Юрий Резник. «ВСПОМИНАЯ ДРУГА»

Несмотря на весь наш жизненный опыт, смерть всё равно кажется нам чем-то невероятным и нежданным. Тем более, когда гибнет человек в расцвете своих жизненных и творческих сил. Тогда нам не просто жаль, а страшно, просто ужасно примириться со случившимся.

Так не верилось мне, когда пришла весть о трагической смерти Сергея Травникова, такой нелепой и недопустимой. Ещё несколько дней назад мы с ним встречались. Он был весел, улыбался, радовался жизни, строил планы… Его смерть поразила меня чрезвычайной своей неожиданностью. Мне показалось, что, произошла какая-то непростительная ошибка. Травников тоже оказался одним из тех, кто «своё земное не дожил, на земле своё недолюбил» и, главное, недотворил.

На фото: Травников Сергей Анатольевич

Я познакомился с Сергеем в январе 1995 года. Его мастерская располагалась в Кисловском переулке – месте удивительном и неповторимом в своём очаровании, каких даже в то время оставалось в Москве уже совсем немного. Зима в тот год была суровой и снежной. Узкий переулок, укрытый снеговыми шапками раскидистых деревьев, мало пропускал шум цивилизации. Близость Тверской, бульварного кольца, Арбата – здесь совсем не ощущалась. Только через открытые окна расположенной рядом консерватории на улицу струилась музыка, то тихая и нежная, то торжественная и патетическая, пронизывая собою все в округе.

Дом номер семь с аркой и двором-колодцем, представлял собой шедевр безвозвратно ушедшей эпохи времён Гиляровского, с коммунальными квартирами от первого до четвёртого этажа заполненными разношёрстной и колоритной публикой. В основном здесь жили дворники и служащие местного ГРЭПа. Мой товарищ – художник, выпускник Суриковского института, – тоже работал дворником и занимал с семьёй две комнаты в этом доме. У него я и поселился, приехав в Москву. Это было ещё то время, когда для многих творческих личностей, ДЭЗы и ГРЭПы являлись единственным доступным местом работы, и не было ничего зазорного в том, что талантливые люди работали дворниками и кочегарами.

Поселившись в Москве, я почти сразу попал в компанию Сергея. Мой товарищ сказал, что в соседнем подъезде мастерская художника Сергея Травникова, и он может меня с ним познакомить. Помню, как вчера, дверь с номером тринадцать, увешанную почтовыми ящиками и разнообразными кнопками звонков. На наш звонок открыл человек, весь облик которого говорил, что это художник. Среднего роста, крепкий, с русыми от проседи волосами, Сергей весь был усыпан опилками. Есть люди, с которыми нужно пройти долгий путь, съесть ни один пуд соли, прежде чем с твёрдой уверенностью можно сказать, что они твои друзья. А есть и такие, где достаточно и одной минуты, одного взгляда или незначительного слова, чтобы понять, что этот человек и есть тот самый настоящий твой друг. Это происходит на каком-то уровне подсознания, и чувствуется, улавливается лёгкими движениями души. Сергей был именно таким человеком в моём случае. Всегда добрый, одинаковый, он вскоре стал другом нашей семьи, и по мере сближения, наши отношения стали самыми простыми и безыскусными, – друг для друга наши двери оставались открытыми и днём и ночью.

Когда я вспоминаю об этом времени, словно вижу опять Сергея – с папиросой в пальцах, гуляющего по улицам. Он очень любил Москву и не любил метро. Оно давило на него всей массой своего подземелья. Он любил наземный транспорт. Любил сесть в троллейбус и катить не спеша по своим делам. Наверное, в такие минуты к нему на ум приходили творческие задумки.

Он ничего не умел скрывать. Хитрость была ему чужда. Никогда никакого цинизма, никакой, даже невинной лжи. Он любил анекдоты, шутки и чудачества. Безумно любил дочку. У нас у всех есть дети и мы знаем, что они значат для нас. Но в случае с Сергеем это было что-то особенное, безоглядно-трепетное. Такого отношения к своему ребёнку ни раньше, ни потом, я ни у кого не видел.

