Из выступления доктора филологических наук, профессора Веры Константиновны Харченко «Вклад писателей-сибиряков в национальную сокровищницу языка и культуры: Е. Пермитин, А. Донских»  на международной научной конференции «Роль Сибири в поликультурном и многоязычном мире современного евразийского пространства».

Глубокоуважаемые участники конференции! Примите слова моей благодарности за приглашение и возможность выступить, то есть поделиться некоторыми своими наработками. Четыре года училась я в Новосибирске, была в диалектологической экспедиции, искренне восхищалась душевными качествами сибиряков. Скажу больше, и это не только моё мнение: в лучшую сторону изменился психологический климат Белгородчины, где я живу и работаю всю жизнь, когда после известных событий к нам стали переезжать семьями из Сибири и Дальнего Востока, с Камчатки и из Казахстана. И вообще считается, что мигранты даже бережнее относятся к новой родине, нежели автохтонные, коренные жители, поскольку не желают вновь испытывать драмы переселения. Столыпинское переселение обусловило приток в Сибирь лучших людей, тружеников, праведников с точки зрения поведенческих установок. А суровые условия жизни ещё больше укрепляли характер. Сейчас есть такая теория, что остаются меточки в генах, что потом они помогают и 2-му, и 3-му поколению.

Как у Гоголя: «Знаете ли вы украинскую ночь?». Точно также я задаю себе вопрос: да знаю ли я Сибирь? И сейчас у нас парадоксальная ситуация: про Англию, Францию мы более осведомлены, начитаны, чем про регионы своей же страны. Одну из улиц Читы до сих пор называют Дамской, прогуливались нарядные и прекрасно воспитанные жёны декабристов, и такой долгий и яркий след оставили. Так, я не знала, что там, ближе к Дальнему Востоку были города золотоискателей, это белое пятно в истории! Я не знала о профессиональном подвиге библиотекарей того же Благовещенска, которые догадались уничтожить формуляры и тем самым сохранили старинные книги от уничтожения в 30-х годах. А феномен Бахыта Мансурова, который ходил по тайге и записывал тех, кому сто лет и более? А рассказы профессора Майоровой, ежегодно на протяжении 20 лет приезжавшей на Алтай, о достойнейшем поведении старообрядцев? А заметки Валерия Писигина, в каких нечеловеческих условиях живут чукчи, а мы про чукчей рассказываем анекдоты, а наши дети продолжают играть в индейцев. Тем более сомнительным термином словом малые народы Севера мы принижаем подвиг этих людей по закреплению территории.

Но как всё это выстраданное сибирское поведенческое отражается в языке? Как реализовано это писателями? И что ценного дают языку и культуре писатели Сибири? Вот теперь я перейду непосредственно к докладу, но сначала надо объяснить, почему возникала тема – она же идея исследования.

Современное гуманитарное знание характеризуется различными типами асимметрии исследовательского поиска: возрастной асимметрией (выигрышная позиция до 35 лет!), концептуальной асимметрией (изучение концептосфер опережает изучение персоносфер), оценочной (негатив анализируется детальнее языкового позитива), «технологической» (некоторые методы и приёмы продолжают оставаться невостребованными). Подробнее – в завтрашнем моём выступлении.

Отметим, однако, что без асимметрии поиска и некоторой его турбулентности интенсивное движение от незнания к знанию, в том числе знанию филологическому, невозможно. Для заявленной темы актуальными представляются и некоторые другие типы асимметрии.

Во-первых, это преимущественное изучение писателей-классиков при фрагментарном внимании к творчеству «писателей второго ряда» (термин во многом условный!), притом что творчество первых знаменуется прорывом в содержании, тогда как языковую форму, как известно, подготавливает, «репетирует» когорта «вторых».

Во-вторых, асимметричен интерес к центру (Россия страна исключительной и в чем-то ущербной централизации!) при остаточном, уже вторичном, косвенном внимании к культуре регионов, в том числе таких мощных регионов, которые конкурируют с целыми странами. Московский писатель Сергей Есин в своём дневнике пишет о француженке, которая снабдила автора «комплектом той литературы, за которой жадно следит, а я, естественно, нет, так как почти не читаю литературы региональной. Но ведь – это парадокс! – правда-то возникает как раз в региональных изданиях, в разговорах, в замечаниях за столом» [Есин 2009, с. 362].

