«Движенья нет, сказал мудрец брадатый.

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее он не смог бы возразить;

Хвалили все ответ замысловатый.

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами солнце всходит,

Однако ж прав упрямый Галилей»

А. С. Пушкин, «Движение»

— Ваша честь, художника-элеата поймали! — Энди кивком указал на стоящего между ним и Филиппом парня. — С поличным! Явный сторонник застывшего мгновения!

По заляпанными разноцветными пятнами чёрной футболке и таким же джинсам было легко догадаться, что пред судейской Троицей художник. И, судя по непринуждённо расслабленной стойке, пойманный вовсе не собирался вырываться и убегать сломя голову. Похоже, не чувствовал за собой никакой вины.

— Доказательства? — коротко бросил Главный из судейских, сидящий по центру.

Художник посмотрел на него и чуть не отшатнулся, поймав встречный пронзительный, сверлящий, проникший до самых глубин души взгляд.

«Злой Дух?!» — ему сразу вспомнился репинский этюд: чёрная копна длинных, по плечи, волос; узкая нить усов, края которых по уголкам узкой щели ехидно поджатых губ переходили в короткую бородку-эспаньолку. И тёмные, вызывающие внутренний озноб глаза!

— А как же, есть, есть, — затараторил Филипп, — иначе зачем бы мы его сюда приволокли…

— Я сам пришёл, — возразил художник, — приволочь меня, чёрт вас побери, вряд ли бы получилось!

— А что, мне нравится ход твоих мыслей! — зловеще усмехнулся Главный и перевёл взгляд на Энди и Филиппа.

Те содрогнулись и поспешили предъявить доказательства обвинения.

— У него в подвале фрезка!!!

Главный недоумённо вскинул чёрные, разлётом, брови.

— Мы так резкие картины называем…

— Вот-вот, у него во всю стену такая. Не размытая! Точняк, элеат!

— Наверняка, любит всё устойчивое и ненавидит всё изменчивое! — заключил Энди.

— Остановись мгновенье, ты прекрасно! — с пониманием дела продекламировал Главный. — Ты кто? — Тебя, часом, не Ксенофаном величают?

— Александр! — буркнул «элеат».

— Вижу, что человек, а не чёрт с рожками, — отмахнулся Главный, неуловимым движением поправив волосы, словно что-то припрятав под ними. — Ах, да, вспомнил! Так же со времён греков повелось людей называть… Защитничек, значит, по-ихнему, — с явной издёвкой процедил Главный. — Остановить мгновенье пытаешься! Был один такой, ради мгновения наслаждения продавший душу, Фаустом звали…

— А чем это от вас так во… пахнет? — вдруг обратился он к сопровождающим Александра, брезгливо поморщившись. —  Какой-то знакомый запах? Терпентин? Такие благовония использовали египтяне при бальзамировании покойников…

— М-мы ж-живые, — заикнулся Энди, — это вот от него, скипидаром…

— А ты предпочёл бы серу? — съязвил Правый судейский, дородный монах в плаще с накинутым на голову капюшоном, прятавшим в тень круглое пухлое лицо говорившего. Если бы не пытливые глаза, плотно сжатые губы и брезгливое выражение лица Великий инквизитор выглядел бы сущим добряком. Но вряд ли кто из его современников согласился бы с таким определением, особенно отправленные им на костёр.

— А для тебя, конечно, нет ничего слаще вкуса жареного мяса и аромата дыма костра на аутодафе? — ухмыльнувшись, не остался в долгу Главный. — Согласись, это не всегда помогало установить истину!

Правый взглянул на Главного, пожевал губы, но промолчал, отведя бесцветные глаза. Он вспомнил свою фразу, произнесённую однажды в сердцах, после того как осознал правоту ошибочно осужденных им на смерть: «А всё-таки она верится!»

— Что, правда глаза колет? —  с заметным акцентом произнёс Левый, усатый мужчина со смуглым лицом, на котором заметно проступали рябинки, в сером френче с накладными карманами и выглядывающими из-под стола стоптанными кирзовыми сапогами.

Он поднёс ко рту трубку, пыхнув ароматным табачным дымком «Герцеговины Флор».

