Для начала мне надо представиться. – Я экстремист в эстетике. Я считаю, что неприкладное искусство призвано для общения подсознаний: автора и восприемников. Что художественный смысл такого искусства нецитируем.

А если вспомнить, что, в школе есть уроки литературы, на которых учат литературоведению (призванному научить умению понимать, что хотел сказать автор), но понятия нецитируемости на этих уроках нет… То ясно, что я себя чувствую в деле понимания, как в диком поле.

Хорошо. Пусть так. Но можно же ждать, что есть какая-то тенденция к улучшению?

Шиш. Нет её.

Лучше всего это видно по судьбе открытия всемирно известного психолога Выготского, что такое художественность. Насколько Выготский известен, почитаем и цитируем, настолько его теория художественности никем не применяется практически.

Я уже больше полувека занимаюсь искусство- и литературоведением и не встретил ни одного автора, применяющего его метод синтеза художественного смысла.

Я не предлагаю верить мне на слово. Я продемонстрирую.

Особенно про синтез. Потому что анализ худо-бедно применяется. Анализ состоит в выявлении противоречий «текста». А синтез – озарение насчёт того, что пережил восприемник от противочувствий из-за «текстовых» противоречий… Синтез состоит в неприменении прямых слов! Подвёл читателя анализом и бросил.

Вот, что делает Выготский с толкованием «Вороны и лисицы».

«Наша мысль направлена сразу на то, что лесть гнусна, вредна, мы видим перед собой наибольшее воплощение льстеца, однако мы привыкли к тому, что льстит зависимый, льстит тот, кто побежден, кто выпрашивает, и одновременно с этим наше чувство направляется как раз в противоположную сторону: мы все время видим, что лисица по существу вовсе не льстит, издевается, что это она — господин положения, и каждое слово ее лести звучит для нас совершенно двойственно: и как лесть и как издевательство.

Голубушка, как хороша!

Ну что за шейка, что за глазки!..

Какие перушки! какой носок!

и т. д.

И вот на этой двойственности нашего восприятия все время играет басня. Эта двойственность все время поддерживает интерес и остроту басни, и мы можем сказать наверно, что, не будь ее, басня потеряла бы всю свою прелесть» (Выготский. Психология искусства).

Клянусь, я до прочтения вот этого никогда не замечал издевательства. Потому что прямые слова Крылова о лести говорят, а об издевательстве – прямых слов – нет.  Я же  был маменькин сынок. Поступал – как надо. Мама была тёмная, от артистизма далёкая. Поэтому лично мне кажется, что достаточно было Выготскому обратить моё внимание на прелесть издевательства, как прежнее удовольствие от басни колоссально пополнилось. ЧЕМ-ТО. Я долго не знал, чем. Пока не прочёл у знаменитого пушкиноведа Фомичёва мимоходом брошенное, что можно к реализму прийти и минуя романтизм: сразу из предромантизма. И он сослался на Крылова.

Реализм же – это не прелесть правила и не прелесть беспредела, а прелесть здравого смысла, что ли.

Я поступил сейчас вопреки Выготскому. Я тем, может, многих отталкиваю – договариванием до конца. Но мне это в удовольствие.

Оно, наверно, оттого, что я думаю, что я попал в истину. А как же приятно не быть дипломатом, говорить истину! Особенно, когда вокруг этого избегают.

Сам Выготский дал (намёком) три синтеза: нескольких басен Крылова, шекспировского «Гамлета» и «Лёгкого дыхания» Бунина.

И посмотрите, как применяет метод Выготского И. С. Иванова (http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2015/6/Ivanova_Imagination-Shakespeare/).