В-третьих, наблюдается хронологический провал исследования ПРЕДШЕСТВУЮЩЕЙ эпохи. Цитирую: «Это в порядке вещей: эпохи, непосредственно близкие нам, удаляются, тогда как другие, отдалённые. становятся нам ближе». Советская эпоха как предмет и объект исследования сейчас явно провисает. А эта эпоха обусловливает остаточную и весьма ощутимую ностальгию в сознании солидной массы людей, и с таким феноменом филологу тоже по идее надо бы считаться. Получается парадокс: свидетели этой эпохи ещё живы, а исследования уже закончились. А если и проводятся, как например исследования тоталитарного языка, то с асимметрией в сторону негатива, хотя определённая заштампованность и идеологизированность в социуме, по-видимому, всенепременно должна присутствовать.

Ставя задачу изучения вклада в национальный фонд языка и культуры таких писателей-сибиряков, как Ефим Пермитин и Александр Донских, мы отнюдь не приуменьшаем значимости сибирских писателей-классиков, в частности Виктора Астафьева, Валентина Распутина. Ключевым для нас становится слово «ВКЛАД» по следующей очень интересной причине.

Какое слово сейчас в почёте при планировании научных исследований, при разработке стратегий развития чего бы то ни было? Конечно, слово «ПРОЕКТ»! Динамика разработки гуманитарных областей науки знаменуется сейчас сменой обычного, традиционно-аналитического подхода подходом проективным, «вперёд смотрящим». Слово «проект» становится весьма частотным, подробнее в [Эпштейн. Знание – сила. 2012, № 4, с. 56].

Идея вклада хорошо кореллирует именно с проективной филологией, поскольку «вклад» – ЭТО ТО, ЧТО МОЖНО ПОТОМ ИСПОЛЬЗОВАТЬ, ЧТО СТАНОВИТСЯ НАЦИОНАЛЬНЫМ ДОСТОЯНИЕМ. При этом номинацию «вклад» традиционно относят к писателям-классикам и практически не проецируют на писателей «второго блока». Поскольку каждый писатель стремится к формированию собственного, уникального, индивидуального стиля (автор по определению всегда «самозванец»!), то можно исходить из посылки, что как содержательный анализ текста, так и молекулярный анализ языка и стиля писателя могут дать свежий материал в лексикографический проект Словаря богатств русского языка. Мы предпринимали попытку издания такого демонстрационного словаря [Харченко 2006] и полагаем, что работа в этом направлении может быть подхвачена и продолжена по принципу: коллектив не сделает – человек сделает.

Ещё одно предварение касается «образа Сибири». С одной стороны, предполагается охват творчества тех авторов, которые пишут о Сибири, не являясь сибиряками, но пишут талантливо, причём не только в художественном, но и в мемуарном дискурсе. Это, например, воспоминания Анастасии Цветаевой «Моя Сибирь», написанные изумительным языком. А с другой стороны, это охват творчества непосредственно писателей-сибиряков.

Мы взяли писателей географически принципиально разных: С.Н. Сергеев-Ценский (Тамбов, потом Крым, Алушта), Е.Г. Водолазкин (Санкт-Петербург), Е.Н. Пермитин (Усть-Каменогорск, потом Алтай, потом Москва), А.С. Донских (Иркутская область, село Пивовариха). Получились четыре квадранта: по принципу: центр – Сибирь, советский – постсоветский.

Наблюдения наши проводились в двух заявленных плоскостях: содержания и стиля, или, по другой оптике, в плоскостях культуры и языка, причём по триаде: КОГНИЦИИ – ЭМОЦИИ – ПЕРЦЕПЦИИ.

