Лунный свет заливает аллеи и дорожки парка. Я сижу с девушкой на лавочке, и ночь окутывает нас своим сиянием. Вокруг безлюдно и не слышно почти никакого шума, словно замерло все лишь только для того, чтобы я отчетливо мог вспомнить все те страхи и переживания, которые когда-то закрались в мою детскую душу, в этом парке и на этом самом месте. Как давно это было! Летит невозвратное время, сменяются днями дни, годами годы, что-то исчезает бесследно, остается где-то там, далеко, а что-то настойчиво входит в жизнь сегодняшнюю и переживается снова и снова. Я гоню прочь эти тяжелые воспоминания, но не могу с ними справиться. В независимости от моих желаний, картины тех дней лезут мне в голову, сменяя друг друга и мучая. И кружится голова, а вместе с ней кружится черное звездное небо. А звезд так много, и они так близки, что все вокруг кажется иным, чем днем – диким и чуждым человеку. Перед этой бездной чувствуешь себя бессильным, и оттого становится страшно…

От парка резко и свежо потянуло прохладой. Девушка плотнее придвинулась ко мне, и я обнял ее за тонкие плечи. Мне нужно выговориться, но будет ли мой рассказ ей интересен? Я вижу близко ее лицо и блестящие в темноте глаза; она смотрит с неподдельным любопытством, точно хочет разглядеть и понять меня лучше. Странная штука память: почему именно сейчас она возвращает меня к событиям моего детства? Отчего в эту летнюю, звездную ночь я вспомнил все что было, все до мельчайших подробностей – запахи, выражения лиц, глаз, голосов – и мне вдруг стало грустно и жаль прошлого? Не от того ли, что мы лучше постигаем свою жизнь, когда она становится прошлым?

Я боюсь пошевельнуться и утерять хоть одно мгновение жизни. И чудится мне, что тайна тайная совершается не где-то, а прямо перед моими глазами, здесь и сейчас, и вот уже словно закачалась лавочка, на которой мы сидим, и как бы раздвинулись в таинственном свечении аллеи, пропуская вперед что-то волнующее и щемящее. Из тумана времени выплывает мальчик – это я. Сколько ж мне тогда было? Семь или восемь лет… Но я уже самостоятельный и вполне уверенный в себе человек. Как мне казалось – взрослый, потому что моему братишке в то время было только четыре. В сравнении со мной – он еще мелюзга несмышленая, подражает мне во всем: надумал я рисовать – он тоже рисует, я заболел – и он себе таблетку требует. Везунчик – его балуют, тискают, дарят подарки. При этом и спрос с него меньше. Что поделаешь, – он «маленький», «младшенький». А я «старший»! Я чувствую ответственность за него. В любое время он может обратиться ко мне за помощью или просто что-то спросить. И когда я отвечаю, то горжусь собой, что такой умный.

По воскресным дням мы ходим с родителями в парк. Это излюбленное место нашего отдыха, потому что здесь всегда особенно людно и празднично. На открытой танцплощадке играет духовой оркестр, и кружатся танцующие пары. Моргая разноцветными лампочками, не останавливаясь ни на минуту, крутятся карусели. Здесь можно прокатиться на колесе обозрения или проехаться по кругу на маленькой пони, по дорожкам, усыпанным морской ракушкой и хрустящей под ногами.

Но мы сначала идем туда, где среди деревьев расположился зверинец. Перед железными клетками плотным кольцом толпятся зрители, улюлюкают и смеются, смотрят и сажают детей на плечи, чтобы они тоже могли видеть лучше. За сеткой на разные голоса поют птицы, хлопают крыльями и ссорятся из-за корма. А рядом в вольере нервничает лошадь, но вскоре успокаивается, берет из чьих-то рук хлеб и в благодарность за угощение покорно отбивает копытом такт. Вероятно, раньше она работала в цирке, и была списана по старости.

Я восхищаюсь большим и красивым тигром. Он совсем не обращает внимания на окружающих людей, грустно смотрит сквозь прутья клетки на небо и, наверное, вспоминает джунгли. По соседству через стенку, кружась и раздувая ноздри, скалит зубы и хищно рычит огромный лев. Страх расползается у меня по всему телу и кажется, что от этого взгляда и от басистого, со скрежетом рычания, вот-вот в жилах застынет кровь. А тут еще как назло расплакался мой братишка и, глядя на него, я еле-еле сдержал слёзы.

К счастью родители уводят нас к клетке с обезьянами. Смешные и неугомонные мартышки помогают быстро забыть о страхе. Вскрикивая от удовольствия, они гоняются друг за другом и словно акробаты с помощью рук, перекидывают себя с ветки на ветку. По-собачьи крутя хвостами и лопоча на своём обезьяньем языке, они просят чего-нибудь вкусного, и им дают, кто на что богат – конфеты, яблоки, печенье. Наблюдать за обезьянами и смешно и грустно. Лица людей сияют от радости, а я еще не знаю, нравится мне это или нет? Разве может быть хорошо за решеткой?