Она заметила, что, анализируя «Лёгкое дыхание», Выготский (как и с открыванием глаз паинькам на прелесть, приданную Крыловым Злу в лисице) взял и, наоборот, открыл глаза сластёнам на затушёвывание Буниным Зла в шлюхе. Открыл – указав на перескоки сюжета сравнительно с грязной фабулой. (Кто не знает: фабула – это расположение событий в хронологическом порядке.) И вот Иванова думает, что, сделав то же (сославшись на Выготского), она намекнула на нецитруемый художественный смысл трагедии  Ю. Н. Богданова  «Джульетта». (От шекспировской богдановская отличатся. Шекспир нас отослал в прошлое, когда была феодальная междуусобица, мешавшая любви особей из разных кланов. А Богданов, наоборот, в будущее, когда в России появились – а появились они в 2011 году – суррогатные матери, но не предусмотрены браки между близнецами, у такой матери родившимися и выросшими в разных семьях, а взрослыми друг друга полюбившими в неведеньи о родстве. И там и там сталкивается Добро одно и Добро другое. И от их столкновения – катарсис. Нецитируемый.)

И точно, как я, Иванова не удерживается и разъясняет катарсис:

«В трагедии У. Шекспира после смерти Ромео и Джульетты встаёт вопрос о том, не пора ли отменить закон кровной мести. А читатель трагедии Ю. Н. Богданова начинает задумываться о том, всегда ли актуально табу на кровнородственные браки».

Так я это считаю профанацией теории Выготского, а не умением её применять.

Потому что «закон кровной мести» можно перефразировать: «потакание ненавистникам». И его можно процитировать. Что Иванова и делает.

А художественный-то смысл нецитируем.

Нет, он может быть процитирован, если он подсознательно образный (т.е. сознанию обычного человека не даётся, только специалист его осознаёт). Так тут, у Шекспира, по Ивановой, и образа даже нет – просто перефразировано. Не говоря уж о подсознательности образа.

(Определённости ради я приведу пример подсознательного образа. «Во свет рабства тьму претвори». – «Вольность» Радищева. Сгущение согласных есть образ трудности дела революции. Ну вряд ли Радищев грыз перо и искал, искал такие слова, чтоб сгустились согласные. У него душа горела. Вот оно и написалось – сразу. А вы, обычные, прочтёте и не сообразите про сгущение согласных. Но подсознание ваше всё «поймёт».)

И какой он, к чёрту, художественный смысл (отменить «закон кровной мести»), когда написал это Шекспир в 1594 году, когда в Англии давно нет никакой феодальной раздробленности и потакания ненавистникам, которые были 300 лет назад в Италии, месте действия трагедии. Сейчас, в 1594-м, в Англии какая-то другая беда подбирается. Чему-то другому Шекспир кричит: «Нет!» – Чему? – Вот, например:

Усиленное предложение (из-за внедрения мануфактур) «…усилило спрос на шерсть и повысило ее цену. За XVI в. цена на шерсть в Англии увеличилась почти в три раза…

…это привело к тому, что… овцеводство стало в Англии сверхприбыльным занятием. Английские землевладельцы начали ускоренными темпами превращать свои пашни в пастбища для овец, огораживать общинные земли, луга и пастбища, сгонять крестьян с земли» (https://studme.org/50880/politekonomiya/angliya).

Как сгонять? – Прекращением договора аренды, копигольда, которым когда-то крестьяне освободились от крепостной зависимости.

Бандитской норме современной жизни кричит «Нет!» Шекспир. Дворянский раздрай при всесильи чести 300 лет назад просто хорошо годился быть образом современного безобразия, опирающегося на право.

Я не могу судить, каков на самом деле художественный смысл трагедии «Джульетта», — её нельзя прочесть в интернете. Но Иванова не только неверно катарсис расшифровала, но и не смогла, как Выготский, к нему подвести своего читателя.

Одухотворение смертей («поднимает руки и исчезает на фоне звёздного неба» в пику натуралистическому их показу) Иванова молчаливо сближает с упоминавшимся  затушёвыванием Буниным Зла в шлюхе.

(Не молчаливо она считает это образом: «путь в более совершенный мир», где разрешены кровосмесительные браки. Она и про Бунина, наверно, думает, что тот за вседозволенность. То есть она не приемлет нецитируемости, хоть и ссылается на Выготского. А Бунин и в самом деле доэволюционировал до исповедования вседозволенности, но не в 1916 году, когда написал «Лёгкое дыхание».)

Так что я, повторяю, не встречал за полвека никого, кто умел бы практически использовать теорию Выготского о художественности.

Воложин Соломон Исаакович