До исследования писателей-сибиряков мы занимались творчеством таких писателей, как С.Н. Сергеев-Ценский (советский период) и Евгений Водолазкин (постсоветский период). И эти наблюдения стали своего рода матрицей для исследования двух, уже сибирских авторов: советский период – Ефима Пермитина; постсоветский, современный – Александра Донских.

Что очаровывает в плане содержания из того, что целебно для сиюминутной нашей культуры?

У Сергеева-Ценского (рассматриваем сборник повестей и рассказов: «Движения», «Валя», «Печаль полей») это — психология семейных отношений: Вот этого именно она и не может мне простить, что я оказался прав, а не она. Вы понимаете?  Вот в чём тут… Мы очень любили друг друга и потому очень боролись друг с другом…; зависимость от пережитого: Каждый человек более или менее плотно сидит в сундуке своего прошлого – сундуке сложном, со множеством ходов и выходов, дверок и дверей, и вынуть его из этого вместилища – иногда большой, иногда невозможный труд; аутокоммуникация: Когда много накопилось против кого-нибудь, трудно сразу вынуть из этого запаса то, что нужнее, главнее, – так не мог подойти сразу к своему главному и Алексей Иванович.

Второй автор, писатель Евгений Водолазкин, лауреат премии «Большая книга» (2013 г.) за роман «Лавр», произведение уникальное как по вкладу в национальную культуру, так и по вкладу в сокровищницу языка. Роман посвящён профессионализму средневекового врача Арсения, но посвящен и его личности, его любви к Устинии, его добросердечию и достоинству. Это текст-вызов поверхностности в главном деле и изнеженности в судьбе. Концептуально роман содержит богатейший злободневный материал. Например, о том, как наставник мальчика Христофор всё фиксировал, но это оказалось лучшей подпиткой памяти. Значима мысль о ценности врачебных прикосновений. Об искусстве несловесного утешения. Итак, цена профессионализма, цена династичности (Арсения курировал Христофор), а сами слова «профессионал», «династия» сейчас лидирующих позиций не занимают. Как тело служило профессии: глаза, руки… это актуально в век перекладывания результатов анализов на технику и лаборатории.

Далее, для сбережения культуры актуальна идея фиксации «всего» (две космические экспедиции информационно потеряны, так как размагнитилась плёнка, а на бумаге ничего не было сохранено!).

Актуальна мысль о таланте одиночествования по пословице «Царь и нищий без товарищей».

А сама идея четырёх имён: Я был Арсением, Устином, Амвросием, а теперь вот стал Лавром. …Жизнь напоминает мозаику и рассыпается на части. / Быть мозаикой – ещё не значит рассыпаться на части, ответил старец Иннокентий. Это только вблизи кажется, что у каждого отдельного камешка нет связи с другими. В каждом из них есть, Лавре, что-то более важное: устремлённость к тому, кто глядит издалека. К тому, кто способен охватить все камешки разом (с. 401-402). Вспыхивает вопрос: а недостаёт ли нам такой мозаичности, отказа от ригидности, пребывания в иных ролях?

У сибирского писателя Ефима Пермитина (трилогия «Жизнь Алексея Рокотова») – это прекрасное освещение традиционного уклада семьи.

Во-первых, это сверхнапряжение повседневности, с которым герои достойно и даже прекрасно справляются. отец простаивал за верстаком 16 часов в сутки. «Изобьётся весь, ночи спать не будет, а доведет дело до тонкости». Мать рожала 13 своих детей в жарко натопленной бане, а на третий день уже управлялась по хозяйству.

Во-вторых, это главенство мужчины в семье. «И хорошо, очень хорошо, что во всём она у тебя, сынок, покорливая. Лучше в дырявой лодке по морю плыть, чем с неуступихой, строптивой женёнкой жить». Мы ещё вернёмся к этой теме в связи с другим автором, Александром Донских.

В-третьих, это культура «мелочей» в будто бы частных,  попутных замечаниях, наблюдениях писателя: Одета она была бедно, но всегда красивее всех. Всё на ней как в праздник: воистину красавице всякая тряпка – шёлк». «А ты не мешай, Ариша. Или: Бывает, что человеку полезней помолчать, подумать, чем говорить. Ведь когда говоришь, то слова твои обязательно должны быть лучше молчания».

