Я спешил на новую, только что открывшуюся выставку в Эрмитаже. Пробуя беззвучно, но как можно быстрее пройти в нужный зал, к импрессионистам, я, тем не менее, успевал поглядывать на любимые полотна. Как же! Такое великолепие! Взгляд живо скользил по почти родным лицам, задерживаясь иной раз на руках, фрагментах, сюжетах.

Было тихо. Где-то, за гранью восприятия, как шёпот, ходили и виделись люди. Светило тусклое петербургское солнце, пробиваясь сквозь набежавшую облачность в старые высокие окна, уснувшие ещё, как видно, в прошлые века, ещё при постройке. Впереди стелилась анфилада парадных комнат, в которые вела череда открытых тяжёлых дверей. Чудилось, что помещения отражаются в системе выставленных умелым мастером зеркал, уводя в бесконечность, куда-то.

И вдруг я замер.

Обычно я не задерживаюсь у этих, одинаковых, потемневших изображений, где застыли в библейских сюжетах похожие, как две капли воды, персонажи с ничего не выражающими лицами и глазами, смотрящими безлико в пустоту. Но здесь, у незнакомой мне картины стоял полупрозрачный силуэт ангела. Настоящего. И скорее не стоял, а парил в воздухе, переливаясь белёсым маревом, и тянулся тонкими руками к холсту, к той части его, где был изображён другой ангел. Тот был в красно-синих ниспадающих одеждах и стремился к чему-то справа. А первый стремился к ней. Именно к ней. Чувство что она молодая девушка, лёгкая, воздушная не оставляло никаких сомнений.

Он видимо любил её… и приходил сюда в надежде ещё раз увидеть, пообщаться без слов, в тишине, прошептать одно, но очень важное и нежное слово, потом ещё одно. Потом ещё.

Я шагнул.

Прозрачный ангел оглянулся и посмотрел на меня крупными внимательными глазами и, будто вспугнутая птица, стал исчезать, выпорхнув с шумом в окно. Пропал, оставляя после себя пустоту.

Я оглянулся. По холсту, где была изображена крылатая девушка, шла, казалось, ещё лёгкая рябь, наполненная жизнью, теплом. Потом неторопливо успокоилась, улеглась. Всё снова сковал холод полотна. Твёрдый. Сухой. Тёмный.

Это была картина кисти итальянского мастера Эпохи возрождения. О нём я почти ничего не знал. Справочники, интернет, служители музея мне тоже мало что поведали. Неизвестный автор. Автор одной картины. Картины «Ангел, встречающий зарю». Хотя и это название можно считать довольно условным. В каталогах она чаше шла с подписью «Без названия».

Странное произведение, зовущее.

С того дня я стал часто приходить к нему специально, пробуя разгадать что в нём сокрыто, в чём загадка такой притягательности. Вглядывался подолгу в бугорки мазков, в неровности и, тогда иной раз казалось, что под слоем лака, под толщей краски заключена какая-то жизнь. Она едва ощутимо теплилась, пульсировала. И замирала. В другой раз всё оставалось холодным, сколько бы я ни гипнотизировал холст.

Но однажды мне повезло. В глазу у изображения что-то блеснуло. Приблизив лицо, я всмотрелся. По бледной красивой щеке катилась настоящая слеза. Заключённое в картину существо тосковало и плакало, как живое. Будто хотело простора, будто хотело освободиться.

Сзади раздался шорох. Мой взгляд бросился на звук.

На подоконнике сидел, сутулясь, ангел, что упорхнул прежде в окно, и испытующе смотрел на меня. Смотрел, смотрел и вдруг произнёс:

– Он совершил ошибку.

– Что? – не понял я.

– Сделал неверный мазок. Всего один. Но я начну, пожалуй, издалека, с самого начала. Он хотел нарисовать ангела, что должен был венчать его новую композицию. Верил, что это будет прорыв в изобразительном искусстве, новое слово. Искал образы. Всматривался в юные женские лица на улицах, на площадях. Приглашал многих на пробы. Но всё напрасно. Что-то было не так, далеко от идеала, от мечты.

И вот однажды, когда уже казалось, что утеряна всякая надежда на успех, в разговоре с профессором местного университета он проведал, что есть некий Джон Ди, англичанин, маг, астролог, который по слухам напрямую общается с ангелами. И мало этого тот путешествовал в то самое время по Европе и завтра должен был посетить их город. Наш герой не поверил своим ушам.

– Что? Случай? Нет! Провидение толкает меня вперёд. Верую в это, – прошептал он. И идея встретиться с британским кудесником завладела им целиком. Он стал умолять своего знакомого представить его приезжему. И что вы думаете? После долгих уговоров и посулов денег они всё-таки договорились.

И уже вечером того же дня во время скромного по тем временам ужина состоялась долгожданная встреча у профессора дома.

