«Мир — сцена, где всякий свою роль играть обязан».  Эта фраза В.Шекспира, точнее, ее разнообразные переделки и вариации, уже давно превратилась в общее место.

Но фраза притягивает, сейчас, в «эпоху селфи», особенно. Ведь интересно взглянуть на себя, дорогого, можно и поактерствовать – себе на радость. Но я о нас – не об актерах, а о зрителях.  Актеры мы, наверное, не очень, а зрители – высший сорт. Да, как бы мы ни придумывали себе самостоятельности действий, самый главный режиссер сам отвечает за сюжетную линию, а мы с интересом, порой с содроганием наблюдаем за поворотами в партитуре собственной жизни. Пожалуй, именно поэтому так сильна привязанность человека к зрелищам любого рода, особенно к театру. У каждого туда, в «долину грез» свой путь…  Когда-то, давным-давно я приехала в Москву на каникулы и прямо с вокзала помчалась в театр им.Ермоловой, там шел вожделенный «Бег»!  В помещении касс царил сонный покой. Рыхлая и тоже сонная тетка вытащила простыню из голубых прямоугольничков, помедлила и протянула мне билет, как оказалось, на самое плохое место за колонной. К чему была эта бессознательная жестокость, не знаю, зал, во всяком случае, был полупустым.  Целых две недели я ждала заветного часа и была горько разочарована. Всё на сцене казалось вялым и неправдоподобным. Какая-то голубая игла светилась во мраке кабинета Тихого, долженствующая навевать ужас, и приват-доцент ненатурально взвизгивал, ненатурально отдергивая руку. И я вышла из театра в грустной уверенности, что театралкой мне не стать, и что никакими силами ада ли, рая нельзя передать на сцене авторскую ремарку, к примеру, «Вестовой Крапилин, заносясь  в гибельные выси…» Или холод, охватывающий меня всегда от рефрена «Тихий тих». А потом, по случаю, я попала во МХАТ им. Чехова.  Давали «Чайку». Тот состав, классический, неповторимый!  Место тоже было за колонной. Но ближе к концу спектакля меня стало ввинчивать в воронку безысходности, российской тщетности усилий, непонятости.  Я шла к выходу, и меня колотил озноб. А на улице с недоумением воззрилась на фонари в легкой, ажурной листве.  Стояли май и теплынь, а мне думалось, что на улице должна быть зима. И всё!  И меня закрутил этот великолепный, счастливый хоровод блестящих спектаклей, дежурств у касс, хождений на «лишний билетик», сидений «за рубль» на ступеньках. И здесь МХАТ стоял особняком. Потому что я брала «напрокат» детей своих подруг на «Синюю Птицу», любимейший мой спектакль, напоминавший мне почему-то волшебный фонарь из синего стекла. А на спектакле я ждала, когда на сцене взмывала вверх синяя стая, а зал взрывался аплодисментами…  Мне тогда везло, я увидела прославленную «Варшавскую мелодию» с Ю.Борисовой и М.Ульяновым, неподражаемых В.Этуша и Ю.Яковлева во многих спектаклях Вахтанговского театра.  И конечно, МХАТ!  Постановка О. Ефремовым пронзительной пьесы О. Заградника «Соло для часов с боем» стала настоящим театральным событием. В ней играл фантастический состав, ветераны театра, «великие старики»: А. Грибов, М. Яншин, М. Прудкин, В. Станицын.  И блестящая красавица, уходящая О. Андровская. Ее, неизлечимо больную, привозили в театр из больницы, и она, как говорят сейчас, «зажигала» на сцене, а точнее, подчиняла себе зал, затихший от гениального зрелища. Кстати, просто так – псевдоним, Андровская, был взят великой актрисой в память о младшем брате Андрее, погибшем в 1924 году от ран, полученных на гражданской войне. Это не говорит ни о чем, кроме ее сердца, которое она полностью вкладывала в свои роли. И мне кажется, что классическое понятие «мхатовская пауза» возникло именно на основе человеческой составляющей. Тогда я научилась главному – понимать, какая роль (во всех смыслах) в театре отводится актеру.  Известный французский режиссер Марсель Марешаль (театр «Компани дю Котюрн») так говорил об этом: «Так что же такое современный актер? Каким ему следует быть? Главное для него сохранить театральную специфику. Позабыть о кино и телевидении. Стать таким же сильным и свободным, и изобретательным как джазист. Большой актер чувствует ритм, находит ритм, извлекает из своего голоса, позы, жеста музыку, которой внимают смотрящие на его игру».