Традиции – это то, что мы знаем? Нет! Это то, что правильно и скучно? Нет! Это то, что не требует сверхнапряжения в повседневности? Нет, нет и нет. Традиции, не только новизна (появилась наука о новизне кайнэрастия) обладают ПАССИОНАРНЫМ ЭФФЕКТОМ. Почему чтение авторов второго ряда, полезнее, чем мы прогнозируем, что мы сейчас пытались показать на примере Ефима Пермитина.

Сибирский автор Александр Донских. Ответ на вопрос, чем завораживают новеллы иркутского писателя Александра Донских «Солнце всегда взойдет» о будто бы не раз описанном «не городском» детстве. Отцу маленького Серёжи, главного героя новелл, всё время чего-то недостаёт. Не хватает воли, странствий, гульбы, «свободы» в отличие от мамы, день которой наполнен до отказа. Эта неудовлетворённость и нежелание методично работать, обеспечивая добротный быт семьи, в которой растут пятеро детей, становится лейтмотивом надежд и страданий, но это страдание поначалу преходящее: отец то одумывается и душой возвращается к жене и детям, то снова срывается, этакая мятущаяся, узнаваемая русская душа.

Отец должен быть в семье главным, и главное – должен понимать свою личную ответственность за жену и детей. Об этом проницательно сказано устами героини Аннушки, жены, взявшей на себя всю тяжесть быта и тяжесть работы уборщицей в конторах. Не о том ли и горестные слова тестя? Ты – голова семьи. Го-ло-ва! Представь себе, к примеру, коня или человека без головы да без мозгов. Ходят они по улицам и тыкаются туды да сюды. Вот так и семья без мужика – бестолковость одна, дурость да нелепость. Ты, мужик, – голова, они – дети, жена – твоё туловище, ноги, руки. Понял? Мысль писателя совпадает с недавним исследованием. Сергея Михайлова (журнал «Москва», 2013, № 8) о том, что алкоголизм, разводы, атипичное интимное поведение, случаи суицида – слишком многие наши проблемы заточены как раз на том, что утрачено главенство отца. Вспоминается и  известный мультсериал «Маша и медведь». Не ощущение мужчины главным в семье приводит, в конечном счёте, к потерям общенационального характера. «Одним из главных законов домостроя было: «Да убоится жена мужа своего». Из опыта жизни своей народ понял, что хорошие дети выходят только из тех семей, где муж является главой в семье, а жена ему беспрекословно подчиняется <…> В настоящее время нередко бывает наоборот. Жена занимает главенствующее положение в семье, держит мужа под каблуком, опускает «ниже плинтуса» [С. Михайлов, 2013: 156-157].

Художественная когниция – это не только ключевая мысль о ключевой роли мужчины, но и конкретная мозаичная информация, рисующая быт героев: как одевались, что ели, во что играли дети, как проводили будни и праздники взрослые, чем увлекались. Художественная когниция питается не только мыслями взрослых героев, она воссоздаёт и детскую мысль, например, о невозможности собственной старости. Мне совершенно не верилось, что он был когда-то таким же маленьким, как мы, и так же мог прыгать, бегать, резвиться. Мне в детстве представлялось, что старики старыми и появляются на свет, и не верилось, что я когда-нибудь состарюсь, одряхлею, стану таким же мешкотным и безмятежным, как этот дедушка.

Детская разгадка привязанности к отцу может просветить и взрослого читателя: Мы, дети, почему-то не осуждали папку, хотя и немало из-за его чудаковатостей перенесли лишений. Может, потому, что был он без той мужицкой хмури в характере, которая способна отталкивать ребёнка от родителя, настораживать? Тонкость детского восприятия автором передаётся через пример так называемой терциарной речи, феномена молчащего наблюдателя, что замечает переживающий внутрисемейную коллизию маленький мальчик: – Ну, пойдём, Серьга, порыбачим… маненько… а завтра крышу… кх!.. починим, – обратился папка ко мне, но я понял, что сказал он для мамы.