У него были свои, весьма скромные, гастрономические пристрастия. Например, майонез. Кажется, для Сергея не существовало такого блюда, в которое нельзя было бы добавить этот продукт. Он обожал пельмени, естественно, с майонезом. Любил чай и любовно-умело его заваривал – крепкий, густой и ароматный. Сколько раз шутя, он обвинял меня в жадности, когда я брал на себя обязанность заварить чай. «Отойди, – говорил он мне в таких случаях, – я научу тебя, как нужно заваривать настоящий чай». Его слабостью были сладости: конфеты он уничтожал целыми коробками, а если это был обычный сахар-песок, то в стакан он высыпал, не считая несколько полных ложек.

Как быстро бежит время, грустно сознавать это, и как всё чаще нам всем хочется оглянуться назад. Вспоминая те уже далёкие времена, находишь как обрывки снов, маленькие фрагменты, от которых на душе становится счастливо и светло и слёзы накатываются на глаза.

Многим ли из нас хватало зоркости рассмотреть главное в его личности – постоянное горение духа в поисках истины? Понимали ли мы, что он хотел сказать, и верили ли ему… Да и сейчас, сумели ли оценить его по-настоящему?

В мастерской Сергея по вечерам часто собирался разный народ. В густом табачном воздухе чуть слышно плавал голос Тома Уэйтса. Среди пыльных завалов из подрамников, каких-то досок, фанеры, множества трёхногих стульев без спинок и сидений, в центре комнаты стоял большой круглый стол. Все присутствующие – люди разные и непохожие друг на друга. У каждого своя биография, свой личный опыт и собственные привязанности. Но все были увлечены своей работой, очень часто шумели, разговаривая, споря, и перебивая друг друга. На Сергее не то синяя куртка, не то морской бушлат. С неизменным «Беломором» он вышагивал по комнате и улыбался, не разжимая рта, чтобы не показывать испорченные зубы. Походка устойчивая, твердая, и во всей его фигуре собранность и подтянутость. Я никогда не видел в его одежде ничего яркого и броского. На моду он не обращал внимания – важно, чтоб было удобно. Так, позже, когда мы подрабатывали на «Горбушке» грузчиками, он запросто ходил в обычной ватной телогрейке, подпоясанной верёвкой, за что его даже прозвали Сусаниным.

Как водится, застолья не обходились без спиртного и, честно говоря, Сергей тоже пил много. Но даже в этом состоянии мог себя контролировать, и ни когда от него невозможно было услышать обидного слова либо обидных действий. В нём лежало золотым слитком какое-то особое, умное и, я бы сказал, мудрое отношение к жизни. Жадно впитывая в себя события, пытливо и глубоко всматриваясь в людей, он, как истинный художник, даже из, казалось бы, пустых разговоров мог воспринять от жизни значимый её миг.

Сергей был естественно прост, он ничего из себя не делал, и ни сколько не рисовался. Врождённая скромность, особое чувство такта, даже застенчивость, – всегда были в Сергее. Его искренность и чистота помыслов били через край, и разве можно было за это его не любить?! Однако такие люди почти всегда несчастны, ибо, не умея хитрить, они лишены защиты от козней и коварства людей. Разве порой многим из нас не казалось, что он жил как-то не совсем так? Может быть, поэтому в его взгляде чувствовалось горькое сознание собственной доли?

В личной жизни Травников отличался удивительной непритязательностью. Он мог бы устроиться лучше, но ничего не делал в этом направлении. У Сергея было изумительное отсутствие практицизма, он совсем не умел заботиться о себе, о своих удобствах, и сразу будто уставал. У него редко водились деньги, и он был лишён материального благополучия, но как-то справлялся со всеми бытовыми трудностями. Отшучивался: кому, мол, сейчас легко?

Обычно к материальному успеху ведёт проторенный путь избитых приёмов, а Сергей не стремился даже к дополнительным приработкам. Казалось, материальные невзгоды не трогали его совершенно. Действительной жизнью для него являлось бытие в творчестве, в духовном горении. Это единственное, что для него было важно, без чего он не мог бы жить. Да, невзгоды и лишения наложили отпечаток на его лицо, но, оставаясь верным своим жизненным и творческим принципам, он никогда не доходил до предела отчаяния.

