Не находя, о чём бы, воодушевляющем, написать, я обратился к… Гоголю. Имя – огромное. С ним не потрачу время зря, думалось. А меня бередила неизвестность для меня, чего это он написал «Записки сумасшедшего». От злости, что ли? Такой суперсарказм. Только обнаруживая собственное сумасшествие Поприщин доходит до прозрения (и нас доводит), какой дрянной мир вокруг. И всё это получается очень зашифрованным. То есть – заранее знаемым. И потому – не художественным. (Сатира аж в словаре литературоведческих терминов признана самым нехудожественным родом искусства. Не я один такой эстетический экстремист.) Мне захотелось узнать, не перед концом ли жизни (общепризнанно ж что он тогда стал писать нехудожественно – поучения) Гоголь написал «Записки сумасшедшего». – Оказалось – в 1834-м году. До «Тараса Бульбы», тот же – ой, как за душу берёт. И тут же глаз зацепился, что всего за 5 лет до того он, двадцатилетний, написал «Ганц Кюхельгартен» (1829). Это, помнится, ругали. Но. Мало ли, кто-то ругал… Я вчера прочёл авторитетное оправдание несовершенным произведениям…

«Стихослагательство отвечает сплошь и рядом потребности вполне реальной: потребности высказаться, и не как-нибудь, а так, чтобы при этом высказываемое оказалось облагороженным, приподнятым, что и обеспечивается использованием готового поэтического словаря и столь же готового, подслушанного (и подчас плохо расслышанного) ритма. Огромное большинство стихотворений, что пишутся на земном шаре, не для печати или не в первую очередь для печати, относятся к разряду чистой лирики. Слагатели слагают их о себе и о самом для себя важном и дорогом; они, можно сказать, только и делают, что пишут «Я помню чудное мгновенье» или «Выхожу один я на дорогу», и делают они при этом (в смысле английского глагола to do, а не to make) то же самое, что делали авторы этих двух строк, задумывая и занося в свою тетрадь стихотворения, начинающиеся ими. Но когда это важное и дорогое, это высказанное и даже спетое попадает, минуя редакторские корзины, в печать, мы, т. е. другие, любители стихов, быть может, их и пишущие (и чего доброго пишущие не лучше), пожимаем плечами не без досады, а если читается это автором, да еще с эстрады, испытываем неловкость, то в жалость переходящую, то в стыд. Принимать исповедь мы не призваны, отпускать грехи не в нашей власти, и вместе с тем, когда перед нами живой человек, нам трудно его одиночество или его «чудные мгновенья» счесть за ничто, и его на голос положенные слова отбросить, как пустую шелуху» (Вейдле. https://profilib.net/chtenie/103548/v-veydle-embriologiya-poezii-88.php).

Мне вспоминается начало стихотворения, сочинённого моею будущей женою при писании мне – за две тысячи километров – письма:

Бедная. Ей не хотелось идти за меня замуж. Ей было смутно, но ясно, что тем кончается её романтическая молодость. (Слово романтическая тут негоже. Это эгоизм, если одним словом и в моральном плане. Разве что вспомнить про гражданский романтизм… и родственный ему трагический героизм.) Её прокоммунизм, мечта жить коммуной, стихийное левое шестидесятничество потерпели крах, как и её первая любовь к певцу (в буквальном смысле) этих идеалов. А я был в чём-то свой, но… без героизма, без порыва и поэзии. Мы очень подходили друг к другу в мещанском смысле. А тот же неуничтожим в жизни каждого в какой-то степени. И она предчувствовала, что мы оба в мещанстве погрязнем. И она медлила, не отвечала на моё предложение выйти за меня. Я мучался. Она мучалась. И вот сочинила мне стихи обещания и слала мне между строк успокаивающего письма? – Нет. Это зов души, надеющейся, несмотря на дурное предчувствие, всё же заразить меня собою. Не смотря ни на что – потому и оттенок мистики сверхдальней телепатической связи родственных душ.

И я подумал, не то же ли было у Гоголя с «Ганцом Кюхельгартеном».

А у него тоже останавливает внимание кое-что. Например:

Но нет. У Гоголя оказались излияния прекраснодушного мечтателя. Пейзаж души. Всё-всё-всё – прекрасно. Чистый романтизм. Как в живописи дюссельдорфской школы.

Лессинг. Романтический пейзаж.

Противоположность таким картинам содержания вдохновения, которым такие прелести созданы, мне представляется доказательством подсознательности идеала автора.

Разве что… Вот что это за имена: «Мисолунги», «Колокотрони», «Про Канинга»?

