На излёте ХХ века русская поэзия пережила эпоху девальвации высокого поэтического слова, девальвацию самой категории возвышенного, которое стало восприниматься уже не только скептически, но зачастую и со знаком «минус» — в негативном и ироническом свете, как демонстрация высокопарной наигранной риторики.

Символ этой эпохи — поэзия Бродского, поэзия бесспорно выдающаяся, но выдающаяся в первую очередь своим разъедающим и всепоглощающим скептицизмом, ставшая волей исторической судьбы, можно сказать, классикой скептической поэзии на долгие времена.

До этого же, в разгар советской эпохи, в СССР безраздельно царствовала как раз поэзия высоких слов, незаметно превратившихся в пустые слова, в безоглядное и безудержное пустозвонство.

Узнаваемые символы поэзии этого рода — Вознесенский и Евтушенко, эти близнецы-братья «прогрессивной» советской поэзии, сводившейся к красивым словам, широковещательным декларациям и банально-романтическим проповедям любви и счастья, которые сначала увлекли советских людей (в очередной раз), а потом безмерно и уже окончательно им наскучили.

И как посильная замена «надувной» патетики Вознесенского-Евтушенко (особенно последнего, конечно) быстро получила распространение обывательская поэзия и поэзия всепобеждающей пошлости и мещанства.

Ее идеальное воплощение — обильное как затяжные, беспросветные осенние дожди и характерно мещанское творчество Александра Кушнера, которое каким-то образом продолжается и до сих пор.

Мещанская стихия в отечественной поэзии оказалась настолько широкой и благодатной, что у н её быстро появились и новые провозвестники.

В частности, небезызвестный и очень характерный в этом плане петербургский стихотворец, Алексей Пурин.

Его сочинительство очень типично как как своего рода эталон пошлости, эталон пустой развлекательно-обывательской поэзии нашего времени, по которому легко и удобно измерять «степень пошлости» и в поэзии других находящихся до сих пор «в ходу» стихотворцев, принадлежащих по сути своего сочинительства к той же отжившей советско-мещанской эпохе конца ХХ века, на которой давно уже пора поставить крест.

***

Поздние советские и первые постсоветские годы в нашей поэзии стали эпохой банальности и посредственности, когда подавляющее большинство активно печатавшихся поэтов были очень похожи на «шесть дочерей князя Тугоуховского» в великой комедии Грибоедова, как мы помним, совершенно неотличимых друг от друга.

Стихи самых разных авторов, печатавшихся тогда в солидных толстых журналах, были настолько похожи, что их авторов легко можно было перепутать и без потерь заменить одного другим.

Поэтическая индивидуальность полностью исчерпала себя как явление.

Поэзия стала и безмерно банальной, и духовно обыденной, и стёртой.

Но это не могло, конечно, продолжаться вечно.

Освежающая волна в нашей поэзии была неизбежна и ей предстояло смыть всю духовную слизь и накипь пустозвонства и пошлости, накопившуюся за долгие годы.

На самом деле семидесятые, восьмидесятые и девяностые годы в нашей отечественной поэзии ХХ века очень напоминали те же годы в русской поэзии Х1Х столетия, где поэтом-домоседом Апухтиным стал какой-нибудь Кушнер, а рядовым сентиментальным и пошлым Надсоном — какой-нибудь Пурин. (Хотя, конечно же, в действительности оба названные сочинителя намного беднее по дарованиям, ниже по уровню стихотворчества и много меньше по своей исторической в русской поэзии чем Апухтин и Семён Надсон соответственно)

Великий Бродский же на их фоне — это великий Некрасов своего времени, только Некрасов «наизнанку», тоже прогрессивно- демократический, но народ вовсе не жалеющий и даже не замечающий… Некрасов, благополучно перебравшийся за океан…

И тогда, в последние десятилетия Х1Х века, тоже остро ощущалась в отечественной поэзии застойность, засилье штампов, пошлость, обывательщина и отсутствие подлинного «нового слова».

И тогда русской поэтической культуре тоже предстояло на рубеже Х1Х и ХХ веков пробудиться от сна.

И она пробудилась — явились символисты, Мережковский, Зинаида Гиппиус, Бальмонт, Брюсов и наконец Блок…

Тоже самое по большому счету происходит и сейчас.

Литература и в особенности поэзия в России как будто вновь и вновь совершает свой неизбежный «вековой круг», вековой цикл развития.

И на рубеже нового столетия в России — всегда вырастали новые таланты и появлялись новые яркие имена в поэзии.

Вот и сейчас мы видим эти новые яркие имена на российском поэтическом небосклоне.

Одно из них — Стефания Данилова.

Необычный, ошеломляюще яркий автор поэзия которого открыта миру и как губка впитывает окружающую жизнь во всей её повседневности и во всем её драматизме.

При этом вся поэзия Стефании Даниловой живёт и дышит по сути дела одним единственным – головокружительной творческой свободой.

