К великому удивлению моей жены я снова забыл, что первое сентября праздник — новый учебный год и день знаний. Это событие меня бы не касалось, если бы моя жена не была педагогом дошкольного образования. А так — живи и помни! Еще с вечера она просила помочь в организации праздничного мероприятия, а когда жена чего-то просит, то лучше ей не отказывать.

Все бы ничего, да только в этом году первое сентября выпало на субботу, и значит, о собственных планах на выходной день мне предстояло забыть.

Утро не развеяло моего плохого настроения. Еще не успело подняться над многоэтажными домами солнце, и лишь кое-где, удлиняя тени, пробивались его длинные узкие лучи, а я уже ехал в детский сад. Без особого энтузиазма надувал разноцветные шарики, растягивал гирлянды радужных флажков, а позже, когда начался праздник, работал за фотографа.

Детской радости не было предела. Восторженные и счастливые, — они растопили мое сердце. Дети даны нам как напоминание о потерянном рае. С них начинается мир и как можно не любить детей! Вновь прибывшие и «свои» — уже знакомые, но подросшие и повзрослевшие за время летних каникул, — они водили хороводы, рассказывали стихи, плясали и пели: много ли надо ребенку для счастья! Праздник сполна отразился на их лицах.

Честно говоря, я даже не заметил, как пролетело время. Все было ново, все занимало меня и веселило, точно я вновь родился. Детский праздник подошел к концу, и родители разобрали детей и увели домой. В зале стало тихо и пусто. И тогда воспитатели, недолго думая, решили устроить чаепитие. Накрыли стол, но не хватало торта, и мне пришлось ехать в магазин.

Там — на Шелепиxе, кондитерский отдел оказался не богатым. Я долго не мог сделать какой-либо выбор, пока мне не приглянулся торт, как назло без ценника и названия.

— Скажите, пожалуйста, — обратился я к хозяйке отдела, совсем еще молодой, но уже довольно полной, безвкусно намазанной девушке. — Это что за торт?

— Какой именно? — поднимая на меня отсутствующие, ничего не выражающие глаза, спросила она.

— Ну, этот, который не подписан, — и я через стекло витрины ткнул пальцем.

— Этот стоит двести восемьдесят рублей…

И всё! Я ждал напрасно — за сухой, отрывистой фразой ничего не последовало, и к сказанному она больше не прибавила ни слова.

Тогда я решил сформулировать свой вопрос более конкретно:

— Скажите, пожалуйста, как он называется?

— Он называется «Ас-стожИнка», — неподдельно удивленная моим любопытством, выдавила из себя барышня и колыхнула ядрами грудей, так, что по ее белому халату пошли молнии.

Разговор был явно исчерпан, и я обречено произнес:

— Беру.

Из пирамидки девушка взяла крышку от коробки, и ленточкой крест-накрест перевязала мою покупку.

— С вас двести восемьдесят рублей.

Я протянул деньги, взамен получил коробку и, ожидая пока мне отсчитают сдачу, на крышке прочел: «Изюминка».

— Девушка, вы сказали, что торт называется «Остоженка», а здесь написано «Изюминка»..???

— Мало ли, что там написано! Видите сколько у меня коробок? Вы думаете, я буду искать крышку именно с вашего торта!? — она глядела на меня с ехидно-глуповатым выражением на лице и не понимала, что от нее требуется.

Мне хотелось сказать что-то еще. Но я передумал. Просто вежливо поблагодарил и поспешил к праздничному столу.

Торт оказался вкусным. Все с удовольствием кушали и нахваливали. Поинтересовались названием, и я ответил. Но жена, тем временем, изучая крышку, улучила меня в неточности. Я невольно улыбнулся, вспомнив, что произошло в магазине и начал объяснять. Они сидели, внимательно слушали мой рассказ, как вдруг откуда-то раздался полный ужаса пронзительный вопль — долгий и протяжный — мороз пробежал по коже и все вздрогнули. Казалось, он вырвался из глоток несчастных животных, которых кто-то с размаху шмякнул об стенку. Потом послышался резкий шум и какая-то возня.

Две или три сотрудницы подскочили со своих мест и как ошпаренные бросились за дверь. Прочитав в моих глазах немой вопрос, сидящая рядом воспитательница, разъяснила:

— Двери открыты, кошки могли залезть и слопать наших попугаев, — сказала она испуганно, будто о чем-то очень страшном и уже случившемся.

«Великолепно… — подумалось мне. — Продолжается, ширится праздник!» Вместо того чтобы переживать, я восхитился. Воображение мое разыгралось, и я воочию представил, как мы тут лакомимся тортом, а там кошки — заморскими птичками! Опомнившись, я устыдился этих мыслей. К тому же ничего не произошло. Вернулись воспитатели и довольно сообщили, что попугаи сидят в своих клетках — целые и невредимые, и выходит — кошки остались без праздника…

По дороге домой, мы заехали в музей Мещанского района, что в самом начале Проспекта Мира. Здесь открывалась выставка моего коллеги Алексея Бражникова. Похоже, мой приятель был оптимистом, коль решил выставляться в таком глухом, Богом забытом месте. А то, что в этот музей уже давно «заросла народная тропа», было видно не вооруженным глазом. Но Алексей не унывал и не обращал на это обстоятельство ни малейшего внимания. Он был оживлен и приветлив, и только тускло блестели его глаза, воспаленные от бессонных ночей.

