Почему я всё же решился написать о Наталье Юрьевне Дуровой?

Не решил, а решился!

Ни многолетнее знакомство, нет, дружба с ней, ни наши откровенные разговоры “тет-а-тет” ещё не дают такого права, я полагаю. Сколько раз уже публиковались интервью с Дуровой, сколько писали о её театре… Интернет заполнен сносками на беседы с Дуровой, на статьи о Дуровой, на спектакли Дуровой…

Со временем стало совершенно ясно: лучше, чем сама Наталья Юрьевна, о ней никто написать не может, и не только потому, что она знает “предмет” лучше, но и потому, что её русский язык несравненно выше, чище и благороднее языка тех, кто что-либо публиковал о ней…

А мне не только хотелось, но я чувствовал внутреннюю потребность рассказать о Дуровой. Зачем? Один аспект её жизни (сознательно или нет) во всём, что о ней напечатано, не затронут. Это вообще вечная тема: художник и власть. Волнует она не только творцов, но и обычных людей, обывателей, и совсем не в уничижительном смысле этого вывернутого наизнанку слова.

Итак. В пору моего смертельного и тихого противостояния с Союзом писателей и раннего, ещё начального, знакомства с Натальей Юрьевной, я встречаюсь с ней в подвальном переходе со ступеньками, поворотами и неожиданными углами такого уже совсем забытого учреждения — ВААП. Расшифровать? Всесоюзное Агентство по Авторским Правам. Оно занималось сбором авторских гонораров и следило за практически не существующими в стране правами авторов. Находилось это учреждение по адресу: Лаврушенский переулок д.14, т.е. в цокольном и подвальном этажах дома писателей. Вход в него был не с центрального подъезда, где сидела стукач-консъержка, а с переулка, как раз напротив дивных чугунных ворот Демидовской усадьбы. Здесь было невольное место встреч, потому что дважды в месяц, как везде в Советском Союзе, бухгалтерия выплачивала зарплату — гонорар…

— Миша, как дела? — перехватывает меня раскланивающаяся во все стороны Наталья Юрьевна… Я пытаюсь отделаться на ходу лёгкими фразами, думаю, что это вопрос вежливости, я ещё не ощущаю себя “настоящим писателем”, я ещё не член Союза, а Дурова уже знаменита (значит, по советским меркам — всесильна) и много лет, она уже Заслуженная или Народная, и книги её издаются всюду, а у меня книги тоненькие и маленькие, и только для маленьких — взрослое не печатают! – Идём со мной, ты мне всё расскажешь! — приглашает Дурова и видит моё замешательство и смущение…

— Наталья Юрьевна, может, в другой раз… — мы уже выходим вместе из подъезда.

— Идём! Я на машине! — это решает дело: в машине можно говорить, не боясь, обо всём. В дороге вообще всегда разговор по душам. И вот я сижу в жигулёвской бордовой “четвёрочке”, и мы едем недалеко и не быстро по ещё не запруженной и не окончательно раздавленной машинами Москве к Дуровой в театр, в театр зверей, и Наталья Юрьевна “вытаскивает” из меня эпизоды печальной повести о моём невступлении в Союз Писателей. Она прекрасно понимает, что такое быть изгоем, “не членом”, а я не скрываю почему это так, и мой нос выдаёт меня совершенно откровенно и решительно. — Да что они там все с ума посходили, в Союзе! — возмущается Дурова. И мне этого достаточно — её сочувствия! Я не жду результата!

Примерно через четверть века, когда не было уже Советской власти, когда партия, топтавшая нас, потеряла силу, но не наглость и оказалась в опозиции… к чему? Очевидно, к самой жизни… когда стали раскрываться всякие секреты — большие и маленькие из прошлых времён, ко мне в руки попала толстая папка моего “дела” в Приёмной комиссии Московского СП, а в ней и внутренние рецензии, и стенограммы заседаний этой комиссии… Не стал бы я заводить сегодня разговор об этом, да ещё писать, но история всегда интересна, дело вовсе не в моей персоне и даже судьбе!.. Тогда я узнал о Дуровой то, что сегодня даёт мне право писать о ней.