Сегодня отец решил покатать нас на лодке, и мы направляемся к лодочной станции. После острого, насыщенного запаха зверинца возле водоема дышится легко и приятно. Я не умею плавать и боюсь воды, поэтому пожелал бы лучше остаться на берегу, но внешне мне своего страха показывать нельзя, ведь я для брата – пример! И пока отец берет билеты, я, чтобы не видеть головокружительной глубокой воды, рассматриваю гипсовую фигуру, застывшую у причала. Одетая в купальник спортсменка, сильно выдвинув колено вперед, стоит одной ногой на кубе и опирается рукой на весло. Другая рука опущена вдоль бедра. Без какого-нибудь определенного выражения девушка смотрит на воду и безжизненным взглядом напоминает мне манекена, которого я когда-то видел в витрине магазина. Но я все равно, приятно забывшись и отчего-то с удовольствием, гляжу в упор на крупные женские формы. Наверное, уже тогда во мне «сидел» художник.

Говорят, что страшным кажется только то, что неведомо и непонятно. В самом деле, стоило сесть в лодку и ухватиться руками за лавку, как чувство страха тут же забылось. Я вздохнул полной грудью, хотя еще было немного стыдно, что вначале я струсил.

Широко раскинувшийся пруд с каменистым островком в середине. Перед глазами спокойно и невозмутимо плавали белые как снег лебеди. С длинными, гибкими шеями, красивые и величественные, они охотно подплывали к лодкам и совершенно не боялись людей. Некоторые даже разрешали до них дотрагиваться. Но если к ним кто-то сильно приставал, они раздражались и шипели.

И на воде и с берега, все считают обязательным подкармливать птиц. Думаю, люди кормят птиц больше для собственного удовольствия, а не для того, чтобы спасти их от голода – это такое развлечение, особенно для детей. Я, подавшись общему настроению, тоже кормлю и, увлекшись, теряю осторожность. В лодке нужно остерегаться резких движений, даже если захочется поменяться местами. Я пренебрег этим правилом, и лодку так колыхнуло на воде, что я чуть не свалился за борт. Вот тогда-то я и испытал по-настоящему чувство ужаса! Остановилось сердце, оборвалось дыхание и казалось, собственное тело мне уже не принадлежало, я, будто завис в воздухе. Каким-то чудом все же устоял на ногах и в самый последний момент отец ухватил меня крепкой рукой. Я сильно испугался, обомлел, и до конца нашего плавания не мог прийти в себя. И после, оказавшись на берегу, я успокоился только в комнате смеха. Сказать правильно – забыл о случившемся, о своем испуге, потому что в этой комнате спокойным нельзя было оставаться хотя бы несколько секунд. Со всех сторон, из разных по своей форме кривых зеркал, на меня смотрело множество комичных и смешных отражений. Глядя на них, забудешь обо всем на свете и невольно начнешь смеяться.

Сначала я не мог поверить собственным глазам: как простое зеркало может изменить человека?! Сравнивал себя настоящего – от кончика носа до пальцев в сандалиях, – с отражением в зеркале, и лишь пожимал плечами. В действительности я оставался быть таким, каким был, а из зеркал прямо перед собой, на меня лезли до безобразия отвратительные и ужасно кривляющиеся уродцы. То какой-то коротышка с огромной перекрывающей все остальное изображение головой. То великан с толстыми непослушно-ватными ногами и худыми длинными как плети руками. В следующем зеркале растянутый и расплывшийся в разные стороны до неимоверных размеров, мясистый здоровяк с расплющенной физиономией. А за ним – хрупкий и тощий, как палка от швабры, зато с огромным носом и с улыбкой во все лицо.

Пресытившись вдоволь этими впечатлениями и устав испытывать переживания, мы оставили комнату смеха и направились к центру парка, где была искусственная горка со смотровой площадкой и ротондой наверху. У подножия горки, среди цветочных клумб – фонтан в виде слоненка, поднявшего к небу хобот. В прозрачной воде плавали лилии и золотые рыбки. Я уже бывал на этой горке, но всякий раз испытывал восторг от замечательных видов, открывавшихся сверху. Оттуда было видно почти весь парк, все как на ладони: и пруд с лодками, и расходящиеся во все стороны аллеи, и лавочки на них.

На горку вели многочисленные дорожки, которые переплетались между собой и напоминали своего рода лабиринт. Несколько дорожек огибало горку по спирали, а на тех, что круто шли вверх, имелись ступени. Но и по тем и по другим подниматься все равно было одинаково тяжело – уж слишком высока была горка! Зато вниз можно было сбежать легко и с довольно большой скоростью. Так мы поднимались и спускались много раз, пока вконец не утомили родителей. Уставшие, они присели отдохнуть на лавочку рядом с фонтаном, а нам разрешили совершать подъемы и спуски самостоятельно. Дорожка начиналась прямо от лавочки, и поэтому бояться не было причин – родители держали нас в поле зрения. Только в некоторых местах обзор закрывала густая зелень кустарника, и мы ненадолго терялись из виду, но поднявшись немного выше, мы уже снова видели друг друга. И взобравшись на самый верх, счастливые, с вершины мы махали родителям вниз, а потом пулей летели прямо в мамины руки.