Никогда не слышал я от Сергея никакой жалобы ни на людей, ни на условия своей личной жизни. Впрочем, он вообще был не любитель говорить о своей жизни. Но где-то глубоко в нём жила грусть, и его глаза часто выражали тревогу и сдержанное волнение. У него было большое сердце, а большое сердце всегда сильнее чувствует боль. Помню, с каким волнением он рассказывал мне о событиях августа 1991 года и октября 1993 года. Как переживал, будто личное горе, трагедию с подводной лодкой «Курск». Он никогда не был безразличным к тому, что происходило вокруг, что он всегда принимал или отвергал. Ему было ненавистно сытое самодовольство и дешёвый снобизм, явная или скрытая пошлость, всяческое проявление несправедливости. Тогда, отстаивая правду и добиваясь справедливости, он становился суров и непреклонен.

Он умел отличать истинные ценности, и кроме них в жизни ничем больше не дорожил. Судьба, внешне несправедливая к великим людям, всё же бережно обходится с их внутренним, духовным миром. У Сергея, как у большого художника, в душе был свой идеал прекрасного, который служил ему абсолютным ценностным эталоном. По нему он мерил всё, что происходило вокруг него: возрастающую сложность жизни, различные теории и взгляды на современную мораль, нравы и моду – в широком смысле этого слова.

Глобальные потрясения девяностых, обрушившиеся на нашу страну, сломали и перекроили судьбы миллионам людей. Путаясь в сложной обстановке многие из нас были подвержены всевозможным шатаниям, сомнениям, разочарованиям. Стойкость каждого испытывалась, чуть ли не ежедневно и не ежечасно. На пути Травникова тоже были искушения и соблазны, были более заманчивые дороги и более блестящие перспективы. Но Сергей выбрал трудный путь искусства и жизни; чтобы двигаться по этому пути, нужно было полностью отречься, от каких бы то ни было шаблонных условностей. Нужно было уметь видеть, чувствовать, искать и, что более важно, уметь жить и творить по собственной совести и собственному разумению.

Как творческий человек, Сергей Травников принадлежал к той категории художников, которые творят по необходимости разобраться в себе и в том, что их окружает. И хотя, кажется, они ожидают искреннего мнения от тех нескольких друзей, которых ценят, тем не менее, прежде всего, они творят для себя. Так Сергея никогда не волновал вопрос: что сейчас в моде, что производит впечатление и что нравится большинству? Тем более, он никогда не хотел делать так, как делают другие. Он творил из желания стать сильнее, приблизиться к тому, что выше нас. Для него это было даже больше, чем смысл существования. Это была первейшая жизненная потребность, такая же, как дышать. Он был верен своему искусству и жил им до последнего вздоха.

Обучение в «строгановке» бесспорно дало Травникову серьёзную профессиональную подготовку. Однако сам он никогда не считал своё образование достаточным и, как настоящий художник, продолжал повышать свой уровень и мастерство. Он читал уйму книг, постоянно учился. Ему всегда хотелось больше знать, больше работать, больше любить… Всегда и всё – больше! Поэтому, будучи уже сам преподавателем в родной «строгановке», он никак не мог понять некоторых студентов и грустно возмущался: «Как же так можно?! Пропускать занятия, не выполнять домашние задания… Ведь в наше время: что угодно, но на рисунок, живопись – обязательно!»

Сергей вёл себя в искусстве как человек, которому слишком много надо было сказать и выразить. Он не отказывался ни от каких материалов, попадающихся ему под руку, тщательно отбирал всё полезное для его работы и впитывал в себя, как губка, всё, что мог впитать. Складывалось такое впечатление, будто ему неизменно сопутствует вдохновение. Только, наверное, сам он этого не чувствовал, потому что для него это было привычное состояние. Напротив, он всё в себе отрицал, строго осуждал свои работы и очень мучился в своих исканиях. У него не было случайностей, пустяков, все, даже менее удавшиеся работы были сделаны с полной отдачей творческих сил, всё продумано, выверено, взвешено. В этом – одно из драгоценных качеств Травникова – художника.

Когда задумываешься над тем главным, что определяет значимость искусства Травникова и что представлялось ему самому основным в его творчестве, на память приходят его собственные слова, как нельзя более точно отвечающие на этот вопрос: «Конечно, в первую очередь, я – стекольщик. Но… Я не смог бы чувствовать себя удовлетворённым, если бы не занимался живописью. Всё-таки художник – это, в первую очередь, – холст, кисть и краски!»

