— Построиться во дворе! — раздалась команда, и сержант-омоновец Михаил Воропаев отложил журнал в сторону, сожалея, что не дочитал рассказ.

Во дворе двухминутный инструктаж командира и — вперёд!

Ветви деревьев и кустарников на улице ожили, почки уже готовы были взорваться зеленью, но Михаил не обращал на это внимания. С утра стало ясно, что сегодняшний день будет тяжёлым. В городе готовилась несанкционированная массовая демонстрация протеста против продолжающегося обнищания трудящихся. И вот подразделение омоновцев уже привезли на одну из центральных улиц, ведущих к главной площади города, и поставили задачу: не допустить прорыва демонстрантов к зданию мэрии.

У Воропаева в памяти всплывало сказанное командиром во время инструктажа: «экстремисты… подорвать авторитет президента… пытаются дестабилизировать… враги Отечества… наш святой долг…»

В милиции Михаил служил всего третий год. Высокий, крепкий, он пришёл в ОМОН лишь чтобы быстрее поступить в юридический институт МВД. И он поступил. Получить высшее образование по-другому для него было проблематично. Теперь за обучение надо платить, а он из бедной семьи.

Ещё в школе он мечтал стать юристом. Мечта — это надежда в объятьях воображения. Воропаев жил надеждой, что окончит институт, получит офицерское звание лейтенанта. А его воображение настойчиво рисовало ему желанную картину: он и с погонами полковника милиции. Однако наступлению звёздного часа постоянно мешает проза жизни. За спиной надежды всегда стоит разочарование и ждёт своего часа. Чем дольше он служил, тем больше видел разноликой мерзости в стенах своего ведомства. Руководители всех уровней и рядовые омоновцы не только переступают закон, но и вытирают об него ноги.

Михаил знал, что на Руси воруют давно, но кичиться наворованным стали только в конце двадцатого века. Покупались престижные иномарки, строились роскошные особняки. Воропаев видел, что граница порядочности осталась без охраны, а в обществе процветают бесстыдство, хамство и цинизм. А тут ещё и его матери, и девушке, в которую он влюбился с первого взгляда, не нравилась его работа, или, точнее – служба. Михаил спрашивал себя: неужели цель его жизни оказалась учебной? Появились сомнения в выборе профессии. На червя сомнения часто клюёт пессимизм, и улыбка на лице сержанта стала появляться всё реже и реже.

Он не пытался выкручиваться перед лицом своей совести. Он хотел во всём разобраться. Если уж быть орудием в чьих-то руках, то не слепым, а зрячим. Заочная учёба в институте, самообразование, служба в милиции раскрыли Воропаеву глаза на жизнь так, что временами хотелось зажмуриться. Картины, которые рисовала жизнь, не утешали: кругом нищие, бомжи, наркоманы, малолетние проститутки, повальное пьянство…

На душе всё чаще становилось противно. Налицо было напряжение в обществе. Одни подались в религию, другие — в политику, третьи кинулись обогащаться… Одни стали белыми, другие — красными. Пропасть между богатыми и бедными растёт бешеными темпами, увлекая за собой представителей и с той, и с другой стороны. Набирает обороты ненависть, а классовая ненависть — продукт длительного хранения. В стране царит двоевластие общественного мнения. Понятно, что рано или поздно Ельцин уйдёт, но будет ли его преемник лучше? Борьба за свои убеждения преимущественно ведётся с самим собой. Воропаев никак не мог понять, кто прав: коммунисты или демократы. С одной стороны, в советской жизни не всё было так, как хотелось; с другой — в целом для подавляющей части населения стало ещё хуже. Воропаев видел, что большинство историков страдают умышленным склерозом; чувствовал, что так называемая историческая правда — это всего лишь отретушированная ложь.

Много вопросов в последние месяцы задал себе Воропаев. Очень много. Но ответов не находил. Труднее всего искать, когда потерял душевное равновесие. В какой-то момент он почувствовал, что его совесть не чиста. Как много людей, ощущая муки совести, ничем не могут ей помочь. Михаил был одним из них. Приходилось жить в одной упряжке с теми, кто рядом. Когда он однажды попытался заговорить на волнующие его темы с сослуживцами, над ним грубо посмеялись и посоветовали помалкивать. И он помалкивал. Кто там, в той толпе, с которой придётся схлеснуться сегодня? Да те, у кого нагло отняли настоящее, а скорее всего и будущее. Он и сам на своей шкуре испытал, что такое инфляция, повышение тарифов на квартплату, скачок цен в аптеках. Иной раз он тратил ползарплаты, чтобы купить матери лекарства…

У тех, кто идёт сегодня на него в толпе, тоже есть родные и близкие. Но демонстранты нарушают закон! И вот совсем скоро они подойдут, а он вместе с сослуживцами должен будет колотить их дубинками. Если он откажется это делать, то прощай юридический институт и карьера в милиции. А ведь ему как-то надо устраивать свою жизнь. Отец умер, мать тяжело больна, надеяться не на кого, а хочется быть уверенным в завтрашнем дне.

Впрочем, у кого сегодня есть уверенность в завтрашнем дне, кроме кладбищенских работников?..

В конце улицы послышался шум. Идут! Показались красные флаги и транспаранты. Из мегафона вырывались не совсем разборчивые призывы, в которых преобладало слово «Долой!». Над толпой витал дух ненависти, которая имела массу оттенков, но она была лишена светлых тонов.

— Остановить! Любой ценой!.. — кричал командир, обходя быстрым шагом шеренгу подчинённых.

Через несколько минут колонна, не замедляя шага, приблизилась к омоновцам. Уже отчётливо были видны фигуры. Михаил поправил на голове шлем. А вот уже различимы и решительные лица демонстрантов. Столкновение неизбежно!

Ещё через мгновение Воропаев замахнулся резиновой дубинкой и ударил одного, другого, третьего… Началась потасовка. Перекошенные рты плевались нецензурной бранью. Становилось ясно, что демонстранты не сомнут омоновцев.

Михаил почувствовал удар по голове и потерял сознание.

***

Через месяц Воропаев выписался из больницы и подал рапорт на увольнение.

Дорога жизни хороша тем, что можно пойти на все четыре стороны. За год он сменил несколько профессий, похоронил мать. С девушкой он расстался — любовь с первого взгляда нередко заканчивается со второго. Его дорога жизни больше напоминала бездорожье. Он никак не мог поймать птицу счастья. Может быть потому, что она из числа перелётных.

Валерий Румянцев