Первые два – это про Грецию и её национально-освободительную войну против Турции. В 1824 году в Мисолунги умер Байрон, воевавший на стороне греков. Город был разрушен. Делакруа в 1826-м написал на эту тему картину, похожую на «Свободу на баррикадах». Колокотрони – один из выдающихся деятелей греческого восстания. Канинг – британский министр иностранных дел в 1822-1827 годах. «При нём Великобритания одной из первых признала независимость испанских провинций в Латинской Америке и подключилась к борьбе греков за независимость» (Википедия). В ту же степь и рядом прописанное: «Про бедствия и мятежи в Мадрите». В 1820-1823 гг была провалившаяся революция в Испании, и потом наступило так называемое «чёрное десятилетие». Ну и дата создания самого «Ганца Кюхельгартена» – 1829 – всего на 4 года отстоит от 1825. даты поражения декабристов в России.

Лессинга, Ганца Кюхельгартена и его автора Гоголя эти провалы не оставили равнодушными. Только этот Ганц (который, как и моя Наташа, медлил жениться на своей Луизе) был Наташе противоположностью. Да и Лессинг и Гоголь. Наташа не теряла надежды меня перевоспитать. (Как у Высоцкого: вот-вот и взойдёт.) А эти трое полностью отчаялись. (Чем и отличается романтизм от гражданского романтизма.)

У романтизма от гражданского романтизма осталось только отдалённое воспоминание. И теперь его победа лишь в том, что он прекрасное нашёл в своей внутренней жизни.

Эта последняя светится в описании даже и мещанских картин.

Мало тут открытий великих романтиков: субъективных прилагательных («Веселый домик»), зыбких синтаксических связей («С прохладою спокойный тихий вечер / Спускается»), натянутных метафорических эпитетов («тихий вечер»), меланхолических слов («прощальные лучи», «сумрачное море»), восклицательных конструкций для нейтрального явления («Веселый домик!»), свойств вместо предмета («прохладою» вместо прохладного воздуха), — всего, что подсознательно относит к внутреннему миру, в пику плохому миру внешнему. – Всё-таки это молодой ещё Гоголь, а может, уже и испорченный входящим в силу реализмом, антагонистом романтизма. У него в «зеленой краской» цвет не только имеет психологическое звучание идиллии, но и реальный цвет. У него наречия в «сердце билось сильно, сильно» не только чувственный призвук имеют, но и физиологический. Сам выбор места действия – Германии, страны великих романтиков – есть некое реалистическое отстранение от романтизма. Сама фабула едва ли не насмешка: Ганц покинул невесту, через два года, разочарованный во всём, вернулся, очаровался Луизой вновь, женился и…

И как-то скомкан конец.

Скоро-скоро после этого Гоголь станет реалистом, как и Пушкин. (В «Тарасе Бульбе», да и во всём «Миргороде», пафос таков – среда определяет человека.) И рассмотрение этого перехода к реализму имеет актуальное значение для России сегодня. Терпят поражение за поражением цветные революции вокруг России: промайданных татар в Крыму и проевропейцев на Донбассе в 2014 году, оппозиционеров во главе с Джиоевой в Южной Осетии в 2011 году, в Кыргызстане, в  Сирии – Сирийская свободная армия вот сейчас складывает оружие, даже не произошла цветная революция в Узбекистане в 2016-м. На смену глобализму наступает эра консерватизма и традиционализма (даже в США в президенты прорвался антиглобалист Трамп). Пятой колоне в России, может, стоит начать отходить не только от своего (по аналогии) гражданского романтизма, но и от просто романтизма – к реализму идти?

Ляпы Гоголь допустил-таки. Перечислю некоторые, которые не указали первые критики этого произведения.

Хоть стихотворство и допускает вольности; но не ради ж простого поддержания ритма или рифмы.

И зачем он всюду такое ударение на слове «пасто`р» делает?

А вот это как-то неловко:

Это на четверти текста. Может, правильно писали:

«В „Гансе Кюхельгартене“ столь много несообразностей, картины часто так чудовищны, и авторская смелость в поэтических украшениях, в слоге и даже в стихосложении так безотчетлива, что свет ничего бы не потерял, когда бы сия первая попытка юного таланта залежалась под спудом» (https://librolife.ru/g3120151).

Может, не стоило и мне извлекать это произведение на свет божий и обсуждать?..

Но уж больно много красоты и восторга. Тогда как сочинено это из-за, наоборот, горя и бед, реакции, так называемой, в николаевской России и после революционных потрясений в Южной Европе.

При такой противоречивости как не вспомнить о моей идее-фикс, что художественность – это след подсознательного идеала автора? Больно мало негатива в тексте и Гоголя, и Лессинга. Больно уж горячо становится, если, глядя на эту красоту, знаешь про то, чем она рождена. Неожиданность, конечно, не доказательство подсознательности её рождения. Но всё-таки…

(О подсознательном у Лессинга я написал тут — http://art-otkrytie.narod.ru/benua2-5.htm)

А нынешней пятой колоне можно даже посочувствовать, если и она в большинстве своём вдохновлена тоже подсознаптельно на благие мысли и дела недостатками путинской России.

Соломон Воложин