И я два раза за свои почти бесконечные походы в Театр почуяла эту волшебную погруженность в действо.  Первый раз это был вахтанговский спектакль «Мещанин во дворянстве», где «Мещанин» (В.Этуш) сумел сотворить на сцене такое, что, если бы позвал, весь зал по его команде поднялся бы к нему «на подмогу». Этуш залом командовал легко. При этом – времена были брежневские – он, с мощными бровями (основательные свои плюс такие же сценические), прижимал к лицу рамку. И по сцене носился хорошо узнаваемый портрет, а зрители хохотали до колик.  Второй раз это случилось в Театре киноактера. В ту пору театральные билеты продавали с «нагрузкой». И да простит мне Театр киноактера — это воспоминание, «нагрузкой» был именно он. Шла там «Дурочка» Лопе де Вега, а я в шестом ряду раздумывала, когда удобнее уйти.  И тут на

сцену вылетела Л.Гурченко (после «Карнавальной ночи» слегка «забытая»). И зал проснулся – ее бешеная энергия, тот самый «ритм Марешаля» разбудили бы мертвого! Вообще (на мой взгляд) театр должен оказывать на зрителя завораживающее действие. Жил такой мальчик, Коля Дмитриев, гениальный художник, трагический погибший и воспетый Л.Кассилем в книге «Ранний восход». И вот его картинка «Увертюра» как раз об этом. Там, в полутемной глубине, уже потухшая люстра, но еще неоткрытый занавес сцены, на фоне его дирижер, ворожащий над залом. А зал как раз смотрит на сцену, а своими напряженными затылками на тебя: «Сейчас начнется чудо!» И многие театры тогда дорастали до этого эффекта. Но время шло, потихоньку и мы дожили до своего «чуда»: до перестройки и гласности.  На нас всех, «зрителей», обрушилось сразу всё, основное – взлетевшие и цены, и свобода, которая из долгожданной феи вдруг сразу превратилась  в  доступную девку.  Рекламировалось и продавалось тоже всё, от домов-дворцов «не у нас» до военной техники. Газеты ломились от предложений: маги-астрологи-волшебники-лекари.  И проститутки! Оптом и в розницу… Театр тоже переживал эту вампуку или «пук цветов»: да, увы – цены на билеты, не очень радующие усредненного российского зрителя. Но есть, зато главное, свобода! Хотите матом-с?  Да ради бога, с удовольствием, всё на потребу любимому зрителю.  Сюжет-с немножко «того», исковеркан, с ног на голову? Так это, простите, свободный взгляд! Без этих ваших «А у автора…», зато актрисочки какие!  Полуголые? Это плохо? Сделаем голыми, всё на потребу…  И теперь уже послышалось от зрителя: «Нет, в ТАКОЙ театр я не хожу!» Да, всё повторяется: еще в 1907 году Жюль Ренар, автор «Рыжика», записывал в своем знаменитом «Дневнике»: «4 октября. Театр. Подумать только, Бог, который всё видит, вынужден видеть и это. К чему говорить правду по поводу искусства, в котором нет ни на йоту правды». Но согласитесь, «ТАКОЙ театр» не слишком верное определение.  Потому что,