Перейдём теперь на вторую плоскость – это вклад писателей в развитие не только национальной культуры, но и стиля.

Первое. Сергеев-Ценский разрабатывает лирическую прозу, не случайно обозначая рассказ и повесть, казалось бы, поэтическим жанром: поэма. Богатейший словарь, многие из находок мы включили в словарь богатств русского языка и в Словарь цвета. Меж звёзд, тёплых и ласковых, два облачка, а у них иззелена-светлыее края. Утра здесь были торжественны, дни – широки, вечера – таинственны… Ах, вечера, вечера, – здесь они положительно шептали что-то! Превосходен язык перцепции: запаховых, звуковых впечатлений, зрительных.

Второй автор. Е. Водолазкин полностью подчинил изложение грамматической архаике, что весьма непросто, но что, как оказалось, при подчёркнутом лаконизме синтаксиса на порядок сильнее и органичнее по эффекту, нежели ожидаемое, «протяжное» историческое повествование. Впусти её, Мелетий, говорит старец, не оборачиваясь. Чего ты хочешь, жено? / Жити хощу, Врачу. Помози мне (с. 34). Что ты хочешь прочесть в моих глазах, спросил старец. / То ты и сам, отче, ведаеши (с. 54). Всяк держайся добрыя детели не может быти без многых враг (с. 164). Перемещение в пространстве обогащает опыт, скромно ответил брат. / Оно спрессовывает время, сказал Амброджо. И делает его более емким (с. 298). Буду молиться о тебе и о нём всякий час. Пусть он станет чадом старости моея (с. 416). По существу это прекрасный пример экспериментальной прозы, демонстрирующей единство сегодняшнего бытия и истории именно через скрытую генетическую память старинных грамматических форм. Конечно, е6сть и специфическая архаическая лексика: …и боярыне приснился светолепный старец с двумя просфорами… (с. 397). …хлеб насущный будет дан ему во благовремении (с. 409).

Роман, может быть, незаметно для автора ставит проблему языка внутрителесных ощущений. На англоязычном материале интероцепция исследована в [Нагорная 2014], тогда как русский язык отстает в богатстве передачи симптомов тела. Говорили больные. За отсутствием диагностической техники им приходилось подробно описывать всё, что происходило в их страдающих телах. Иногда им казалось, что вместе с тягучими, пропитанными болью словами мало-помалу из них выходила болезнь. Только врачам они могли рассказать о болезни во всех подробностях, и от этого им становилось легче (с. 8).

Сибирский автор Ефим Пермитин. Похоже, что путеводными словами для Пермитина стали слова Адриана Топорова: «Я ВЕРЮ, ЧТО КНИГА, ЯЗЫКОМ КОТОРОЙ НЕ ЛЮБУЕТСЯ ЧИТАТЕЛЬ, ИЗДАНА ЗРЯ» (Поэма о лесах. С.131). Мы бы и не обратили внимания на такое требование, если бы Ефим Пермитин сам не следовал бы такому кредо.

Краснопевкой слыла я. Вынянчила тесто  – как точно создан образ! Отец сказал, что вывострит зрение! Если смотреть вдаль и прицеливаться, то зрение улучшается. Но ведь глагола вывострить в словарях мы не отыщем. Ведро водки выспорил. Бабушка привозила внучатам лисичкины постяпеньки… Мать лето летинское из огорода не вылазит. «Не разумом, так ухищрением злобы одолею! Будто бы простые слова, но вспоминается исследование 1974 г. В. Файвишевского, что система положительной мотивации недостаточна и нуждается в постоянном сенсибилизирующем влиянии со стороны системы отрицательной мотивации, то есть мы умнеем и крепнем, когда нас обидят. Мать добавляет хлеба собирающемуся на охоту: С запасом не дерись! Тайга-то охотнику заманчива.

