— Ну ка, Паранский, зайди в класс, — сказал мне на одной из переменок наш преподаватель Юрий Ильич или, как его звали за глаза, «Шкаф».
— А что такое? Я ничего не делал, — стал оправдываться я.
— Зайди — зайди. Разговор к тебе есть.
Я, нехотя, засеменил за «Шкафом».
«Шкаф» преподавал в нашем 8Б физику и труд. Чаще порознь, но иногда и одновременно, стараясь на практике продемонстрировать  полезность знания всеобщих физических законов. Он был здоров и могуч, внешне больше походил на борца или боксёра, за что и прозвище имел соответствующее.  Ростом — под два метра, необыкновенно широкий в плечах, с сильно развитой мускулатурой, рельефно выступающий через  материю плотно облегающего пиджака, со скуластым лицом, по которому, будто кто-то проехал, оставив в наследство сплющенный нос, глубоко посаженные под низко нависающими бровями глаза и совершенно квадратный подбородок. Вмазать по такому подбородку было, наверное, одно удовольствие, но поди допрыгни сначала, да и вряд ли к нему допустили бы здоровенные, размером с кувалду кулачища. Короче, не школьный учитель, а Джемс Бонд какой-то. Но при этом разговаривающий несоответствующим комплекции тихим и немного вкрадчивым голосом.

Войдя в класс, «Шкаф» водрузил свой обширный зад на учительский стол, а мне указал на стоящую в первом ряду парту.
— Вот что, — начал «Шкаф», глядя не на меня, а в открытую дверь, за которой по коридору  проходила училка русского языка и литературы — Маргарита Михайловна — наша классная, по прозвищу «Маргаритка». — Значит, такое дело…, — он ещё раз посмотрел на удаляющуюся стройную фигуру «Маргаритки» и продолжил,- такое дело… Я хочу организовать ансамбль. Ты, я знаю, в музыкальной школе учился. На чём?
— На скрипке, — растерянно ответил я.
— Вот и отлично. На барабанах стучать будешь.
— Почему на барабанах, — до конца не въезжая в ситуацию, спросил я.
— Потому что гитаристы уже есть. Баян есть. Я — на саксе буду. Ударник нужен. Ударником будешь?
— Да не знаю я. Не пробовал никогда.
— Как у тебя с чувством ритма?
— С каким чувством? — не понял я.
— С чувством ритма. Повторить ритм мелодии можешь? В ладоши прохлопать можешь?
— Наверное…
— Да сможешь. Раз музыке учился — сможешь. А, вообще, как? Хотел бы? А? Ударником? Первым человеком в ансамбле. Представляешь?
Я не знал представляю я или нет, но на всякий случай сказал, что  —  ясное дело, представляю и конечно хотел бы.
— Тогда так. После уроков останься. Будет сбор коллектива. А сейчас дуй… что там у вас?
— Математика…
— Ну — дуй.  Если спросят, почему опоздал, скажешь, Юрий Ильич задержал.
— Хорошо, — ответил я и понёсся на пятый этаж, где в математическом классе уже минут десять как шёл урок

После занятий я пришёл в класс физики. Там уже были Вовка с Аликом и какой-то незнакомый молодой человек лет двадцати — двадцати пяти. «Шкаф» сидел в той же позе, что и при разговоре со мной.
— А… вот и наш ударник явился.
Все посмотрели на меня.
— Прошу любить. Звезда нашего будущего инструментального ансамбля, король барабанов, чарльстона и тарелок, а также бонгов, перкуссий и прочих ударных, мечта всех школьниц нашей школы и, надеюсь, не только их — сэр Паранский ибн Аркандилий, а попросту —  Аркаша.
— Ухты, — вскочили Вовка и Алик, — здорово. Значит все из одного класса. Классный ансамбль получится…
Ко мне подошёл молодой человек и протянул руку.
— А меня зовут Таир или Толя, как хочешь.
Толя — Таир был братом Алика, заканчивал музыкальное училище и, как оказалось в дальнейшем, мог творить на своём «Вельтмейстере», такие штуки, которые нам и не снились. За Вовкой была закреплена ритм-гитара, поскольку он занимался в гитарной студии при доме культуры, а за Аликом — бас. Таким образом состав нашего будущего коллектива был определён: саксофон или кларнет, баян, две гитары и ударные. Вполне ничего себе составчик.