во-первых, человек зрителем останется всегда, причем желательно – в первом ряду. А во-вторых, насчет правды: жизнь сама преподносит такие сюжеты, что их остается лишь принимать как реальную данность.  Ну, а в-третьих и вообще: сюжеты переделывались часто, с самых-самых глубоких античных времен. Это касается даже «Вильяма, понимаете ли, нашего Шекспира». Относительно того, что «актрисочка» недоодета либо полураздета… Это отечественный театр был склонен почти всегда к романтическому толку, но обретенная свобода предопределяла все коллизии, требовала по выражению Ювенала «Хлеба и зрелищ!». Что совпадало с установками в театральном искусстве зарубежья. Вот у меня под рукой симпатичная книжка, полная юмора и озорной, порой даже грубой шутки «Средневековые французские фарсы». Малые пьесы для уличных представлений рассчитаны, возможно, на невзыскательный вкус, но зато рассказывают обо всех известных жизненных перипетиях. Жены в них с удовольствием изменяют мужьям, мужья тоже не остаются в долгу и вдобавок мошенничают, лгу т, закладывают за воротник. Достается в них и священнослужителям! Странно, что во времена, как принято считать, «мрачного средневековья» у людей хватало разума и веселья, чтобы понимать: священнослужение – тоже работа, пусть даже в администрации самого господа Бога.  И вовсе не хуление священника, а «мелкая критика» какой-то не очень нравственной личности в таких строках: «Сидеть мне в адской мышеловке/По милости моей плутовки,/Коль как-нибудь не извернусь,/Я за попа сейчас  примусь:/Попам с чертями не ужиться./Эй, отче, в гроб пора ложиться, /А ну, молись, да не тяни!» (фарс «Трое волокит у распятья»). Ах, как разгулялись бы «чувства верующих» в подобной ситуации, правда, не на рубеже юных XV-XVI веков, а в почтенном, взрослом XXI веке!

Но вообще, что за вера такая, когда чувства по ее поводу хрупки, как переживания институтки-неврастенички?! А как же русские философы: умерший от голода В.Розанов: «Устал. Не могу. 2—3 горсти муки, 2 –3 горсти крупы, пять круто испечённых яиц может часто спасти день мой. <…> Сохрани, читатель, своего писателя, и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни». Как расстрелянный П.Флоренский? Представить себе, что эти Личности, высоконравственные, трагические фигуры болтаются по судам со спекулятивными, лицемерными жалобами на свои «чуйства» – голова пойдет кругом!  Кроме того, простите меня, за избитость и некий цинизм, товар нужно продавать, поэтому он должен выглядеть достойно.  «Покупатели», правда, бывают разные. Вот как говорит о них В.Шекспир королеве Елизавете.  А точнее, Бернард Шоу в пьесе «Смуглая леди сонетов». Шоу написал пьесу специально –  в Англии, тогда как раз ширилось движение за создание Шекспировского народного театра. И Шоу  «уговорил» Шекспира обратиться к королеве с просьбой  о театре: «Их (существующие театры) держат необеспеченные, на всё готовые люди, которые, чтобы не умереть с голоду, показывают глупцам то, что больше всего им по нраву; а по нраву им, видит Бог, отнюдь не то, что возвышает их душу и служит к их просвещению, как то являет нам пример церквей, куда народ нужно загонять силой… Только если в пьесе есть убийство, или заговор, или красивый юноша в юбке, или грязные проделки каких-нибудь распутников, только тогда ваши  подданные согласны оплачивать дорогих, хороших актеров…»  Этот перечень «приманок», как мы, зрители, уже смогли убедиться, используется во все тяжкие, но  в него еще нужно добавить  – и скандал!

В 2013 году весь мир отмечал столетие со дня постановки балета И.Стравинского «Весна священная» в дягилевской антрепризе. Музыка одна, а трактовок – множество невероятное. Премьера, как известно, провалилась, причем страшно.  «Мне кажется, в какой-то момент я потеряла сознание, потому что не помню, как закончился этот скандал (в зале и на сцене)», –  вспоминала мать В.Нижинского. И на поклоны танцовщики выйти даже не рискнули.  Зато мудрый и предприимчивый  С.Дягилев,  один из основоположников группы «Мир Искусства», организатор «Русских сезонов» в Париже и труппы «Русский балет Дягилева», изрек фразу, вошедшую в анналы  исторических театральных событий: «Именно  то, что я хотел».

