Четверг, 28.03.2024
Журнал Клаузура

Там, в небесных садах… под кладбищенским навесом. Очерк

– Она тебе снится! – часто спрашивают меня знакомые женщины.

– Нет!? Это хорошо. Значит душа упокоилась с миром.

Мама умерла в ночь Вербного воскресения. Украина выбирала нового Президента, а ангелы принимали душу новопреставленной Марии.

На мониторе компьютера в кабинете заведующего кладбищем мелькали фигуры людей, наполняющих пластиковые пакеты и ведра песком из огромной желтой кучи за углом конторы.

– Три камеры по всей территории расставили, – перехватил мой любопытный взгляд ритуальный работник, – но как крали, так и крадут.

– А что можно унести с кладбища? – удивился я.

– Как что!? Цветной металл: латунные кресты, алюминиевые украшения оградок. Медные и бронзовые таблички, наконец. С ними в последнее время вовсе беда: сорвут ночью пластмассовую или стеклопакетную табличку, окрашенную под бронзу или латунь – разобьют в ярости об оградку, а еще хуже памятник со злости завалят. Дикари, одним словом.

Ни перед чем не останавливаются. Да что там таблички – с часовни, той, что за памятником Васе Коржу, ночью с крыши сорвали все медные листы. Даже латунную дверную ручку отпилили. Креста на них нет.

– А на памятник Коржу никто не покушался? – ухмыльнулся я. – Ведь металла в нем прилично.

– Да вы что! Вася был известнейшим вором в законе. Причем верующим. Его ныне здравствующие дружки в то же утро забулдыг вычислили бы, а вечером их нашли с ножами в боках. Это вам не батюшки и полиция – в этом учреждении все оперативно и серьезно.

– Я слышал, что над памятником Коржу работал сам Церетели – тот самый, который изваял монумент Петру Первому в Москве. Что ни говори, а памятник впечатляет: Вася словно живой на корточках сидит и раздумывает над новым делом. Говорят, что Корж был верховным судьей в уголовном мире, а посмертную скульптуру заказал и установил именитый московский журналист, попавший на Колыму по громкому политическому делу. Десять лет строгого режима –­ это фактически смертный приговор, особенного при негласном приказе прессования заключенного. Но политического зэка взял под крыло Вася Корж. Никто журналиста и пальцем не тронул. А через пять лет он по УДО вернулся в столицу.

Вот и отблагодарил защитника после его смерти. Вместе с другими авторитетами, конечно.

– Хм… Не знаю, не знаю. В то время, когда памятник устанавливали, я здесь еще не работал. Но, что скульптуру из Москвы привезли – это точно.

Работник замолчал и пристально посмотрел на меня. Я напрягся в ожидании оглашения суммы за место на давно закрытом кладбище – том самом, на котором похоронен мой отец. Но ритуальщик молчал.

***

– Смотри! – через день за завтраком у могилы матери воскликнула моя жена и указала рукой вверх.

С южной части неба к нам приближалась вереница перелетных птиц.

– Гуси! – вырвалось у меня.

Птицы вытянулись неровным клином за летящим впереди вожаком. Гуси мерно взмахивали крыльями и что-то оживлено гоготали в полёте. Я пересчитал птиц. Двенадцать! Ровно столько, сколько имен в списке на поминание моих ушедших родственников!

Неожиданно вожак опустился вниз, словно стремясь лучше рассмотреть нашу компанию. Шумная стая нырнула за водырём.

Гуси умолкли. Они пролетели совсем близко над нами, в любопытстве разглядывая то ли нас, то ли разложенную на столике у оградки пищу. Это походило на мираж; лишь свист от взмахов крыльев и испачканные перья животов напоминали о реальности происходящего. Неожиданно над нашими задранными головами вожак что-то крикнул на своем языке, стая загомонила, и… клин внезапно смешался в бесформенную кучу. Лишь у края леса птицы набрали высоту и выровнялись. Но уже не в угол, а в безукоризненную линейку.

***

– Неужели специально над нами пролетели?! – улыбнулся я, провожая глазами исчезающую за верхушками деревьев стаю. – Может это те самые птицы? и запах такой знакомый…

– Какие те самые? – вскинула брови двоюродная сестра.

– Лет пять назад в такую же пору я с матерью красил здесь оградку. Вокруг – ни души. Неожиданно до нас донеслись какие-то необычные звуки, исходящие сверху. Оглянулись: к нам, как и сегодня, рваным клином летела стайка гусей и что-то весело гоготала между собой.

Когда птицы пролетали над нами, случилось нечто: мама неожиданно засеменила вдоль оградок, вслед за стаей, размахивая белой тряпкой и крича сухим голосом: «Путь-дорожка! Путь-дорожка!»

К моему удивлению гуси притормозили, видимо, они действительно услышали слова матери, и выровнялись ровным, как под линейку, клином.

Тогда мать снова воскликнула в небо: «Ко́лесом! Ко́лесом!»

Стая вздрогнула: вначале из строя выбился один гусь, затем второй, а потом все птицы смешались в бесформенную кучу с затерявшимся в ней вожаком. Гуси тревожно загоготали, и живая масса повернула в сторону.