И тут, после очередного восхождения, у меня родился гениальный план: спуститься другой дорожкой, обогнуть горку и, незаметно подойдя к лавочке сзади, напугать маму.

Брат был слишком мал, чтобы мне возражать, и потому в следующую секунду мы уже стремглав бежали вниз. Вот подножие горки, вот дорожка вокруг, а вот и кусты за которыми, как я полагал, наши родители. Я бросаюсь в заросли, а брат за мной. Шаг за шагом и мы оказываемся в непролазной, словно лесной чаще. Становится очень темно, будто раньше обычного наступили сумерки. Кое-где мрачную тьму рассекают золотистые солнечные лучики. Один из них дрожит прямо перед глазами и мешает разглядеть, чьи это черные тени двигаются вокруг? Каждый кустик теперь кажется огромным и страшным, а сухая ветка вонзается в руку, будто зубы неведомого чудища. Тут же откуда-то изнутри выползает страх, и не дает покоя мысль, что мы заблудились и нам отсюда уже никогда не выбраться. Первым желанием было закричать, расплакаться и позвать на помощь. Но я должен был держать себя в руках, без слез и паники, в пример брату. Его испуганные глаза смотрели на меня с надеждой и благоговением.

– Где наша мама? – со слезами в голосе воскликнул он. – Как мы попадем домой?

– Ну же, плакса, тише! – прикрикнул я на него, хотя в мою душу тоже закралась тревога.

Успокаивая брата, скорее всего, я успокаивал себя. Я чувствовал, как с моего лица сбежала кровь и горячей волной прихлынула к сердцу, и оно забилось, будто птица в тесной клетке, как похолодели мои руки и приобрели какую-то особенную цепкость. Боясь, что вот-вот заплачу, я крепко схватил брата за руку, и, затаив дыхания, мы оба стали прислушиваться к людскому шуму, который еле-еле, не понятно с какой стороны, но все-таки сюда пробивался. Кажется, прошла целая вечность, пока, наконец, я принял решение:

– Мы пойдем туда, – сказал я, и двинулся с места…

…И вдруг, прямо в лицо, луч яркого света. Он режет глаза. Совсем рядом раздаются шаги и кто-то кашляет. Жмурясь и прикрывая глаза козырьком ладони, я требую выключить фонарик. С моего лица столбик света медленно перемещается в сторону, упирается в девушку, а затем падает на землю. После беспощадной лампочки, я словно слепой ничего не вижу. Но зрение постепенно подстраивается, и я уже различаю очертания незваных гостей: три силуэта человеческих и один – на четырех лапах, – собачий. Полицейские из ночного патруля.

– Чем это вы тут занимаетесь? – Сказал один из них и пристально посмотрел на мою девушку. Его взгляд изучающе скользил по ее ногам, груди, лицу. Натянув платье на круглые колени, она смущенно опустила лицо, и холодок ее волнения передался мне. Но это не было волнением трусости, а чем-то другим, каким-то ощущением неотвратимости наказания, которое испытывают многие из нас при непосредственном общении с полицией: вдруг мы забыли, а сами где-то провинились, проштрафились, и вот пришло время держать ответ. Точно пойманный на месте преступления, ошеломленный, я смотрел на представителя закона и не знал, что сказать. Вероятно, у меня был растерянный вид, потому что все тот же полицейский, наверное – старший, так же пристально посмотрел на меня, и попросил предъявить документы. Собака тем временем равнодушно зевала, обнюхивая, нет ли у нас чего-нибудь вкусного…

Документов при нас не оказалось, и я вновь почувствовал себя нашкодившим семилетним мальчиком. Словно преступников под усиленной охраной с собакой, нас препроводили в отделение полиции, которое как, оказалось, находилось на одной из аллей парка. Около часа по компьютерной базе данных проверялись наши личности и регистрация. В гнетущей обстановке сотрудник полиции работал не спеша, внимательно изучал каждый пункт, и по всему его виду было заметно, что результатами проверки мы его разочаровали.

– Двигайте домой, – как-то слишком грубо сказал он. – В следующий раз, будете шляться ночью без документов – закроем в отделении!

Я должен был бы не молчать и что-то сказать в ответ, но вместо этого я ничего не сделал, и был только рад, что все обошлось хорошо, без осложнений. Как пристыженный маленький мальчик, понурив голову, я молча кусал губы и сжимал кулаки в ожидании когда все это закончится. И лишь выйдя из участка на улицу, я почувствовал, как к горлу подступило чувство стыда. В темноте мне вернулось соображение, и гнусные, с намеками вопросы полицейских назойливо вертелись в голове. Мне было стыдно смотреть на девушку. Что она подумала обо мне за это время? И от безысходности, от осознания своего бессилия, невозможности теперь что-либо изменить, исправить мне стало страшно…

А мама не испугалась. Она раньше заметила нас, продирающихся через кусты. Да и я уже забыл о своем плане, просто с разбега кинулся в ее объятия. И только когда уткнулся в мамины колени, все мои страхи и переживания прорвались наружу слезами. Вот моя мама, вот я! И мама ласково прижала меня к себе.

__________________________________

Юрий Резник