Теперь этот балет называют главным в XX веке, а «безумный русский» И.Стравинский, от сочинений которого даже у дирижера раскалывалась голова, считается культовым неоклассиком и полифонистом-новатором.  Русская линия в мировом искусстве (конец XIX – начало XX вв.), или Серебряный век, была, конечно, не веком, а коротким периодом, но принесла на сцену много новых театральных решений. Имена великих творцов того времени у всех, естественно, на слуху, но некоторые творческие изыски вызывали у публики реакцию, уже знакомую нам: «Нет, в ТАКОЙ театр я не хожу!»  Но можно было не только возмущаться, но и посмеяться.  Вспомните Театр Колумба!  Да-да, тот самый, куда направились Киса и Ося. Там шла «Женитьба». Но рассказывать –

перевирать, просто грех. Перечитайте, пожалуйста! Я бы вообще читала бы в каждом театре перед каждым спектаклем, а далее вертите, господа, сюжет как хотите! Всё же вот кусочек:

«Сцена сватовства вызвала наибольший интерес зрительного зала…  На протянутой через весь зал проволоке начала спускаться Агафья Тихоновна…  Агафья держалась на сцене прекрасно. Она была в трико телесного цвета и мужском котелке. Балансируя зеленым зонтиком с надписью: «Я хочу Подколесина», она переступала по проволоке, а потом спрыгнула прямо на стул. Одновременно с этим все негры, Подколесин, Кочкарев в балетных пачках и сваха в костюме вагоновожатого сделали обратное сальто…. Женихи были очень смешны, в особенности Яичница. Вместо него выносили большую яичницу на сковороде. На моряке была мачта с парусом…   Кочкарев с Феклой спели куплеты про Чемберлена и про алименты, которые британский министр взимает с Германии. На кружках Эсмарха сыграли отходную.  И занавес, навевая прохладу, захлопнулся».  По мнению исследователей, глава, рассказывающая о гоголевской пьесе, является пародией на авангардные постановки 1920-х годов, однако единого мнения о конкретном прототипе нет; вероятно, в образе театра соединились черты разных трупп и представлений. Но всё же критики считали, что в главе воспроизведены элементы мейерхольдовских новаций. Так что «новый формат», на который постоянно наталкиваются зрители – это не открытие, не шаг вперед в искусстве, а хорошо забытое старое! Те же средневековые фарсы.  Или русские театральные пародии – один «Театр купца Епишкина» (который играл Отелу) чего стоит! Правда, тогда не было на сцене бесстыдства и похабства. Но это уже шаг не вперед, а вниз.

У нас с дочкой тоже произошла проверка восприятий на уровне современной режиссуры. Дочке было четыре года, и мы пошли с ней в детский театр на «Сказку о старике и рыбке». Эта сказка всегда вызывала у меня тягостное чувство. Ну, посудите сами: старики на одиноком берегу синего моря в ветхой землянке и живут так уже «тридцать лет и три года»… Будто сбежали из родного Дома престарелых! И дочка сказку знала, только без маминых ассоциаций.

Когда свет погас и занавес раздвинулся, на сцене сформировались два дюжих молодца и принялись усердно трясти с двух сторон, через всю сцену, огромное синее полотнище, изображая «море волнуется, раз, два, три!» А дочка спокойно, в тишине, поинтересовалась: «А это ИХ дети?» Зал хохотал волнами – из ряда в ряд пересказывали и начинали смеяться снова. И бедным «трясунам» (не путать с «хлыстами»!) пришлось «делать волну» довольно долго.

И вот сейчас я пересматриваю рецензии – вырезки из многих изданий – с мыслью: «А что я думаю про ТАКОЙ театр?» Да, я прекрасно понимаю, что Театр уж как-нибудь обойдется без моих соображений, что критиковать мне не с руки, что  мысли режиссера всегда глубоки и самобытны!  Но как любой человек имею право на собственное мнение и без всякой критики просто перечислю какие-то рецензии, без «имени» и изданий, и рецензентов, поскольку каждый из обозревателей отвечает классическому «Жираф большой, ему видней!»