Вот от точки до точки выступление Натальи Дуровой, члена Приёмной комиссии Московского отделения Союза Писателей на заседании этой комиссии, где в очередной раз рассматривалось моё дело.

“Я тоже начала с чтения новых вещей М. Садовского. Дело в том, что с творчеством Михаила Садовского я знакома давно — ещё по совещанию молодых писателей 1972 года, где он был в семинаре С. Баруздина и И. Токмаковой и считался одним из самых интересных поэтов. Тогда же в этой группе были и поэты В. Татаринов и М. Пляцковский, но если к ним Фортуна отнеслась с ласковой улыбкой, то Садовского заставила пройти тернистый путь испытаний, окончившийся инфарктом.

Я много лет нахожусь на работе в партбюро творческого объединения детских и юношеских писателей, и вот один факт из жизни этого человека мне хочется рассказать.

Очевидно, многие знают, что несколько лет тому назад в Союз писателей был принят Алексей Кондратьев. Его называют Николаем Островским наших дней. И вот скромно, без назойливой аффектации, а просто по зову души, М. Садовский многие годы заботится об этом попавшем в страшную жизненную катастрофу человеке.

Две недели тому назад в партбюро раздался звонок. Позвонил Алексей Кондратьев и сказал: “Я очень прошу вас, будьте предельно пристальны к его творчеству и чутки к автору. Только, чтоб не было сердечного срыва. Боюсь остаться один!”

Я просто провожу параллель между нравственной порядочностью этого человека и постоянной приверженностью к очень трудному жанру — книгам для самых маленьких. Вы знаете, что в издательстве “Малыш” книга идёт 5-7 лет, вариантов такой книжки может быть 11-12 до тех пор, пока она попадёт на прилавок.

Рассказ “Стекольщик” мне тоже очень понравился. Рассказ интересный, но совершенно нет никакой редакторской правки. Эта вёрстка не только не вычитана автором, но она даже не вычитана редактором. Совершенно не работают с человеком, когда он даёт свои вещи.

Я знаю творчество Михаила Садовского давно и считаю, что в Союз писателей его надо принять. Он ничуть не хуже, чем те, которые были приняты после совещания, а приобретаем мы просто прекрасного товарища и человека.”

Длинновата цитата. Согласен. И вёрстку рассказа я не видел даже, а схватил в типографии (!) и скорее “тащил” в Комиссию, чтобы успеть, не вычитал — правда!..

Да и в Союз всё равно не приняли… в тот очередной раз… И не знал я ничего ни о выступлении Дуровой на Приёмной комиссии, ни о звонке Кондратьева… Наверное, это он перегнул насчёт инфаркта!.. Для убедительности, что ли!.. Ничего я не знал — как гостайну хранили это…

Но жизнь дарила мне таких благородных и верных друзей!

Почему Дурова, низкий поклон ей, тогда встала против оравы юдофобов? Что кроме благородства и категорического неприятия подлости могло двигать ею?!

Взрослых людей надо проверять детьми и братьями нашими меньшими. И те, и другие не терпят и не прощают притворства и фальши!

Наталья Юрьевна Дурова каждодневно многолетне не только любима, но просто обожаема своим театром по обе стороны занавеса! Это большая редкость! Зал рукоплещет, возвышенный и счастливый встречей с ней, артисты-звери никого больше не дарят так своей дружбой, как её!

Непередаваемо прекрасно, что у меня есть возможность просто придти к ней в кабинет (на самом-то деле это настоящий музей, но повседневно используемый, как кабинет) — посидеть, побыть в сладкой для моей души суете театра, да ещё какого! Где капризы и болезни артистов отнюдь не от зависти, фоноберии и плохого воспитания, а от совершенно других рефлекторных факторов… и никто лучше мамы-Наташи не умеет понять, приласкать и перенастроить своих меньших коллег… Конечно, о Якове Натальевиче написано много, но когда он, макак, её верный друг, партнёр на сцене и телохранитель в жизни ревнует меня, сидящего рядом с Дуровой и пьющего чай в его присутствии, я горжусь, что он в данном случае мой невольный замечательный противник!

