Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдет.

Н. Некрасов

Родина… – это там, где тебе перерезали пуповину, где раздался твой первый крик, объявивший миру, что ты пришёл, где могилы близких тебе людей.

Восточные люди, тюркские народы крайне щепетильны к отчим могилам, особенно силён этот культ у казахов. Я уже не раз писал – спроси любого казаха, даже самого непутевого, пьющего: кто были его предки, кто он сам – без запинки перечислит свой род минимум до седьмого колена. А большинство из нас дальше дедушки и бабушки и не шагнёт, да и то, если они росли у них на коленях.

Я родился и вырос в Казахстане, я все это видел, помню, радуюсь тому, как чтят в моих родных краях ушедших в мир иной. Не могу увязать эту традицию только с религией, с неожиданной свободой вероисповедания, это – внутренняя духовная культура казахов, присущая им ментальность, она живет веками, она вне времени и обстоятельств.

Каждый раз, приезжая в Мартук, даже не садясь за стол, я посещаю кладбище, где покоится моя старшая сестра Сания, ушедшая от нас в 24 года, затем ушел отчим, потом мать и недавно – любимый средний брат. Рядом лежат двоюродные сестры, родная тетя Зейнаб-апай, есть и зарезервированные места.

Рядышком с сестрой лежит Фатима. О ней будет это запоздалое воспоминание. Фатима даже после смерти оказалась среди нашей семьи. Могилы благоустроены, ухожены, раньше за ними следили братья, а теперь мои племянники. Сельские могилы вызывают особую грусть, печаль, здесь как нигде много захоронений без присмотра – дети после школы всегда разъезжались по всему свету и редко кто возвращался, даже на побывку, в родные края. А старшее поколение уходит. В Мартуке уже нет Валиевых, Сиражетдиновых, Шариповых, Музафаровых, Искандеровых, Губайдулиных, Хайрулиных, Кадыровых, Арслановых, Ахметовых, Гайфулиных, Хамидулиных… Я говорю о тех, с кем учился в школе, кто жил в нашем квартале. Мы, старожилы, все друг о друге знали – знали кто с кем состоит в родстве, знали бабушек и дедушек своих друзей, этих крепко выкосила война. Лет десять назад умер Сеиткали-агай с соседней улицы, это был последний из мартучан, кто знал моего отца Мирсаида. Он нашёл меня, когда у меня стали выходить книги. Сегодня в Мартуке даже помнящих мою маму мало осталось, а она, слава Аллаху, прожила долго, до 86 лет. Обрываются связи с новыми поколениями…

Фатиму я впервые увидел в 1951 году, когда мы только переехали в новый дом, казавшийся нам огромным, несмотря на большую семью. Наверное, это и не удивительно после землянки с вросшими в палисадник окнами. Спасибо сталинскому беспроцентному кредиту на 25 лет! Наверное, наш дом на Татарке оказался первым новостроем после войны. Затем за нами, подавшими пример осторожным селянам, стал отстраиваться весь Мартук на те же, щадящие людей, сталинские кредиты. Жаль, мало кто об этом помнит: как, когда и на какие средства отстроился, похорошел Мартук.

После войны, до самой целины, в Мартуке не было никакой работы, люди выживали только благодаря базару или добывали копейку у поездов. Тогда все пассажирские поезда останавливались у нас и стояли почти полчаса, пока паровозы не почистят топки и не заправятся водой, а пассажиры не наберут в медные чайники крутого кипятка для чая в кубовой на перроне. Об этом уже вряд ли кто помнит, тем более – напишет.

Ещё дольше стояли поезда из-за однопутной колеи (царь просто не успел проложить вторую нитку), когда навстречу спешил литерный поезд со срочным грузом, он проходил нашу станцию напролёт. В таких случаях пассажирский мог простоять и целый час. Вот радости-то было мартучанам, выходившим к поездам с картошкой толчённой, пирожками с капустой, молоком, яйцами, кумысом, домашней выпечкой.