Ну вот: «На здании «Ленкома» гордая афиша: «Спектакль Константина Богомолова «Князь». Опыт прочтения романа Ф.М.Достоевского «Идиот». Это обман. Достоевского там нет.  У Достоевского нет ни педофилии, ни педерастии. Но Богомолов без этого не может, он старается изо всех сил, и у него получается. Настасья Филипповна пишет Тьмышкину (Не Мышкину, авт.) любовное письмо кровью – менструальной (как объясняют со сцены)…  Нам говорят, будто без мата не будет «художественной правды»… Картёжники, воры,  убийцы у Достоевского – все без мата. Проститутки и клиенты борделей у Куприна – без мата. Партизаны, солдаты, офицеры в потрясающих фильмах Алексея Германа «Проверка на дорогах» – без мата. Все они как-то обошлись без «художественной правды»…  Мат разный бывает. Матерные слова вырываются сами в момент внезапной боли, испуга, аварии… Человек орет матом, но без намерения кого-то оскорбить.  На уличную похабщину люди натыкаются случайно и бесплатно, а в театре – платят. Похабщина на сцене «Ленкома» – тупая, холодная, выученная и отрепетированная – это не смешно, а грязно…  Если нет таланта, проще всего привлечь внимание похабщиной. Путь вниз бесконечен». (апрель, 2016) (Вот другое творение, как выяснилось, того же режиссера, да еще в июле 2011):

«Театр Олега Табакова сыграл «Чайку» Чехова в постановке К.Богомолова. В этой «Чайке» есть гламур, амбиции, всё на продажу, за которыми не сразу ощутишь горькую нелепость жизни…. Сцена объяснения матери с сыном страшна своей простотой. Мать с сыном сидят на столе в позе лотоса и говорят, и курят….  Не побоялись на роль Нины позвать студентку… Восторженность неофитки в первом акте уступает место во втором – смертельной усталости и бесстыдству. В последней сцене объяснения с Треплевым она сняла трусы и легла перед ним, как перед гинекологом. Чего, очевидно, Константин Гаврилович не перенес  и застрелился – под шансон «Пусть тебе приснится Пальма-де-Майорка».

(Чувствуете, какая рецензия? Даже очень ничего, весело, можно сказать. Простота в позе лотоса! Где ж моя «Чайка» из прошлого? «Но что это? Выстрел!.. Нет чайки прелестной./ Она, трепеща, умерла в камышах…»  –  по-иному и не сформулируешь, но пойдем дальше):

«Пермский «Театр» показал свою версию мюзикла «Алые паруса»…  Слева хор моряков, справа – рыбачек с накладными отвисшими грудями (смотрится жутковато). Абсолютно все исполнители существуют вне музыки М. Дунаевского, и тотальная безголосость крайне утомляет…  Жанр мюзикла хорош, когда подкреплен молодыми силами, а здесь средний возраст массовки от 40 до 60. В первом акте всё достаточно вяло и формально. Зато во втором – в борделе – все в теме! Особенно обращал на себя внимание пожилой артист (невысокий, крупный с большим животом) – он очень страстно и достоверно демонстрировал движениями и всем своим существом плотские утехи…  Верхом художественной мысли стала тряпка, вымоченная якобы в вине и вдохновившая Грея на алые паруса.  Но тряпка, предъявленная публике, больше походила на… брр!.. использованную прокладку». (март 2013)

(О, бедный, бедный А.Грин – бордель и Ассоль – это, конечно, круто!  И весьма. Зато мужик с пузом прославился. Хоть какая-то польза. Ну что ж, терпите еще? А то ведь дошли до «Нашего Всего!» Прямо скажем, Александру Сергеевичу досталось. Но куда деться от своей славы?) Итак:

«Оперные режиссеры, отстаивая позиции «режиссерского» театра, создают спектакли под девизом «Дети до 16 лет не допускаются». Тон задала премьера главного театра страны «Руслан и Людмила».  В этом спектакле Людмила – обколота тяжелым наркотиком. Фарлаф – танцовщик стриптиза, волшебные девы Наины – проститутки. Критика ведет себя разноголосо: большинство захлебывается от восторга…» (июль 2012)