Это совсем не то звериное чувство, с которым я столкнулся в людской писательской жизни, которое толкало людей в печи Освенцима!

Снова перечитываю двухтомник Натальи Юрьевны “Я с жизнью в прятки не играю!”, смотрю на мягкий округлый девчачий почерк автора на титульном листе, на дарственные слова, за которыми встаёт столь много!

“Знаешь, — говорит мне Дурова, — Владимир Владимирович позвонил мне из самолёта, когда узнал, что у нас стена в театре рухнула, и просил Юрия Михайловича Лужкова, чтобы он сам проследил за спасением ценностей и ремонтом!”

Как? Что случилось? Я же несколько дней назад сидел на уютном диване рядом с Дуровой в этой самой комнате, в кабинете! Прошла неделя… подмыло стену, и она рухнула! А попугаи за стенкой, в проходной комнате, а картины, а иконы? Звери на нижнем этаже? И при чём тут с таким почитанием “Владимир Владимирович”? Может, ещё “сам” добавить?

Так вот именно, что сам! Ведь ему сообщили, и он сразу забеспокоился! Президент страны! А я слышал от Дуровой и “Никита Сергеевич”, и “Леонид Ильич”… без подобострастия и раболепного почитания, но явно подчёркивая знакомство с ними… Ведь они так высоко — власть страны, в которой мы жили!.. А она? Наталья Дурова — национальное достояние! Такое официальное звание есть в Японии. Оно присваивается тем, кто составляет гордость культуры, науки… артисту, учёному, целому театру… Дурова — это гордость страны, я бы даже больше сказал, хотя это прозвучит несколько торжественно: Дурова — гордость человечества и его надежда в наш век беспрецедентной жестокости и насилия, что мы всё же можем выжить! Дуровы — это династия благородных подвижников! Так не власть ли заигрывает, заискивает перед ней, чтобы выглядеть получше?.. На то она и власть… к сожалению… как любая власть, в любой стране…

“Знаешь, род-то наш, Дуровых очень древний, ему 600 лет! — это я много раз слышал. В голосе Натальи Юрьевны гордость… — Даже больше шестисот. Это были польские дворяне, пришедшие в Россию. Хороший род, дворянский — Туровские. Гордые, непокорные. Достоинство для них было превыше всего — честь и достоинство. На гербе всегда было начертано «Служение Отечеству». Служить — это не значит прислуживать. Затем, при Иване Грозном, фамилию Туровские для более лёгкого произношения по-русски изменили в Туровы, потом за свой характер они стали Дуровыми. Бояре Дуровы.”

— Наталья Юрьевна, сколько лет мы с вами знакомы? Может быть, я мальчишкой ходил в цирк, когда вы девчонкой уже участвовали в представлениях! Это ж были обязательные вещи для московского мальчика: посетить Театр кукол Сергея Образцова, Цирк, уголок Дурова…

— Вот поэтому ловлю тебя на слове — напиши мне пьесу для малой сцены! Хочешь для Большой? Давай! Приходи с внуком Илюшей на представление, посмотри и напиши… ты откуда звонишь?

— Я за океаном… Как там у вас? Стройка началась?

— Приезжай скорее! Юрий Михайлович…

Если бы я не знал Дурову столько лет, если бы я не слышал её… не голос, а её… Ведь каждый мой новый звонок через океан она начинает вопросом о своём друге: “Как там Хаим Бейдер, ты звонил ему, как я просила?!.” Она всегда о ком-то хлопочет, всегда всем помогает, выручает, а для этого нужна рука сильных мира сего!

Но до какой черты художник должен идти в сотрудничестве с властью? Ведь власть — всегда власть. Я не говорю о придворных акынах, воспевающих хана. Но такая независимая, родовитая, талантливая личность, непременно становящаяся публичной фигурой?!