Живопись не была для него результатом спонтанного выплеска чувств и эмоций, скорее всего, она была для него точкой пересечения и сложного переплетения отношений, связывающих внешний мир с его внутренним миром. Думаю, он никогда не осмелился бы сразу подступить к холсту и предаться радостям исполнения. Ему было необходимо добросовестно и тщательно вымерить и простроить будущее произведение на бумаге. Я живо помню Сергея за этим процессом (в отличие от многих художников, он не прятал от товарищей свою «кухню»). Порой это были какие-то случайные клочки. Ему было всё равно, на чём зафиксировать посетившую его идею. Он досконально прорабатывал наиболее удачный вариант, вводил дополнительный цвет шариковой ручкой, и эскиз приобретал, таким образом, самостоятельную значимость, хотя сам Сергей не придавал ему особого значения, считая это лишь разминкой, упражнением, черновиком, способствующим ему найти высшую точность. Но мало того, и над холстом он мог работать месяцами, а порой и годами. Постоянно переделывая и переписывая, продвигаясь от отделки к отделке, ни за что не позволяя себе признать свою вещь завершённой, из-за какого-нибудь незначительного нюанса, от которого зависит, как казалось Сергею, жизнь или смерть его произведения. Он жил с ним и в нём, без конца совершенствуя рисунок, меняя предметы и цвет, насыщая его, уплотняя, оттачивая. Нельзя сказать, что это всегда улучшало работу. Но было в этом нечто от игры, чувства наслаждения, которое доставлял ему сам процесс работы. До предела насыщенный уроками величайших мастеров, Травников никогда не вверялся прямому порыву. Он был художником, чрезмерно требовательным к себе. Отсюда отказ от всяких преимуществ, даруемых лёгкостью, от любых эффектов.

Сергей Травников был из той породы людей, которые не боятся никакой работы. Не щадя себя и не экономя силы, труд становится для них ведущим принципом.

Порой, бывало непонятно: зачем ему было нужно делать самостоятельно рамы для своих картин? А он любил эту работу, считал такой же важной, как и создание самой картины. Они были частью его произведений. Или, зачем ему понадобилось делать формы под стекло из старого дубового паркета? Ведь было бы гораздо проще и надёжнее из гипса, – как это делали другие. Но видно сам процесс тяжёлого физического труда привлекал его и завораживал своей особой магией. Он работал с каким-то языческим задором, и сама форма у него получалась уже законченным художественным произведением. Наверное, позже, это подтолкнуло его на использование фрагментов деревянной формы и стекла. Это было удачное совмещение, как ещё позже применение шпагатов и грубой верёвки.

Травников любил работать. Он оставался до последнего дня тем неутомимым тружеником, выполнявшим свою работу как долг.

Последний раз он позвонил мне по телефону за два дня до гибели. Приглашал на выставку «Стекло и лёд», которая скоро должна была открыться в Царицыно и одним из организаторов которой он был. Отлично помню, с какой любовью Сергей говорил о других участниках, об их работах, о будущем, в которое верил. Надеялся, что наконец-то мы сможем увидеться. Но встретиться нам, уже было не суждено: через два дня его сбила машина.

Похоронили Сергея на подмосковном кладбище. Был конец января, и было ужасно холодно и ветрено. Под руководством профессиональных могильщиков, на канатах, вместе с тремя другими друзьями мы опустили гроб в могилу. Потом этот суровый ветер потащил всех нас жить дальше, а Сергей остался лежать там навсегда.

Прошло десять лет, а в моей памяти все живёт его образ, улыбка, я слышу его голос. Говорят, душам умерших нужны воспоминания. Так кто же, если не мы, еще сохраняющие о нём живую память, честно выполнит свой долг перед навсегда ушедшим другом. Сергей Травников был именно тем другом, знакомство с которым будет всегда одним из лучших воспоминаний моей жизни.

Травников Сергей Анатольевич

(1960-2004)

Родился в 1960 году на Камчатке. Закончил Уфимское училище искусств. Далее Высшее Художественное Промышленное училище МВХПУ (б. Строгановское) в 1990 году. Член Союза Художников Москвы с 1995 года. Участник Всероссийских и Международных выставок. Участник Международных симпозиумов по стеклу в Венгрии и городе Львове. Занимался стеклом, живописью, графикой.

Работы находятся в Музее декоративно-прикладного искусства (город Москва) и Московском музее современного искусства (Москва), а также в частных коллекциях страны и зарубежья.

Работы Сергея Травникова

—

—

—

—

—

—

—

—

—

_________________________________________

_______________________

Текст/подборка: Юрий РЕЗНИК