В трех-четырех комнатах небольшого старинного особняка в обеденное время (а было 14.00), пахло домашней пищей, — это сотрудницы музея, по возрасту, кажется, его сверстницы, на электроплитах разогревали принесенные обеды. Древняя пыльная люстра бросала душный свет, погружая все в тихий и глубокий сон. Казалось, будто сама вечность застыла в этих комнатах: ни движения, ни звука. Лишь изредка затарахтит из коморки посуда или сухо зазвенит от входной двери буддийский колокольчик, за тысячу километров попавший сюда оповещать о приходе нового посетителя. Сегодня вернисаж и сегодня идут в гости к художнику. Это для них он в сумке на плече притащил пару бутылок водки, колу и несколько пакетов с соком.

Боясь нарушить принятый порядок, все стараются ступать как можно тише, словно прислушиваясь к тишине и к своим шагам. Послеобеденное солнце зашло в раму окна и осветило уголок стола, на котором я уже давно приметил двух мух, потиравших задние ножки и оглаживавших крылышки. И казалось: все невероятно тихо, будто нет ни какой жизни, ни Москвы, ни сутолоки, а есть только эта комната, этот стол, луч солнца, и сегодняшний день, так похожий на многие другие.

Когда открывалась дверь, вместе с воздухом в дом врывались звуки города, а когда дверь закрывалась, они тут же стихали. Смотрительницы сразу приходили в движение. Как по команде, начинали ерзать на своих стульях, улыбаться и кивать головами — будто на них брызнули живой водой.

Наверное, из-за выходного, народу пришло немного — раз-два и обчелся. По традиции для приветственного поцелуя гости подставляли Алексею то одну, то вторую щеку. У картин говорили шепотом, поздравляли с выставкой. И хотя это не первая его выставка, Алексей страшно волновался — художники народ впечатлительный. Несомненно, выставка для художника — самое необыкновенное и, пожалуй, самое важное событие в его жизни. Для него выставка — праздник, а праздники принято отмечать. Жаль мне нельзя спиртного — я за рулем, но я выпью колы: «Творческих успехов тебе, Алексей!»

Поскольку со многими из гостей я был не знаком, общий разговор как-то не клеился. Желая поделиться мнением, они здоровались, протягивали руки и называли себя по именам, но я тут же их забывал. Меня раздражала их способность говорить непринужденно, по-свойски, точно мы были знакомы сто лет. Старушки, сонно зевая и глядя на нас, гадали, когда же закончится наш праздник? И я решил: с меня достаточно. Пора бы и честь знать. Прощаясь, Алексей с силой сжал мне руку и зачем-то поблагодарил.

Только на улице я вздохнул полной грудью, будто раньше мне кто-то не давал этого сделать, а жена спросила:

— Не понимаю, зачем на входе в музей повесили колокольчики? По-моему: черт знает что!

— Ну, что ты?! Неужели не догадываешься? Ведь это так просто! Представь: сидят себе бабушки по коморкам, чай там пьют, кушают, иль просто сплетничают, — тишь, гладь, Божья благодать! А тут Нелегкая вдруг надумала кого-то притащить — вот колокольчик и предупреждает! И вылезают тогда бабушки из своих норок навстречу трудовым подвигам. А что, если начальство надумает наведаться?!..

От этого праздника у меня осталось ощущение чего-то смутного, незавершенного. Такого бесконечно длинного и бестолкового дня, кажется, у меня еще никогда не было. Уже вечером дома, ощущая в душе какую-то пустоту, я заставил себя сделать что-нибудь полезного, и, не придумав ничего лучшего, натянул на подрамник холст моей картины «Обманутые надежды». Он провалялся в рулоне лет шесть, с тех самых пор, как я получил его обратно с выставки в Праге. Местами холст потрескался и обсыпался краскою. Я его подкрашиваю, а сам думаю: стала картина частью истории, побывала за границами, попутешествовала и возвратилась на родину. Потрепали ее бедолагу дороги и время, но вернулась она в отчий дом, словно к отцу блудный сын, чтоб заботливая рука опять поставила ее на мольберт, как это уже было однажды, — в первый день создания, тогда с еще не ясными мыслями, формами и цветом, — поставила на мольберт и отреставрировала. У нее сегодня праздник — она вновь вернулась к жизни, вырвалась из рулона, возродилась заново, и у нее снова впереди неясно замаячило будущее. Засияла картина новым светом, заиграла, заговорила со мной — ее создавшим, нагнала волну размышлений и воспоминаний… Усну ли я теперь или буду мучиться бессонницей?

________________________________

Юрий Резник