“Дело в том, что человек — это самое опасное существо, созданное Богом. Вот у деда, когда входишь в наш музей (он очень хороший был скульптор, помимо того, что ещё дрессировщик и ученый), вылеплены динозавры всех времен, всех тысячелетий и рядом маленькая фигурка человека. Динозавры вымерли, потому что мозг у них был очень мал, не больше куриного яичка на такую махину. А человек шел, развивался и стал приносить уже не только пользу. Если ушел вид, он ушел навсегда. Его нельзя склонировать, ибо клонирование — это не есть рождение продолжения самого себя…”

Но не слышу в разговоре с ней ни жалобы, ни пессимизма, только удивительное внимание и память о всех, кому необходима её помощь…

“Миша, звони мне попозже… лучше после 11 вечера, а то не дозвонишься… Как чувствую себя? Знаешь, плохо. Рука болит. Сознание на сцене потеряла — Яша меня спас. Честное слово! За кулисы вытащил, подмышки ухватил — сила какая, подумай!.. И занавес дали! Скорая приехала… сделала укол…”

Можно, конечно, погордиться доверием, она никогда никому не жалуется (и я прошу прощения, что пишу так открыто)… значит, действительно было плохо… Но чем и как помочь человеку, который сам всем привык помогать… с детских лет, с цирковой закалки, полученной от отца и от матери… а это в жизни никогда не кончается…

Карантинная служба Нью-Йорка не пропустила половину прилетевших и приплывших зверей, каких-то бумаг не хватило о прививках… Гастроли в Америке… мы сидим за кулисами театра “Миллениум” в Бруклине… Я волнуюсь, переживаю вместе с артистами… “Что делать будете, Наталья Юрьевна?” «Миша, ну ты представляешь, даже Яшу не пропустили! Ну, подумай! Как быть, я так беспокоюсь! Он не ест!..”

Я выхожу посмотреть зал, он полон! Представление невозможно отменять! Люди пришли на встречу с тем, что оставило в памяти светлый след, это то, чем они гордились на родине… и у Дуровой нет сомнения, что представление состоится. Но только как лучше организовать оставшуюся часть труппы?.. Мне кажется, что Дурова волшебница! Тут бы всё потухло на сцене, и пеликан бы не вышагивал, и собачки бы не работали… у них тоже особый взгляд на “маму”… “Всё сама, звонить кому-нибудь бесполезно… — сокрушается Наталья Юрьевна. — Ты же понимаешь: с таможней не поспоришь… им никто не указ!” А ведь звонила бы, я уверен… хоть президенту Америки… не униженно…

Но нет — звонят ей! Это она, Наталья Дурова, по просьбе королевы Англии сейчас пишет новую книгу на заказ о своих животных. Издание будет уникальное, двуязычное… Лишь бы перевод сделали достойным оригинала!

Кусочек из моего любимого, уже упомянутого двухтомника — кто же лучше самой Дуровой напишет об этом!?

“В эти годы (во время войны М.С.) в доме-цирке было очень много людей, впечатлений. Цирк был вместе со всеми, и неудивительно, что вплеталось в моё детство новое ощущение жизни, новые привязанности.

Так родилась любовь к слову. Её разбудила во мне Наталья Петровна Кончалосвкая. Военные годы столкнули поэтессу с нами, и поселилось в цирке необыкновенное чувство гордости за звучное, родное слово, что каждый вечер произносилось с манежа, будто с трибуны. Крупная красивая женщина с горячими глазами вносила в будни цирка радость и оживление. С ней входило в наш дом-цирк ощущение настоящего вкуса.”

Дурова не рисуется, нет нужды! Она гордится!