 «Пиковая дама» в Большом театре – одно из самых заметных событий сезона… Выдающийся Лев Додин пересочинил сюжет оперы Чайковского и таким образом отомстил Петру Ильичу за то, что тот в свое время «пересочинил» сюжет Пушкина… Действие начинается с конца и разворачивается в Обуховской больнице. На сцене – койка в психбольнице, на ней растрепанно-лысоватый и довольно отвратительный Герман. Вокруг – санитары и сумасшедшие, двигающиеся по сцене как зомби в фильмах типа «Ночь живых мертвецов». Персонажи появляются на сцене, поют свои арии в абсолютно статичных мизансценах. Их внимательно слушают психи, почесываясь и подергиваясь. И потому кажется, что певцы приехали в богоугодное заведение с шефским концертом…  Еще мешала фальшь в неожиданных местах, вызвали досаду ритмические несовпадения хора с оркестром. Впрочем, до того ли было хору? Поди подергайся в рассеянном склерозе – тут уже не до ритмической точности). (март 2015)

«Латвийская опера гастролирует в Москве. Первым ее спектаклем на сцене Большого театра стала опера «Евгений Онегин». Татьяна Ларина превратилась в писательницу, Ленский пал

жертвой загадочного несчастного случая, мсье Трике раздвоился, а главным местом действия стала кровать… Интересна сцена сна. Да-да, сон Татьяны здесь есть вопреки либретто. 

На музыке вступления к 3-й картине (тема хора «Девицы-красавицы) к Татьяне, лежащей на гигантской кровати, подползает медведь. Он мог бы быть персонажем детского утренника (дядька в маске!), если бы не одно пикантное обстоятельство: уходя, мишка демонстрирует голый зад…  Практически во всех постановках, от самых «нафталинных» до авангардных, Онегин в последней картине как бы не сразу находит Татьяну. Вот и здесь артист мечется от одной кровати к другой, нервно озираясь по сторонам… (февраль 2013)

(Надо заметить, что на фото в рецензии Татьяна нежно прижимает к груди белый сверток, видимо, с младенцем. А что? Имела полное право родить!  Надо бы на этом закончить, но «Евгений Онегин» вообще-то роман из серии «Мой Пушкин. Можно прикоснуться?» Только глагол здесь просится другой, тогда и действие тоже в тему: «Мой Пушкин. Можно подвинуться, Сергеич?»  Поэтому «смотрим» дальше):

«Школа драматического искусства на Сретенке (Лаборатория Дм. Крымова) пересказала бессмертный роман своими словами – в прямом смысле этого слова. Называется это «Своими словами. А.Пушкин «Евгений Онегин».  И не только словами, но и буквально на пальцах и всеми подручными средствами. Здесь театр как игра…  Артистка на высоченных котурнах сбрасывает парик, потом котурны, делает из своих волос два смешных хвоста, свертывается калачиком на стуле и начинает капризничать: «Закрой, няня, форточку, открой»…  В какой-то момент театр из легкомысленного превратился в серьезный, и зрители притихли… Но Крымов всех быстро вернул в свой зал, показал, как на дуэли застрелили Пушкина, и тот валялся, раскинув руки и ноги в луже – не кровавой, а как выяснилось, из киселя, и проходившим мимо него зрителям раздавал «Мишку косолапого». (апрель 2016)

(Вот это хэппи-энд. Так и любой Онегин станет родным!  И по этим кисельным берегам мы, наконец, добрались и до главного):

«В театре им. Вахтангова премьера! Худрук Римас Туминас ставит «Евгения Онегина»…

Онегиных у Туминаса два: молодой и поживший. Два Ленских – юный, убиенный, и зрелый, философствующий. Туминас, последний романтик нашего театра, мучим Пушкиным. И наряду с классическими персонажами здесь появились танцмейстер и танцмейстерша с тросточкой, странница с домброй…  Комментирует Сусанна Серова, педагог ГИТИСА:  «Сон Татьяны – еще одно окно в нереальный мир. А медведь – тот самый сгусток животной энергии, который даже нельзя представить в таком воздушном… существе, как Татьяна». Вот Татьяна сидит на табуреточке, прижав к груди банку домашнего варенья. К ней подсаживается седой господин – Гремин, и она деревянной ложкой кормит его домашней заготовкой… Актриса в роли Ольги выучилась играть на аккордеоне, а домбра странницы дает тихую, но важную краску…

А в кулисах затаился медведь. Этот мохнатый символ России … еще, дайте срок, покажет себя. И самым неожиданным образом». (февраль 2013)

(Оригинальная рецензия! Известно, грозить мы умеем. Теперь можно грозить и «мохнатым символом». Жаль, их на Руси всё меньше и меньше, боюсь, останется скоро лишь в Вахтанговском.