Однажды, после школы, когда мы с сестрой вычищали волос из козьего пуха, из которого мама вязала пуховые платки с узорной каймой на продажу, она вернулась со станции с юной девушкой, державшей в руках небольшой, сшитый вручную, баульчик. Обращаясь к нам, мама объявила – её зовут Фатима, она приехала в Мартук из-под Казани, у них в деревне дела похуже, чем у нас, у неё здесь никого нет, и она временно поживет у нас.

Квартирантка оказалась миловидной шатенкой с голубыми глазами, хорошо говорила по-русски. Ловкая, шустрая, аккуратная – она понравилась всем и даже нашему соседу деду Козлову. Ему посвящён мой рассказ «Такая долгая зима». Дед настойчиво зазывал Фатиму к себе на постой. Дом у Козловых был просторный, у неё там могла появиться даже отдельная комната, сосед имел большое хозяйство, а бабка Августина была уже стара и не поспевала за всем. Думаю, он имел свою корысть, видя какая девушка работящая и мастерица на все руки. Но Фатима никуда не хотела уходить – она чувствовала себя родной в нашем доме.

Мама хорошо знала директора местной чайной однорукого фронтовика Бесчастного, она и уговорила его взять на работу Фатиму официанткой и уборщицей в одном лице. Но не прошло и трёх недель, как Фатима неожиданно стала буфетчицей, стоило ей на два дня подменить заболевшую коллегу. В тот счастливый для Фатимы день завезли из города две бочки пива, и она до закрытия сумела продать все, даже сама починила старый, одышливый насос. А прежняя буфетчица, фасонистая Елизавета, в таких случаях всегда звала на помощь живущего неподалёку немца Мартина Тиссена и постоянно жаловалась Бесчастному, как ей трудно совладать с мартукскими мужиками, ошалевшими от возможности попить свежего, бочкового пива. Пиво в ту пору в Мартук попадало редко.

А как работала Фатима – споро, с шутками-прибаутками – Бесчастный видел сам, специально остался после работы, чтобы помочь новенькой в случае чего. Ловкая, веселая Фатима не только разливала пиво, но и успевала наливать водочки по сто пятьдесят, не забывая нахваливать беляши, которые подавали прямо со сковороды на прилавок. В этот день она собрала рекордную выручку за всю историю чайной. А за план, даже с чайной, тогда спрашивали гораздо строже, чем нынче правительство с Центробанка за падение рубля. Елизавета имела и до прихода Фатимы выговоры: за мелкий обсчёт, однажды за недолив и два раза за опоздание, и Бесчастный, не раздумывая, перевёл её на место Фатимы. Но та, от гордыни уволилась и уехала в город, вроде у неё там был жених. Так Фатима надолго осталась в чайной.

Прожила Фатима у нас не долго, чуть больше трёх месяцев, мы к ней быстро привыкли, а потом она неожиданно вышла замуж за фронтовика, русского парня Беляева. Я уже писал, что некоторым фронтовикам, вернувшимся с войны, было 23-24 года. В 1947 году у нас в землянке отчим отмечал День Победы с друзьями-фронтовиками. В застолье выяснилось, что Алексею Тумбаеву, ярчайшей фигуре Мартука в 50-х годах – щеголю, спортсмену, донжуану – исполнилось всего… 25, а ведь он прошёл войну «от и до», у него вся грудь была в орденах! Тумбаев был близким приятелем отчима с довоенных лет.

Да не забудутся ваши могилы и пусть вечно живёт память о вас!

А нынче прокуратура города Краснотурьинска на Урале называет 26-летних оболтусов, осквернивших памятник воинам-афганцам плясками на нем под американский «гарлем-шейк», пошалившими подростками. Кто из них более виноват – власть или негодяи, к сожалению, не выяснилось. Все, как всегда, тихо спустили на тормозах. А на мой взгляд, одних надо было гнать с ответственной работы, а других – отдать под суд.