“Это моя трижды прабабушка на портрете. Генетическое сходство у нас у всех очень яркое. Дуровых и сейчас много. Вот ее брат, Василий Андреевич, всю жизнь мечтал выиграть у императора или у Александра Сергеевича Пушкина сто тысяч, но так и не выиграл, а закончил свои дни в долговой яме. Азарт и мудрость — это не всегда гармония. Он попал в долговую яму, и с тех пор каждый член династии помогает тем, кто оступился, кто попал в трудное положение. Из ГУЛага, благодаря моему отцу, клоуну-трибуну, Юрию Владимировичу Дурову, удалось спасти Наталью Ильиничну Сац — великую женщину.”

И гордится Дурова тем, чего добилась от власти для всех: Прямо из интервью: “Это будет удивительный комплекс. Нет, это не похоже на «Дисней-лэнд», это не похоже на зоопарк, но это «Город детства» с храмом, куда будут приходить к нам дети. Все ритуалы нашей веры и любой веры им будут доступны. Рядом вырастает целый город для них. И раньше на Руси, и всегда это было, и сейчас это начинается — определяли гениальных детей. Их очень много и в глубинке, и у нас, в Москве, и в Санкт-Петербурге. Будут приходить к нам дети, приблизительно с пяти лет, и будут вот в этой церковной школе имени Серафима Саровского получать образование. Будет студия «Малыш» для литинститута. Я надеюсь, что она будет очень хорошая. Может быть, потянет его в искусство, он станет хорошим драматическим актером, блистательным актером, как мой брат, который поведет эту студию, Лев Константинович Дуров. А, может быть, он хочет стать режиссером, кинорежиссером? Значит, эту студию поведет Борис Валентинович Дуров — мой двоюродный брат. Наконец, детский театр. Те, кто продолжает традиции Сац, музыкальный театр. И, наконец, еще одна студия моего двоюродного брата по маме Алексея Бородина. Вот видите, у нас очень многоплановая семья, а «Уголок дедушки Дурова», которому исполняется 90 лет, это была колыбель встречи интеллигенции России.”

Но всё, что она делает не просто — это оплачено не только временем, отнятым у писательства, у родного театра, у собственной жизни (“звони после 11 вечера”!), это выступления на митингах, просиживание в комиссиях, жюри, поездках на одно выступление в предвыборных кампаниях… это служение власти. Вынужденное? Ну, конечно! Как при этом не поступиться своим “Я”?

Её брат, Лев Дуров, говорит: “Изумительная женщина. А как она разговаривает, каким блестящим русским языком владеет. Жаль, что таких “могикан” мало осталось…”

Семья Натальи Юрьевны для меня особенная. Её муж (о том, что он её муж я узнал только после знакомства с Дуровой), знаменитый актёр Михаил Болдуман потряс меня еще в совсем ранней моей молодости игрой в “Зимней сказке” Шекспира. Впечатление было настолько сильным, что повлияло на всю мою судьбу… но об этом особый разговор. Я влюблён в книги Натальи Дуровой. Когда наступают трудные минуты, перечитываю страницы, как она, маленькая девочка, переживает, когда морской лев порвал перед представлением ногу её отцу, но он всё же вышел на арену!

С такой силой о своём детстве писали Толстой, Гарин-Михайловский, Вересаев, Горький… эти страницы не забываются… они для каждого становятся родными, потому что все пережили нечто схожее, но единицам Б-г дал силу выразить это…

Я всегда верил, что есть незаменимые, есть, но не те, что управляют миром… как они думают… Те, что правят! Властвуют над нашими душами!..

Президента переизберут, тирана свергнут, короля сменят, а художник… да, он… вечен, как нетленно слово и неисходна музыка.

Так почему Путин в трудные для них минуты сам звонит Дуровой и Спивакову, Хрущёв жаждет объясниться с Неизвестным, Сталин лично вызванивает на разговор Булгакова, а Царь предлагает Пушкину быть его первым читателем и цензором?

“…ты сам свой высший суд;

Всех лучше оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

—

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит

И в детской резвости колеблет твой треножник”.

—

Все это кажется вам наивным, читатель? Вы знаете ответ?

А Вы, дорогая Наталья Юрьевна?

Михаил Садовский