Моим стихам, написанным так рано…

М. Цветаева

Акварель радуги над фонтаном Зеркальная струя в центре Харькова. Много лет перламутр его брызг окропляет место встреч любителей поэзии и литературы. Здесь в тени старых лип нередко просушиваю творческий порох и я.  Приятное общение, декламирование горячих стихов, песни под гитару, дружеские рукопожатия.

Но несколько часов безмятежного общения слегка омрачают два унылых обстоятельства: возраст дам и заурядность их новых стихов.

Вслушиваясь в сухие голоса, я вымучено улыбаюсь, вспоминая откровения скандально известного академика: «…мне же известны две непререкаемо отвратительные вещи —  надежда в глазах старика и скверные стихи».

Однажды я попросил двух почтенных поэтесс прочитать что-нибудь из их ранних творений. Последние слова они шептали под аккомпанемент моих аплодисментов.

В ту минуту внезапная догадка щелкнула в голове, и я спросил: «В каком возрасте  вам открылись эти маленькие шедевры, и прикасалась ли к ним любовь?»

− Восемнадцать и девятнадцать, − ответили дамы. Одна показала запястье с еле заметным рубцом: «В ту весну я вскрыла вены над его прощальным письмом».  Вторая печально вздохнула. Опиум первой любви так и не растворился в ее крови.

Дома, терзаемый смутным предчувствием, я разложил книги с полки поэзии на две неравные стопки: стихи мужчин и женщин. Отдельно томики А.Ахматовой и М.Цветаевой − двух ног женской поэзии в ажурных чулках читательского признания.

Даже при беглом осмотре книг моя внезапная догадка обнадеживающе шевельнула хвостиком. Вернее хвостиками бумажных закладок. В женской пирамидке и в двух томиках именитых поэтесс потрепанные полоски закладок теснились лишь в первой четверти книжных торцов.

В волнении я перечитывал когда-то подчеркнутые строки, помечая даты создания шедевров.

Восклицательные знаки на полях и карандашные акценты синхронно обрывались на рубеже 30-32 лет.

«Обыкновенный субъективизм» − зевнет читатель.

Но существуют ли в оценке поэзии хотя бы иллюзорная объективность? «Да-а-а!  −  обнадежил долгий раскат гонга в голове. − Песни на стихи поэтов: истинные печати их признания».

На мой запрос монитор компьютера улыбнулся двадцатью семью песнями на слова А.Ахматовой и тридцатью одной на стихи М. Цветаевой.

Предположения подтвердились.

Максимум цветаевских песен пришелся на ее двадцатишестилетний возраст − шесть(!) стихотворений. Возрастной диапазон: от восемнадцати («Ты с детства любила тень») до тридцати двух лет («Точно гору несла в подоле»).

Та же закономерность и со стихами Ахматовой. Ее звездная рогатка − двадцать один и тридцать два года («Сероглазый король» − «Я окошка не завесила»). И два года триумфальных взлетов − 1911 и 1913. Двадцать два и двадцать четыре года − двуглавый Эльбрус царицы русской поэзии.

Но есть и исключения. Завершающую точку в стихотворении  «Виновник» Анна Андреевна поставила  в семьдесят три года. Видимо, у поэтесс от кутюр эхо успеха иногда ускользает из клещей времени.

Пересмотр стихотворных сборников − выжимок звездных творений,  укрепил мое предположение: абсолютное большинство произведений, достойных поэтического Эрмитажа, написаны женщинами в возрасте от 18 до 33 лет!

Печально, но природа отпустила поэтессам лишь 15 лет фурорного стихосложения.

А есть ли взаимосвязь между возрастом  мужчин и их поэтическими взлетами? Неужели и к их загривкам приставлены безжалостные лезвия временных ножниц?

Нет. Закладки из торцов книг мужской пирамиды выступали с равномерностью хвойных иголок, немного учащаясь к концу.

Вот два примера, иллюстрирующих общую тенденцию.

Последняя полоска в томике Иннокентия Анненского на вершине книжной кипы.  Сириус  творчества поэта − стихотворение  «Моя звезда», датированное 1909 годом.  Анненскому немного за пятьдесят, через год он покинет наш обыденный мир, чтобы навечно стать обитателем Парнаса.

И снова монитор откликнулся длинной цепью песен на слова, принесенных светом анненской Звезды. Их пели и поют А.Вертинский, В.Высоцкий, А.Суханов, и даже рок-группы и поп-звезды.

Вот и самая истрепанная закладка в томике переводов английской поэзии  С.Маршака, выхваченная из середины. Вильям Блейк.

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир в зерне песка,

В единой горсти бесконечность

И небо в чашечке цветка.

