё есть не садились. Нина за могилкой одного человека ухаживала, он был родным дядей известного певца Дениса Майданова. Певец приезжал в Братск, навещал могилку, говорил Нине, что дядя помогал его растить. В Братске хорошо зарабатывали, а человек этот жил один. Эх, Нина! Всех ты жалела, святые наши женщины, жизнью своей святые. Теперь Нина померла, на похороны брат приезжал. Добрый, светлый человек. Сколько хороших людей довелось повстречать в Братске…

***

Вот и закончен дачный сезон, последняя баня в этом году. Куры забиты, хотя и жаль их было. Срубили капусту, время пришло, морозом уже обдало, Сибирь не мешкает с этим делом.

27 сентября на даче был заморозок 10 градусов, 28 – 11 градусов. А в посёлке только минус два было, вот тебе и 20 километров от посёлка в тайгу, такая разница.

Капуста уродилась крупная. Сложили её на солнышке обогреться, отошли, а рябчик тут как тут, чё-то находит, чё-то клюёт, красивая птица. Тут же наняли человека по имени Евгений, и он быстро перепахал огород. Приехал же Евгений с сыном, обучал его работе мотоплугом.

После вспашки огорода набрали ещё полведра крупной картошки, и Мария тут же нажарила целую сковороду с лучком. Дух такой, что захотелось сильно есть. А чего думу думать, сели муж с женою, да и поели с помидорками и огурцами своими. Господи! Как вкусно.

Вечером натопили печку в домике, а за ночь выпал снег. Такое вот 29 сентября. В воскресение Алексей с Марией отправились на последний рейсовый автобус, больше в этом году рейсов не будет. Кот сидит в специальной клетке, его несёт Маша. «Всё, Васька, и твой сезон по ловле мышей закончен».

Идут Бутылкины, рядом лес, птиц разных полно. Красота сибирская особенная, тайговая. Вот она!.. Идите, идите родные люди нашей Отчизны.

***

Нынешняя, современная, во многом очень компьютерная жизнь волновала Алексея Петровича Бутылкина всерьёз. Душа саднила крепко: да как же, за понюх табаку, устои свои русские отдаём! Это ж на каждом шагу видно, названия магазинов и то нерусские. Дыху не хватает на это глядеть, а богатым хоть бы что. Да нет, не хоть бы что, они же русские, может, опамятуют когда, али нет, неведомо. Да Бог с ними.

Ныне и хрусталь выкидывают. Умерли старики, а у молодых своя дорога. Выкидывают, выкидывают, сам видел это Петрович. А бывало, в сервантах у многих стояли прекрасные изделия эти, гостей угощали с фужеров, салат в вазах хрустальных ели. Красиво на столе от хрусталя. Винегрет ныне не так часто встречается на столах, а раньше люди не брезговали. Да чего там, с аппетитом ели! Придёт время, будут цениться и хрусталь этот. Так у каждого человека бывает, ежели он за седьмой десяток перевалит.

Друг позвал, недавно у его жены брат умер. Жил один, сколько всего осталось! Всё старое, на помойку выкидывать собрались. Забрал себе Петрович отвёртку, топор, пусть память о Володе живёт, на даче сгодятся.

Глянули друзья друг на друга, обнялись! Оба седые. Ух, жизнь! От грусти трудно уйти. Видел Петрович, как выкидывают старые вещи на улицу. А он узнавал эти вещи, он этих людей знал! Сердце тревожилось. Да что знал! Он теперь их хоронил, сердешных, много хоронил, так много, что душу спирало так, что хоть сам ложись и помирай.

Легендарный город Братск построили. Это не шутка, тут всё серьёзно, глянь на ГЭС, глянь на заводы, глянь на дома. А кто возводил всё это? В земле многие лежат. Невольно помянешь всех, кого помнишь. Героические люди были! И выпивали вместе, и радовались жизни, в воздухе радостью веяло. Не зря жили первостроители Братска!

И вдруг – всё выкидывают, нет человека, и всё по-новому обустраивают новые жители. И обстановка у них новая, и подвесные потолки, и лампочки красиво горят, а есть ли счастье в дому? Сложный вопрос…

***

Олег оставил деньги. Сказал: если надо на дачу или лекарства, тратьте, куда их девать. И вот едут на такси за капустой Алексей с Марией. Погрузили, проехали двадцать километров, вот он, гараж. И тут Маша вспоминает, что оставила сумку с ключом от гаража и маленьким арбузом на даче. Выгружают капусту, Петрович остаётся у гаража. Таксист говорит, что налегке быстрее доедут.

В итоге заплатили немалые деньги таксисту и подарили ему огромный вилок капусты. Маленький арбузик, выращенный в теплице, дед с бабушкой берегут для внучат.

Надо солить капусту, ведь желудок любит суп из квашеной капусточки. И Алексей Петрович Бутылкин в выходные, перед тем как съесть тарелку горячего вкусного хлёбова, выпьет и водочки. Ну это как обезболивающее…

Такая вот история о простом мужике Алексее Петровиче Бутылкине получилась. А если что не так, простите, люди добрые. Когда проживаешь жизнь с такими людьми, то и истории выдумывать не надобно, и литературную музу просить, чтобы посетила, не требуется, пусть других ублажает.

Ну, заканчиваю, может кто и прочтёт. Наше это всё, родное, кондовое, неизбывное…

Анатолий Казаков

Братск