Вообще весь отзыв – нежный и романтичный. Ольга с аккордеоном, «живенько» так. Здесь медведь – символ, а в латвийской опере – с голым задом. У латышей месье Трике просто раздвоился, а здесь стал дуэтом. А вместе с Ольгой и странницей – это уже квартет! Да и Гремин как-то сдал. Генералами в те времена становились очень рано. Так что он был не старцем, женившись на Татьяне. Ведь вспоминает с Онегиным «проказы, шутки прежних лет». Но тут он, видимо, дожил, вместе в Онегиным, до преклонных лет, впал в маразм, и вечномолодая Татьяна кормит его с ложечки.  А как быть с «продолжением»? Это модный прием, но используется больше для мелодрам – для дам! (Пример – Александра Рипли, «Скарлетт»).  Но пусть об этом точнее скажет В.Белинский: «Что сталось с Онегиным потом? Воскресила ли его страсть для нового, более сообразного с человеческим достоинством страдания? Или убила она все силы души его, и безотрадная тоска его обратилась в мертвую, холодную апатию? — Не знаем, да и на что нам знать это, когда мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца?»)

Наверное, читателю хватит «театральных впечатлений».  Добавлю, что в свете нынешнего пердимонокля мне хотелось бы сказать: «Ребята, а попробуйте сами что-нибудь придумать этакое и сотворить из него чудо оригинальности и экстраординарности.  Или своё курочить жалко?»

Но потом подумала, что в своем пуризме неправа, все кричат «Шедевр!», а я ехидничаю.

Хотя многие со мной согласятся, а многие посчитают положение даже еще более худшим.

Вот, к примеру, мнение великой Галины Вишневской: «Искусство сегодня? Я думаю, говорить следует о его убийстве. Причем в мировых масштабах. Хотя у нас это в особо уродливой форме проявляется. Да и на Западе не лучше. Недавно в Германии поставили оперу Прокофьева «Война и мир». Тут показали фрагменты. Что-то страшное: голые девки, пьяный Наполеон валяется, Кутузов где-то там… Кошмар, порнография».

Но если подумать – пусть порнография и кошмар, но без искусства не будет жизни. Есть такой прелестный фантастический рассказ Эрика Фрэнка Рассела о космолете, возвращающемся с далеких звезд на Землю. Два его предшественника погибли, потому что вынести долгое заточение в грохочущем, стонущем стальном цилиндре смертельно тяжело. И у космонавтов часто возникала болезнь, «которую стали называть «чарли» – так раньше хвостовой стрелок большого военного самолета, или, как его называли, «Чарли-на-хвосте», слишком много думавший о тяжелом грузе бомб за своей кабиной, вдруг начинал выть и биться о стены своей призрачной тюрьмы». И тогда раскручивался взвинченный экипаж – вплоть до гибели корабля. Но в этом полете всё обходится удачно. Потому что в самые взрывные, опасные моменты в спор нечаянно вмешивается неуклюжий и очень забавный человек, называющийся психологом. Он ведет себя так странно, нелепо улыбаясь, спотыкаясь, падая на ровном месте и высказывая сущую ерунду, что космонавты забывают о ссорах, раздумывая, как такой глупец и неумеха мог попасть в члены специально обученного экипажа.  И потом выясняется, что этот «глупец» – знаменитый на всем земном шаре клоун, который играл роль смазки в скрипящем и разваливающемся маленьком коллективе корабля. Рассказ так и называется «Немного смазки». Наверное, такая «смазка» нужна и нам всем в очень непростое наше время. Вот эту функцию как раз берет на себя театр. Можно и порадоваться, и взгрустнуть, и позлиться, и возмутиться, и посмеяться…

А так бы, небось, перестрелялись! Так что, если задвинуть за угол высокую духовность театра, то нужен он нам хотя бы в таком варианте. Вроде бы всё я «разложила», но что-то тревожит.