Художник был бледен, ничего не ел, только сидел, вперив взгляд в полупустую тарелку. И сам Джон Ди через некоторое время обратился к нему, словно чувствуя его внутренние терзания:

– Что с Вами?

Творец будущего шедевра не поверил, что обращаются к нему, оглянулся сначала назад, думая что кто-то стоит за его спиной. Но его вернули к действительности, приободрили:

– Ну-ну. Смелее.

И он ответил:

– Говорят, что вы беседуете с ангелами?

– Да. Они несут мне информацию о тайных колёсиках всего мироздания.

– Знаете, мне надо бы пообщаться с одним из них, а лучше с девушкой.

Джон Ди изучающе посмотрел на художника, отодвинулся от стола, выпрямился, замер.

И через несколько тревожных минут ожидания что-то в воздухе над ним зашуршало, тихо затрещало пространство, электрические разряды побежали по воздуху. Образовался еле различимый столб света. И в нём появилась юная особа. Тонкие черты удивляли своей гармонией, будто всевышний вдохнул в неё удивительную и самую нежную мелодию на свете.

– Аниэль, – представил маг появившуюся.

На художнике не было лица. Он поднялся и стоял поражённый. Такого чудесного создания он не ожидал здесь увидеть.

– Общайтесь, – улыбнулся англичанин и молвил. – Мне надо поесть. Утомился.

Беседа продолжилась. А наш герой уже ничего и никого не слышал.

Тут ангел прервал свой рассказ. Задумался и проговорил:

– Вот тогда я приревновал всерьёз. Кто-то утверждает, что ангелы лишены всяческих чувств. Но это – человеческие выдумки, досужие пересуды. Мы всё на самом деле ощущаем даже тоньше чем вы. И потому среди грубости ваших эмоций нам дышится тяжко. Нам лучше в высших мирах. Там всё изысканнее, тоньше. – И снова задумался.

– И что? – спросил я.

– Они начали встречаться. Вернее, он стал её рисовать в своей мастерской. Она являлась по необходимости, по сигналу до того оговорённому. Он готов был рисовать её непрерывно, вечно. И она не была против. Я не понимал почему. И делал ей замечания. Она возражала, сердилась, говорила, что это всё нужно людям. А на самом деле их чувства уже развивались из трепетных ростков ожиданий, встреч и взглядов. Охватывали их сердца, тревожили, не давая сна и покоя.

Это, наверное, был самый лучший ангел нарисованный им. Вдохновенный.

Рассказчик снова замолчал. Свет, исходящий от него сливался с солнечным за окном. Прозрачность неба поражала.

– И знаешь, что они даже придумали?

Я покачал головой:

– Не знаю.

– Она перемещала своё светящееся тело в картину. Он мог её обрисовывать прямо там.

– Не может быть, – вырвалось у меня.

– Может. И всё бы ничего, но его жена. Эта старая ревнивая дура. Что я говорю? Не такая она и старая, а довольно даже молодая и красивая женщина. Не давала ему ни секунды покоя. Она дёргала его, ворчала, осуждала, требовала внимания к себе.

В общем, однажды она ворвалась в студию, когда ангел на полотне был почти готов. И увидав юную особу, взорвалась криком:

– Ты гнусный развратник! Таскаешь к себе всех мелких шлюшек, к которым пристаёт вся грязь города. Похотливый кобель. Права была мама, твердившая, что за художника идти нельзя. Но я ей не верила. Была молодой, влюбчивой дурой. И теперь пожинаю плоды этого.

Кисть в руке мастера нервно дрожала.

– Уймись. Прошу тебя.

Но жена была неумолима. Она несла и несла потоки уличной брани.

– Подстилка! – гаркнула в итоге разъярённая женщина и бросилась на мою возлюбленную, – продолжал ангел вести свой рассказ, почти исповедь.

Живописец в порыве дёрнулся, защищая девушку, кисть прошлась по холсту. И моя единственная переместилась в него вся.

А творец в то время боролся со своей горячей половиной, не зная, что произошло. Когда он вытолкал всё-таки её из комнаты, то увидел, бьющуюся Аниэль в теле картины. По её губам он угадал, что произошло, пробовал лихорадочно всё исправить, найти тот последний мазок, что всё испортил, но были уже все усилия напрасны.

Волшебство произошло, печать магии медленно и верно легла на изображение, скрепив темницу навсегда.

Он бросил писать, искал Джона Ди, но не смог того достать. Тот ускользал, казалось, не специально. Через два года художник где-то в придорожной гостинице слёг от болезней и в тревоге, в горячке умер. Неуспокоенный.

А моя любовь и теперь здесь, в полотне.

Две капли. Две слезы.

Одна дрожала в глазу смолкшего ангела, другая рывками катилась по полотну.

__________________________________

Павел Алексеев (Точка)