Эта свобода, редкостная, неожиданная, способная и увлечь, и порой смутить, озадачить — тоже знак нашего времени…

И более того — его важнейший, может быть, главный символ.

При этом поэтическая свобода Стефании Даниловой подобна «энергетическому коктейлю» — она энергетически заряжена, бурлит эмоциями, которые поэт буквально выплёскивает в мир в бурном потоке:

«Я бы бросила, я сказала б, что мне неможется, но мотор заведён, и вздёрнут в моей груди.

Позади все то, что я не реализовала…

Я сжимаю ладони выдуманного штурвала

и бегу

вперёд

похожая

на чуму…

Я бегу так, как будто за мною бегут захватчики и хотят превратить в стометровку мой марафон.

Я бегу

Так, как пьют:

Взахлёб,

Постигая истину

То по кругу, то по квадрату, то по прямой.

На последнем глотке дыханья прошу:

дождись меня

самый дальний и близкий,

противоречивый мой».

Ошеломляющие, предельно заряженные энергией жизни и свободных, рвущихся в мир чувств строки…

Так в ХХ веке в России не писали.

Не было тогда у русских поэтов, как больших, так и малых, ни энергии такой, ни такой поразительной духовной свободы…

Не были так бесстрашно открыты миру их души.

Что-то скованное и жалкое, подневольное таилось в них и изнутри губило лучшие поэтические порывы…

В итоге и поэзия типичных представителей ХХ века в России обычно тонула в омуте несвободы, оставаясь духовно немощной, беспомощной, стёртой и безысходно банальной.

***

Можно сколько угодно говорить теперь о преимуществах советской жизни и самого былого СССР в сравнении с жизнью современного общества, в сопоставлении с организацией многих сфер жизни в нынешней России.

Но одного в СССР точно и однозначно не было — СВОБОДЫ.

Вот не было ее тогда и все!

И не было свободы не только в советской жизни, но и в советской культуре и литературе, конечно.

О поэтах и писателях тогдашняя власть заботилась, хорошо их кормила, если они «пели советские песни» и писали, что нужно и так как требуется, прославляли социализм, советский образ жизни и пр.

Но никакой свободы советская власть писателям не давала. Свободы просто не было в ее «народном хозяйстве», в арсенале ее ценностей.

И советский человек не знал и не мог знать, что такое свобода.

Совершенно не знал, что такое свобода и советский писатель, и поэт.

Не знал не только потому, что ему было предписано соблюдать жёсткие идеологические нормы, установленные властью Партии, которые ему, скажем, «развернуться не давали».

Он не ощущал «воздуха» свободы и в своём собственном творческом сознании.

Сознание советского деятеля культуры и советского писателя и поэта, в частности, было наводнено некими «правилами», которые надо непременно неукоснительно соблюдать.

Об этом ему собственный «внутренний голос» говорил не меньше, чем предписания тогдашних коммунистических властей предержащих.

И в поэзии это были хотя бы те же традиционные правила стихосложения, те же хореи и ямбы и тому подобное. А вовсе не обязательно нормы чисто идеологические.

В советской поэзии ко всему неканоническому, ко всему, что выходит за рамки «правил», за пределы установленных норм и форм относились крайне враждебно — с неприязнью и полным непониманием.

Не принимали, например, стихи без знаков препинания и заглавных букв, очень настороженно воспринимали стихи без рифмы или без должной традиционной системы строк и строф пр.

Все это — характерные черты советской эпохи.

Тогда более всего боялись непредсказуемости СВОБОДЫ, боялись плодов СВОБОДЫ.

В 1990-е годы мы все в России поняли, вынуждены были понять, что у свободы бывает и «тёмный лик» — свобода, превращающаяся в произвол, что бывает и беспредел разнузданной свободы.

Но вектор развития нашего общества остаётся тем не менее прежним — к все большей и большей свободе человека., к все больше свободе сознания и творчества.

Это выражается и в культуре в целом, и в литературе, и в обычной жизни простых людей.

Препоны свободе человека ставятся и сейчас (государством, ведущими религиями), но время неумолимо их разрушает. Неумолимо и постоянно.

Возьмём хотя бы сексуальную свободу и запретную при советской власти тему секса.

Сейчас в Интернете о сексе увидеть и прочитать можно все что угодно -решительно все! Ничего запретного в этой сфере жизни на пространстве Интернета уже просто не существует. Или такие запреты (блокировку определенных сайтов и пр.) при желании может обойти любой разбирающийся в Интернете человек.

Далеко не так было даже в свободные 1990-е годы — тогда в России создателей порнографической продукции, например, и к суду порой привлекали за нарушение определенных правил (демонстрацию половых органов крупным планом и т. д.)

А теперь — нет и тени всего этого.

С темой секса в масштабе нашего общества произошло фактически тоже самое, что некогда произошло и с судьбой знаменитого романа Набокова «Лолита» — запрещали, запрещали, осуждали, осуждали…

И в конце концов сдались. Покорились природе человеческой.