Мальцом я часто подрабатывал в чайной у Бесчастного: колол после уроков для самовара горы щепы из пустых ящиков, в базарный день ведрами чистил картошку, следил за самоваром. Каждый раз Фатима угощала меня беляшами и чаем в подстаканнике, который я видел только в зарубежных фильмах. Повзрослев, я никогда не заходил в чайную, хотя мне нравилось там – чисто, уютно, да и готовили там замечательно. Я никогда не объяснял друзьям, почему не хожу в чайную – я не мог на глазах Фатимы выпить спиртного, это бы её огорчило. Наверное, уехав из дома в 15 лет, я и забыл бы Фатиму навсегда, если бы однажды не увидел поставленный свежий скромный памятник с её фотографией под стеклом рядом с захоронением моей сестры. Вот тогда я рассказал своим повзрослевшим братьям, что Фатима некогда несколько месяцев жила у нас и даже держала их, малолеток, на руках. Эта новость их очень удивила.

Как-то давно, в одной мужской компании в Мартуке, когда вспомнили о чайной, которую, оказывается, многие помнили и любили, зашла речь и о буфетчице Фатиме, без мензурки, капля в каплю, наливавшей хоть сто, хоть сто пятьдесят граммов и никогда не «химичившей» ни с водкой, ни с коньяком, как часто случалось в «Тихой гавани» у почты, а особенно в буфете вокзального ресторана. И тут один из мужиков, весело глядя на меня, говорит – однажды Фатима отмочила хохму, которая лет 15-20 легендой ходила не только по Мартуку и Актюбинску, но даже кто-то из мартукских слышал её и в Оренбурге, там ведь много татар живёт.

В середине 60-х, я уже в это время несколько лет жил в Ташкенте, в чайную, заметно потерявшую популярность, зашли два мужика из Вознесеновки, сельские чиновники, приехавшие в райком на совещание. Пришли они в чайную уже «поддатые» и решили закрепить выпитое, заказали два по сто пятьдесят – стандарт тех лет. Чайная пустовала, только постаревший Бесчастный просматривал у себя в кабинете какие-то счета. Налив без мензурки по сто пятьдесят, Фатима подвинула стаканы клиентам.

Но просто выпить им, видимо, не хотелось, решили покуражиться, повыпендриваться – чиновники и тогда не отличались скромностью. Один из них спросил Фатиму – а здесь точно по сто пятьдесят? Фатима молча поставила перед ними мензурку и опорожнила в неё один стакан, и подала в руки – мерный стакан показывал ровно сто пятьдесят, тут же включился второй – а у меня? Буфетчица молча повторила – результат тот же. Но они не отошли от стойки, завелись пуще прежнего, не хотели признавать своё поражение.

И вдруг один из них, знавший, что она татарка, ехидно сказал расхожую в те времена фразу: «И как только её татары пьют?». Фатима, острая на язык, из последних сил сдерживала себя, но когда второй с издевкой переспросил её ещё раз – и как её только татары пьют? – она ответила: а вот так! И весело, одним махом, опрокинула в себя один стакан за другим. Ошалевшие мужики и слова вымолвить не успели, как Фатима и закусила их беляшом.

Опомнившись, гуляки потребовали снова налить им водки – Фатима ни в какую. Начался шум, потом они рванули с жалобой к Бесчастному, тот, слышавший разговор, встал на сторону буфетчицы. Протрезвевшие вмиг клиенты с партбилетами не дрогнули даже перед орденоносцем Бесчастным, грозились написать жалобу куда следует. Тогда Бесчастный пошёл на хитрость, изображая служаку, ответил: «Завтра я посоветуюсь в райкоме, кто из нас прав – если вы правы, Фатима нальёт вам по сто пятьдесят. А сейчас идите, мы закрываемся».

Буяны от слова «райком» притихли и не солоно хлебавши, но увидев, как пьют водку татары, удалились.

Нет давно Бесчастного, Фатимы, да и прежней чайной с самоваром, а легенда жива, даже шагнула в ХХ1 век. Верно сказал поэт – есть женщины, которые и коня на скаку остановят, и в горящую избу войдут…

Рауль Мир-Хайдаров

апрель 2016 г.

Испания, Марбелья

Иллюстрация к рассказу: фото с сайта http://rusnardom.ru/