Лучшее из когда-либо написанного поэтами. Законы мироздания в одном четверостишии. 1803 год − сорок шестой от рождения поэта.

В пятьдесят шесть этот манифест английского романтизма перевел на русский безмерно талантливый С. Маршак, подтвердив мое предположение: бриллианты стихотворных строк поэтов разбросаны по их жизни в творческом беспорядке, лишь изредка группируясь во времени, но чаще равномерно.

Видимо, у поэтов  кровь творческих удач и лимфа прожитых лет текут по разным сосудам, гонимые одним сердцем.

Но почему век женской поэзии так недолог, а линии творческих взлетов поэтов ограничены кумачом одиноких флажков, за которыми лишь цветаевская бездна?

Я не находил ответа. Но однажды утром на край моей постели присела Муза.

− Почему? − удивилась вопросу долгожданная гостья. − Мужчинам этого знать не должно. Но если ты настаиваешь…

− Очень, − я поцеловал божественное запястье.

− Ну, хорошо, − Муза пикантно вдохнула дым из соломинки сигареты и кокетливо прикрыла простыней голые коленки.  − Поэзия женщин сродни черному пороху: в нем смесь таланта, юности и любви. Достаточно искры желания или поцелуя любовника, чтобы пепел взрыва осел обуглившимися семенами любви на миллионах книжных страниц. Чем больше в порохе таланта, тем меньше время поэтической юности и сильнее взрыв. Женщин вне любви не бывает, но Аполлон оплодотворяет лишь юных избранниц. Для него молодость важнее красоты. Открою маленькую тайну: гениальные стихи – дети их любви.

− А мужчины? − я приподнялся, чтобы поцеловать открытое плечо.

− Ты слишком нетерпелив. Женская поэзия – это бокал шампанского. Феерия настроения, мерцание пузырьков соблазна и капризов. Кажется, еще немного − и из его пены возникнет сама Афродита. Но игра шампанского скоротечна: минута − и в бокале обычное вино. Лишь изредка всплывет пузырек вводящей в дрожь строки. Молодость часто берет кредит у старости, но никогда не выплачивает долг. Поэтому так мало чудных женских стихов.

Мужская поэзия – это коньяк в золотой стопке. Его пьют неспешно; подогретым теплом руки, чтобы лучше ощутить аромат тонко подобранных слов  и терпкий вкус зрелого таланта.

У каждого мужского шедевра есть свое женское имя, цвет волос и глаз. Без них динамит поэтического таланта взорваться не может. В творчестве и любви мужчины более ровны: одна любовь сменяет другую, плавно входя в возраст Бальзака, а потом бесы в ребро, второе дыхание  и девичьи волосы на мужских сединах.

С мужчинами трудно, но волнующе приятно.  В два роковых рубежа − 27 и 37 − самых лучших  мы забираем на Парнас.  Ведь молодые любовники так страстны!

− И у тебя?… − неожиданный спазм сдавил мою грудь. − … Кто-то из них?

− Да, он твой любимый поэт, но сейчас мы в ссоре…  Ушел к моей сестре.  Но скоро вернется, без моих поцелуев его стихи мертвы.

Свой мобильный номер я написала помадой на стекле. Раскиснешь, или иссякнет воображение − звони.

− Подожди, − я накрыл тонкие пальцы своей ладонью.  −  А прозаики? Неужели и мы мечемся в клетке времени?

− Проза и поэзия − это плотник супротив столяра, как говорил кто-то из ваших. Пиши и ни о чем не думай. Слава − женщина, а женщины приходят сами. У нас полузакрытые глаза, но всегда отрытые уши.

Я резко поднялся с постели: «Нужно предупредить поэтесс. Может кто-то из них  отложит обманчивое перо и поменяет лирического героя на обыкновенного мужчину…»

−  Не спеши. Это ничего не изменит. Женщины будут писать стихи в любом возрасте. Это их первичный половой признак, заложенный еще хаосом. Даже Аполлон бессилен что-либо изменить.

Экономь время. Поэзию мужчин читай с последней страницы, а женщин – с первой.

Муза ушла.  Я прислонил кончик незажженной сигареты к ее дымящемуся окурку. В клубах табачного дыма и контражуре утреннего солнца мелькнуло видение.

Серебряные кипарисы фонтанов Зеркальной струи,  разрезанные могучими крыльями Пегаса. Радостное конское ржание и нетерпеливый стук копыта о гранитный бордюр бассейна. В золотое стремя вдета изящная девичья сандалия. Взмах сахарных крыльев − и еще одна поэтическая девственница унесена в обитель Искусств. Туда, где рука Аполлона, в который раз перевернет колбы пятнадцатилетних песочных часов поэтического триумфа.

Дым рассеялся. Что только не привидится в утренний час.

Александр Пшеничный