Я очень много выписала для себя именно языковых находок Ефима Пермитина. О лиственнице: при свечевой прямизме ствола. Твой глазок – коготок… Известная зарисовка о жаворонке: Чуть покрупней воробья, а большекрылый. Потому и трепетун неустанный. Вдруг в повествование вплетается текст арифметической задачи, над которой бьётся герой повествования, или колдовские слова охотника: Безотменно! Беспоронно! Безубойно!

Четвёртый автор: Александр Донских. О языке когниций мы говорили выше. Язык эмоций тоже своеобразен. Интересно, что, как и у Л. Толстого, у Александра Донских не последнюю роль играет художественное описание ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ КОЛЛИЗИЙ МНОГОДЕТНОЙ СЕМЬИ. Старшая «назидательная» Люба вызывает у брата одни эмоции, маленький Сашок – другие, понимающая младшего брата Лена – третьи, а ещё Настя, а ещё двоюродные брат и сестра, к которым приезжают в гости. Эмоциональная палитра новелл всё время пульсирует, играет негативом и позитивом. У Александра Донских есть и увязка информативного и эмоционального с символическим, когда мать объясняет маленькому Серёже его происхождение «от оленёнка». Поэтическая эта проекция по-хорошему потрясла мальчика.

Сборник новелл примечателен и с точки зрения языка художественной перцепции. Зрительный модус хорошо анализируется через картотеку авторских контекстов, включающих уникальные цветообозначения: словно бы шоколадом вымазанное густо-тёмное лицо;  А небо смотрело на нас томно-фиолетово; …Из воды вылетел радужно-зеленоватый, краснопёрый окунище. В плане динамики изображения перцепция хорошо просматривается при анализе авторских приставочных глаголов: вспикнул – о братике; Она выхудала, подсгорбилась вся, будто бы что-то тяжёлое взгромоздили на её плечи; дом, вычерненный непогодой. Много внимания уделено запаховой информации, как известно, весьма прочно связанной с эмоциями. Замечена психологами закономерность: писать или рассказывать о детстве – всенепременно вспоминать запахи.

Перцептивная информация художественного текста столь заметна, во-первых, потому, что, по мнению Х.-Г. Гадамера, восприятие всегда связано с осмыслением. То, что мы, например, слышим или видим, неизбежно несёт смыслы, разбивающиеся тотчас же на ноэмы. К ноэмам обычно выводит не дискурсивная – обыденная рефлексия [Гадамер, 1988: 137]. Во-вторых, сейчас всё острее ощущается сенсорный голод. Современный человек страдает от сенсорной недостаточности, что приводит к депрессиям, считает исследователь Оксфордского университета Чарли Спенсер. Выразительный язык художественных текстов напоминает о реальных звуках, запахах, ландшафтах.

Мы остановились лишь на некоторых достижениях художественной прозы Ефима Пермитина, Александра Донских, причём взяли достаточно строгий фон: и Сергеев-Ценский, и Евгений Водолазкин близки к классике. Похоже, мы сняли со всех четырёх всего лишь первый, наиболее заметный слой оценочного впечатления в рамках развития такого сектора лингвистики в дополнение к известным 78 (!) [Комарова , 2014, с. 134], как «языкотворчество писателей-сибиряков». Внимательное чтение каждого из четырёх текстов, выписывание писательских находок показало, что не только в науке, но и в литературе существует принцип дополнительности.

Когда я вначале перечисляла типы асимметрии гуманитарного поиска, то намеренно не указала ещё два типа.