Мать снова взмахнула испачканной краской тряпкой: «Путь-дорожка! Путь-дорожка!»

И снова чудо! Одна из птиц вырвалась вперед, повернув свое мощное тело на север. За ним устремились остальные, быстро перестроившись в клин. Стая исчезла, оставив после себя запах камышей, речной воды, и… мистическое ощущение безграничной свободы.

– Вот это да! – я в удивлении развел руки.

– Извини! Детство вспомнила, – охрипшая мать устало опустилась на скамейку возле чьей-то могилки. – Ничего с тех пор не изменилось. Гуси те же. Только детьми мы бежали с пучками выдернутой из крыш соломы. Потом эти пучки в гнёзда кур подкладывали – верили, что с ними птицы лучше несутся.

До войны девочкой я пасла гусей в деревне. Любила их, а они меня. Как-то одна гуска исчезла. Искали всей родней, но не нашли. Решили, что кто-то украл, или лисица праздник себе устроила. Крепко мне тогда досталось. Хотя и обидно.

Но через три месяца та самая гусыня, как ни в чем небывало, зашла во двор с выводком гусят. Первым делом она подошла ко мне, погладила клювом ногу и что-то прогоготала. Видимо, прощения просила. Где она была, чем питалась? – не понятно. Но в воскресенье отец привез с районной ярмарки большой пряник – специально для меня. Фантастический гостинец по тем временам!

Моя прабабка говорила, что осенью птицы летят в свой рай–вирий, а весной возвращаются на нашу землю. Скоро и моя душа улетит к Володеньке – мужу моему, а твоему отцу. Господи, как хочется его обнять! Одиннадцать их было – как в моих поминальных записках на церковный канун. Не просто так это.

Если не хватит денег на место рядом с отцом – не расстраивайся. Похорони на любом открытом кладбище – лишь бы в земельку. Хотелось бы лежать рядом с Володей, но кладбищенские своего не упустят…

Уходя, я оглянулся: куски и комочки глины со свежего холмика могилы матери скатились на надгробную плиту отца и вытянулись руслом, отдаленно напоминающим человеческую руку.

Окружающим я немного лукавил. Уже который раз мне снился один и тот же сон.

Там, в небесных садах, я вхожу в деревенскую хату давно умершей тетки Ульяны. Она воспитала моего отца-сироту вместе с тремя своими детьми. Сколько раз ребенком в этой хате я качался на люльке, привязанной веревками к ржавому крюку потолочной балки.

В передней хате за столом с деревенской снедью сидят мои родные со спокойными прекрасными лицами. Я обнимаю деда и бабку – родителей моего отца, которых никогда не видел. Их унес голод тридцать третьего года, но эту хату они успели построить. А потом я пожимаю крепкую руку второго деда – отца моей матери. Его убили в январе сорок четвертого при освобождении Ленинграда. За этим застольем есть место и для меня.

Через открытое окно доносятся звуки утреннего села: мычание коров, идущих на выпас, щелканье пастушьих кнутов, щебетание ласточек и веселое гоготание гусей. Прищуренными глазами вдалеке, я вижу, как на зеркале реки у камышей резвится гусиная стая, радостно бьющая крыльями по водной глади Донца. Скоро она полетит еще за чьей-то душой.

Это мой вирий.

Я счастлив и жалею только об одном: эх, если бы можно позвонить с этой хатыны себе двадцатилетнему и предостеречь от глупостей и дурацких ошибок. Впрочем, все равно бы не послушал.

А кто этот рыбак, мирно сидящий с удочкой у камышей? Уж слишком сильно он напоминает того бронзового Васю Коржа под кладбищенским навесом.

Александр Пшеничный


комментария 3

  1. нелли атешгях (гусейнова)

    Спасибо! Очень тронул рассказ. Язык хороший, образный. Маленький рассказ обо всем, а главное, о жизни и светлой ее печали. Об ушедших наших мамах.

  2. Анна

    Конечно, это были те самые гуси…

  3. Byuf

    На рассказ Александра Пшеничного хочется откликнуться добрым благодарным словом. Это хорошая настоящая русская проза, где искренность автора трогает сердце,передается читателю, волнует… Рассказ о жизни, где и печаль, и мудрость, и пороки… Читаешь и радуешься родному русскому слову, выразительному русскому языку и сопереживаешь…

НАПИСАТЬ КОММЕНТАРИЙ

Ваш email адрес не публикуется. Обязательные поля помечены *

Копирайт

© 2011 - 2016 Журнал Клаузура | 18+
Любое копирование материалов только с письменного разрешения редакции

Регистрация

Зарегистрирован в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор).
Электронное периодическое издание "Клаузура". Регистрационный номер Эл ФС 77 — 46276 от 24.08.2011
Печатное издание журнал "Клаузура"
Регистрационный номер ПИ № ФС 77 — 46506 от 09.09.2011

Связь

Главный редактор - Дмитрий Плынов
e-mail: text@klauzura.ru
тел. (495) 726-25-04

Статистика

Яндекс.Метрика