Да!  А как же быть с детками, для которых у нас «всё лучшее»?  В ТАКОЙ театр их разве поведешь? Залучить в театр, конечно, можно, а вот как потом залучить в книгочеи? И как объяснить, что Пушкин – это «наше всё»? Людмила под наркотой – интереснее сказочной, и вообще в театре «суперно», как детки наши говорят. Мамы ахают и плюются, на сцене обнимаются и лежат то в киселе, то еще забавнее – можно обсмеяться! И зачем читать, когда без чтения в сто раз «прикольнее» (лексикон наших деток). Что тут сказать? Разве только то, что все наши критики, воспевающие «новый взгляд» – либо бездетные, либо старые. Им, может, сама Арина Родионовна что-то сказывала на ночь, вроде: «Ой ты гой еси, добрый молодец Евгений!»

А их дети и внуки уже выросли на своем Онегине, так что им остался только «новый взгляд».

Поэтому мне хотелось бы выступить с предложением, которое, кроме как фантастическим и даже безумным, не назовешь. И пригласить в сотоварищи господ – В.Шекспира и Б.Шоу, они тоже ратовали за примерно такую идею.

 А что, если сделать отдельный ТЕАТР? Где будет идти всегда то же самое, что мылится по всем сценам в разных ипостасях, но только лишь в том, классическом виде, что задумывал автор?!

И название есть от Бернарда Шоу – «Народный театр»! Пусть играют студенты и студийцы, причем разного и многопланового толка. Пусть поют, танцуют и стараются овладеть словом.  Идет в Большом «та самая «Людмила», и в «Народном» тоже – пусть в усеченном варианте, но с ярким, живым рассказом и с таким же исполнением музыки. Режиссеры – молодые, без звездно-закидонных амбиций. И в театре учат, как себя вести, как слушать музыку…  Как не бежать, сломя голову, за шапкой… И не будет скандалов, жалоб на «чувства», любительских рекомендаций от РПЦ! Вначале нужны будут деньги, но, полагаю, народ откликнется – и на первые попытки театра сложится. А потом такой театр будет стопроцентно оплачивать себя сам!  В школе проходят А.Островского, порой одновременно ставят его на какой-то «большой» сцене, но, конечно, тоже с «новым прищуром» и такими же «глубинными» мыслями по поводу перекройки сюжета.

А в «Народном театре» – всё, как написано, без гинеколога! И ты берешь свое дитя за руку и ведешь в ТАКОЙ театр, и вздыхаешь, но без ужаса, а с облегчением… И Александру Николаевичу Островскому легче, и Александр Сергеевич заодно успокоится и немножко отдохнет.

– Ну да, – скажет любой читатель, – фантастика!  Эрик Фрэнк Рассел отдыхает!

Но, право же, мечтать не вредно, особенно на распутье. Это просто голая идея, но ее можно «одеть» – удачными дополнениями, умно и целенаправленно.  Только не «обувать», как у нас принято…   Давно, к 850-летию Москвы, я по заказу написала так называемые «Патриотические сцены», они шли и на площадках и были в репертуаре театра. Пьесы были намеренно короткими и почти без декораций: театр мобильно двигался по Москве. Можно использовать и эту идею – с небольшим, но емким объемом. Тем более, сейчас существует техника четкого видеоряда.

Всё выглядит просто чудесно, как в сказке! Однако есть и моим мечтаниям ответ.  Вот что говорит королева Елизавета (пьеса Б.Шоу «Смуглая леди сонетов», см. выше) В.Шекспиру:

«Одно я скажу: если б было в моей власти обратиться через века к нашим потомкам, я искренне посоветовала бы им исполнить вашу просьбу, ибо правильно сказал шотландский менестрель, что создающий песни народа могущественнее, чем создающий его законы».

Так что же, обращаться к потомкам «через века» или пробовать бороться за свой ТЕАТР самим?!

Наталия Невская