На следующий день меня в коридоре остановил «Шкаф».
— Иди за мной.
В классе он открыл дверь  в служебный кабинет, где на полках стояли разнообразные приборы и приспособления для опытов, и из письменного стола достал две изящные полированные барабанные палочки.
— На. Пока барабанов нет, будешь тренироваться на коленке. Садись, покажу — как.
Я сел на стул и стал внимательно следить за манипуляциями «Шкафа».
— Смотри, — Ильич взял палочки, зажав их между средними и безымянными пальцами рук, и несильно начал отстукивать  сначала по коленке, а затем по краю стола, приговаривая. — чип-чита, чип-чита, чип- чита….  Понял? — спросил он. — Это — свинг, ритм такой, самый распространённый в джазе. А это — боссанова, —  и он снова забарабанил по коленке, напевая  знакомый мотив, — тапата-тапа-тата, тапата-тапа-тата… Понял?
— Понял, — сказал я, взял, как показал «Шкаф», палочки и неуверенно стал повторять показанные движения.
— Молодец, — похвалил Юрий Ильич, — точно. Тренируйся. Получим деньги и поедем инструменты покупать. Все вместе. Да… а дома стучи под музыку. Как купим инструменты, сразу начнём репетировать.
Целыми днями, словно заведённый, долбил я палочками по своим коленкам. И в школе — на уроках, не слыша того, что говорили учителя, и дома, забыв все дела, обязанности, развлечения. Остались только барабанные палочки и повторяемый в уме ритм — чип-чита, чип-чита, чип-чита…
Через неделю всей командой мы отправились в музыкальный магазин. С витрин на нас  смотрели  гитарные силуэты, блестящие саксофоны, разноцветные аккордеоны и баяны, а в углу красовалась роскошная  ударная установка. Я глядел на эту установку и даже представить себе не мог, что буду восседать за ней и, поигрывая палочками, колошматить по всем этим  сверкающим барабанам и тарелкам.
«Шкаф» выписал счета и договорился о том, что когда деньги будут переведены, мы приедем за  инструментами. Прошло ещё какое-то время и вот, наконец,  вожделенная ударная установка стояла на сцене школьного актового зала, а в руках Вовки, Алика и Таира сверкали лаком новые гитары и баян. Саксофон и кларнет «Шкаф» принёс свои — решил сэкономить школьные деньги на усилитель и колонки с динамиками.
Начались репетиции. Почти каждый вечер я нёсся в школу и там садился на высокий табурет, стоящий позади установки. Я ставил ноги на педали большого барабана и чарльстона, брал в руки палочки и погружался в удивительный и зачаровывающий мир.  Стоило мне чуть сбиться, как тут же рушился весь рисунок  произведения. Конечно, я не был самым главным в ансамбле, но от  ритма, задаваемого мной, моего состояния зависело состояние всех , зависела энергия, передаваемая со сцены в зал, зависело общее настроение. Я это быстро понял, старался не подкачать и не подвести ставших моими друзьями «Шкафа», Вовку, Алика и Таира…

И вот через несколько месяцев состоялся наш первый концерт. Мы выступали на школьном вечере и сыграли около двадцати подготовленных номеров. Там были и известные песни типа «Очи чёрные», «Подмосковные вечера», «Калинка», но были и такие, как «Вниз по реке» и «Когда святые маршируют». Нас приняли на ура. И школьники, и учителя. Даже строгий директор Александр Палыч, не стесняясь, поднялся на сцену и вместе со «Шкафом» в два голоса пропел

Oh when the Saints go marching in,
When the Saints go marching in,
Oh Lord I want to be in that number,
When the Saints go marching in.

Откуда он знал? Знал, оказывается.
После этого концерта мы стали  известными и популярными  в районе. Нас постоянно приглашали то выступить на каком-то заводском мероприятии, то сыграть в ресторане на свадьбе или юбилее, то на вечерах в других школах. Росла и личная известность. Часто, возвращаясь вечером после репетиции и проходя мимо кучки стоящих в темноте парней, я слышал приветственные слова в мою сторону и немного завистливое, но доброжелательное, сказанное кем-то в толпе: «Не трогать, это — наш музыкант». Я был горд.

Постепенно наша популярность росла, мы вышли за пределы района и начали играть в соседних. Однажды нас собрал «Шкаф» и возвестил
— Пацаны, — играем в Филатовской больнице, — там в честь восьмого марта банкет, и мы приглашены.
Это был удивительный праздник. В большом зале стояли накрытые столы, за ними сидели  нарядные женщины — врачи, медсёстры и санитарки, и не было ни одного лица мужского пола. Среди столов выделили место для нас, а в самом центре над барабанами возвышался я. Я колотил по своим барабанам и тарелкам так, что от них искры сыпались. И, наверное, они сыпались не только от них, но и от меня, потому что я — шестнадцатилетний парень — всё время был окружён хорошенькими и подвыпившими барышнями, которые в коротких паузах вливали в мой автоматически открывающийся рот немного разбавленного спирта и тут же запихивали вслед за ним или пирожное, или шоколадную конфету. «Шкаф» же и Таир  периодически с кем-то обнимались и, бросая нас — Вовку, Алика и меня  на произвол судьбы, исчезали с очередной особой в больничном коридоре…
Всем было хорошо…
Уже за полночь мы выбрались из больницы и, кое-как волоча инструменты, добрались да трамвайной остановки. Несколько сестричек вызвались нас провожать. Подошёл трамвай. Наверное один из последних. Нам предстояло ехать почти через полгорода. Мы разместились в пустом вагоне, и тут мне пришла в голову идея.
— Юрий Ильич, давайте сыграем.
— А что… отличная мысль, — развеселился ещё больше итак весёлый «Шкаф».
— Давайте, давайте, — подхватили отправившиеся с нами сестрички. (Для меня так и осталось тайной — к кому…)
Ильич достал свой сакс, Таир — баян, Вовка и Алик — гитары, а я расчехлил малый барабан.
— Три — пятнадцать, — скомандовал «Шкаф», — посмотрел на меня и заговорщицки подмигнул.
В трамвайном вагоне зазвучали звуки знаменитого  и так любимого нами марша «Когда святые маршируют». Я бил по своему барабану, изредка поглядывая на дирижировавшего саксофоном Юрия Ильича, и вместе с подпевающими девицами гнусавил

When the Saints go marching in…

По спящему городу городу ехал музыкальный трамвай, который сразу заполнился пассажирами. Никто не выходил. Только входили. Люди смеялись, шутили, пели, плясали, обнимались… Трамвай катил по рельсам через ночную Москву, иногда сигналя в такт музыке, а я, отчаянно взмахивая палочками, стучал по туго натянутой барабанной коже и, перекрывая сидящих рядом девиц, поющих Таира, Вовку и Алика, что есть мочи вопил

When the Saints go marching in,
When the Saints go marching in,
When the Saints go marching in…