Это, во-первых, асимметрия фундаментальных и прикладных исследований. Не так давно я задумалась: почему в минуту жизни трудную говорят: надо посоветоваться с психологами, но не говорят: НАДО ПОСОВЕТОВАТЬСЯ С ФИЛОЛОГАМИ. Исключением являются только мелкие вопросы по орфографии (Заявление с большой буквы или с маленькой?) и по орфоэпии: всё-таки творог или творог. Тюль (грамматический вопрос!) м. или ж, рода? Но мы, филологи, могли бы помочь соотечественникам-современникам БОЛЕЕ СУЩЕСТВЕННО, найдя такие цитаты, которые бьют в самое сердце проблемы, найдя такие слова, которые завораживают, которые помогают человеку в привилегированной, по Канту, точке: здесь и сейчас. Вот цитата из Водолазкина: Пребуди, чадо, в здравии. Пока человек на земле, многое поправимо. Знай, что не всякая болезнь остаётся в теле. Даже самая страшная. Объяснить это не могу ничем иным, кроме как милостью Всевышнего, но вижу, что проказа из тебя выйдет. Ты же возвращайся к твоим домашним, и обними их, и не разлучайся с ними никогда (с. 313). Знаешь, друже, всякая встреча больше ведь, чем расставание. До встречи – пустота, ничто, а после расставания пустоты уже не бывает. Встретившись однажды, полностью расстаться невозможно (мне кажется, к нам, участникам конференции, это тоже относится!) Человек остаётся в памяти, как её, памяти, часть (с. 316).

Итак, к психологу идут и деньги даже большие платят, а к нам ни очереди,  ни записи нет. Но реально мы тоже можем помочь, хотя, наверное, как и психологам, нам заповедано давать советы, человек должен сам доходить до оптимального решения. Реально мы можем помочь вот почему. Потому что ХОРОШИЕ ЦИТАТЫ ИЗ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ТЕКСТОВ НАПИСАНЫ ХОРОШИМ ЯЗЫКОМ, И ЕСЛИ СМЫСЛ ВОЗДЕЙСТВУЕТ НА СОЗНАНИЕ, ТО ЯЗЫК И СТИЛЬ, КАК ИЗВЕСТНО, ОБРАЩЕНЫ К ПОДСОЗНАНИЮ, а оно, пожалуй, для настроения на порядок важнее.

И ещё: асимметрия лексикологии и лексикографии. Нужны «субъективные», авторские хрестоматии, демонстрационные, тоже «субъективные», словари богатств русского языка. И находки писателей второго ряда, не самых известных, не должны пропадать для социума.

Три страны независимо друг от друга (США, Израиль, Франция, это исследование 2008 года) признали русский язык идеальным средством развития мышления – настолько он труден, мы ведь не может отслеживать детские усилия по его усвоению. Но лексикографическая фиксация баснословных богатств русского языка ещё не состоялась. И внимательное отношение к каждому автору дорого стоит именно для перспектив развития национального языка как проводника и выразителя национальной культуры.

Вера Харченко

доктор филологических наук, профессор 

Источники

Водолазкин, Е. Лавр: Роман. / Е. Водолазкин. – М.: АСТ, 2015. – 440 с.

Гадамер, Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики / Х-Г. Гадамер. – М.: Прогресс, 1988. – 700 с.

Донских, А. Солнце всегда взойдёт / А. Донских // Родовая земля: Романы, повести, рассказы. – М.: Российский писатель, 2013. – С.478-546.

Есин, С.Н. Дневник 2005 / С. Есин // Твербуль, или Логово вымысла: Роман места; Дневник ректора: 2005 год. – М.: Дрофа, 2009. – 783 с.

Комарова, З.И. Лингвистика и лингвистики в мире современной науки / З.И. Комарова // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. 2014. № 2. – С. 128-136.

Михайлов, С. Вперёд, к Домострою. Размышления о семье и вере / С. Михайлов // Москва, 2013, № 8. – С. 153-159.

Нагорная, А.В. Дискурс невыразимого: вербалика внутрителесных ощущений / А.В. Нагорная. – М.: ЛЕНАНД, 2014. –  320 с.

Фрумкин, К.Г. «Экспертократия» против писателей и читателей / К.Г. Фрумкин // Нева. 2011. № 4. – С. 179-191.

Харченко, В.К. Словарь богатств русского языка: около 7000 ед. / В.К. Харченко. – М.: АСТ: Астрель, 2006. – 843 с.

Цветаева, А. Моя Сибирь / А. Цветаева. – М.: Советский писатель, 1988. 289 с.

Эпштейн, М.Н. Проективная теория в естественных и гуманитарных науках / М.Н. Эпштейн // Знание – сила. 2012. № 4. С. 55-62.