Тоже самое происходит и в других сферах жизни человека и общества — свобода становится осязаемой реальностью и двигателем общественного развития.

И может ли литература, может ли поэзия остаться в стороне от всего этого НАВОДНЕНИЯ СВОБОДЫ В НАШЕЙ ЖИЗНИ? — Не может конечно!

Однако, в ту же отечественную поэзию свобода по-настоящему пришла с большим историческим опозданием — только в первые два десятилетия ХХ1 века.

И этому есть объяснения — свобода внешняя, дарованная самими историческими событиями, должна была перевоплотиться во внутреннюю свободу человека. А это — долгий процесс.

Для советского писателя и поэта внутренняя духовная свобода была — как необычнейшее и неприятное состояние невесомости.

Он в этой невесомости только беспомощно барахтался… И ждал лишь избавления от н её.

Ждал, когда же вернётся вновь привычное «земное тяготение», позволяющее ему благополучно жить и успешно творить.

И должны были пройти, конечно, долгие годы чтобы поэтическое сознание смогло полностью переродиться в России и почувствовать и выразить — упоение свободы, её сладость, её восторг…

***

Однако, конечно же, далеко не все более или менее известные современные стихотворцы, даже из числа широко печатающихся ныне, на самом деле творческие дееспособны и далеко не всегда их сочинительство питает именно «воздух свободы.»

Немало и тех, кто в печать-то теми или иными путями пробрался, но о том что такое настоящее свободное творчество никакого представления не имеет, создавая духовно мутные и беспомощные вирши на потребу нынешнего мещанина-обывателя.

Приведём два характерных примера такой поэзии.

Обычно подобный горе-поэт, пытаясь чем-то поддержать свои творческие потуги, обращается к литературной мимикрии.

Чаще всего он или актёрски разыгрывает необыкновенную творческую оригинальность и новаторство или наоборот начинает демонстративно «на публику» разыгрывать роль наследника великих поэтических традиций классики.

Первое подспорье для своих стихотворных опусов избрал например самозабвенно влюблённый во все кажущееся очень оригинальным Алексей Алехин (кстати говоря по совместительству ещё и редактор журнала поэзии «Арион») а вторую опору (якобы на классику и её традиции) — уже упоминавшийся нами «лидер» нынешнего самодовольного литературного мещанства (наряду с Александром Кушнером) Алесей Пурин.

Так имитируя безбрежную оригинальность, Алексей Алехин созидает такой например чудный стих о некоем Поэте:

«остался

с охапкой ветра в руках.»

Это стихотворение такое у господина Алехина…. Здорово, правда?!

Поэт остался «с охапкой ветра»…

До такого и действительно додуматься надо! Ведь не каждый додумается, например, что можно остаться «с куском воды»,

или «с лужей снега»…

Но и традиционалисты наши в обиду себя в плане оригинальности не дадут.

Вот, в частности, очередной шедевр удалого и полного высоких чувств как говорится «по уши» Алексея Пурина.

«И даже мёртвою весною
я сберегу (а вы вольны?)
за замороженной десною
обол сосулечной слюны!» 

Красочные какие стихи! Надо же!

Сберегай, сберегай наш дивный поэт «обол сосулечной слюны»… за «замороженной десною».

Часто видимо приходится бывать многоуважаемому господину Пурину у зубного врача.

И правдивая у него память об этих сеансах лечения у стоматолога — сразу видно, что поэт-реалист, достойный наследник нашей дорогой классики.

Преемник Пушкина можно сказать.

***

Нынешний российский поэтический Парнас — вообще причудливое место… Кого только там порой не встретишь.

Иногда кажется, что это на самом деле чаща дремучего леса, где кто только не живет, какие только лешие не бродят, и какие только ведьмы не прячутся там в своих избушках на курьих ножках.

Конечно, дутые поэтические имена попавших как говорили в старое время «в случай» стихотворцев, искусственно сфабрикованные дутые поэтические репутации поблекнут, забудутся через недолгий отрезок исторического времени.

И от них естественно не останется и следа не только в Реке Времен, но и в памяти ценителей русской поэзии.

***

В нашу эпоху единственным мерилом достижений поэта становится его талант, его творческая уникальность и неповторимость — никакие правила и нормы уже не играют роли.

Можно писать рифмованные стихи и стихи без рифмы, стихи возвышенные и стихи иронические, стихи философические и стихи сентиментальные или скептические — это уже само по себе не имеет значения.

Все решает исключительность и глубина, и мощь поэтического дарования.

И только она.

Настоящий большой Поэт нашей эпохи творит всегда предельно свободно.

Он — подлинный хозяин Царства головокружительной свободы слитой воедино с ошеломляющей и неиссякаемой Энергией жизни, творящей и творящей новые и светлые миры.

Сергей Носов