— Что касается этого «обэриута»… — махнул Левый трубкой в сторону Александра. — В своё время такие люди бывают незаменимыми! В конце концов от них, конечно, приходится избавляться, правда, не такими средневековыми методами. Пусть сначала принесут пользу обществу в лагерях…

— Ты записался добровольцем в ряды защитников элеатов, значит? — устремил пытливый взгляд Левый на художника.

— Помню, помню я этот ваш знаменитый плакат, — произнёс Главный. — Громадное мобилизующее впечатление производил! Согласен, иногда такие художники необходимы, но не на нашем Шестьсот шестьдесят шестом витке Мировой Спирали…

Высокий суд, увлекшись воспоминаниями, совсем забыл про обвиняемого и его сопровождающих, пока Энди не напомнил о себе деликатным покашливанием.

— Ах, да! — спохватился Главный. — Что же с тобой нам делать? Что скажете, коллеги?

— Сжечь! — безапелляционным тоном предложил Великий Инквизитор.

— Я о картине! — уточнил он, поймав растерянные взгляды Энди и Филиппа.

— Поддерживаю товарища! — взмахнул трубкой Великий Вождь всех времён и народов. — Нет картины, нет проблемы!

— Не будем столь категоричны, друзья мои! — Тоньше нужно, изысканней!

Мы пойдём другим путём!

При этих словах Левый поморщился, словно закусил Хванчкару долькой лимона.

— Что, Ильича вспомнил, — понимающе подмигнул ему Главный.

— Мы приговорим картину к размыванию…скипидарной тряпкой! — заключил он, вспомнив удушающий запах. — Пусть мозги прочистит!

— Можешь идти выполнять! — отмахнулся Дух от художника.

Энди и Филипп радостно хихикнули. Вздумал, мол, нарисовать застывшее мгновение.  Наше всё — это размытые картины! Так и только так можно запечатлеть миг реальной жизни!

Александр повёл плечами, брезгливо стряхнув с локтей кисти придерживающих его спутников, молча развернулся и направился к выходу из зала.

— Не торопись, мы с тобой, убедимся, что крамольная картина размыта, — прогалдели вслед Энди и Филипп и подобострастно уставились на судейскую Троицу: — Чего ещё изволите?

Главный мановением руки отослал их прочь, как бы соглашаясь с намерением проверить, как обвиняемый выполнит приказ.

Александр, неотступно сопровождаемый догнавшими его Энди и Филиппом, неторопливой походкой добрёл до входа в своё жилище, спустился по ступеням в подвал и остановился у стены, напротив громадной фрезки. На ней была изображена изумительной красоты голова женщины: миндалевидный разрез глаз, тонкие черты лица, нос с едва заметной горбинкой, и грустной улыбкой полных губ с опущенными вниз уголками рта. Облик одухотворялся живым манящим взглядом разноцветных глаз, правый был карим, а левый — зелёным. Это придавало образу необычную, колдовскую красоту.

Художник ненасытно пожирал глазами своё творение, бормоча про себя:

«Она вдруг сказала: — Не надо

Нам память-костёр ворошить,

Из редких улыбок и взглядов

Цепочкой надежд ворожить.

—

К чему эти тайные встречи?

Не пара любовь и пароль!

А время, как доктор, залечит

Любви угасающей боль…

—

Но сердце пробилось тревогой

Зелёно-коричневых глаз:

«А вдруг развернётся с порога?

Смолчит, согласится, предаст…»

— Прости, но я должен это сделать! — уже вслух воскликнул художник, с ненавистью оглянувшись на присевших у противоположной стенки непрошенных соглядатаев.

Ещё немного помедлив, он, наконец, взял стоящую у стены лестницу-стремянку, подставил к картине, обильно смочил тряпку скипидаром и плавными движениями принялся размывать лицо красавицы. Постепенно под его ласковыми, нежными движениями исчезли высокий лоб… крутые скулы… нос с горбинкой… пухлые чувственные губы. Александру показалось, что они слегка вздрогнули, словно художник причинил боль. Обиженная улыбка на мгновение застыла в воздухе и, нехотя подчинившись размыванию, растаяла… Теперь нетронутыми остались только глаза.

Александр переставил стремянку, установив её на некотором отдалении от картины, чтобы в последний раз налюбоваться разноцветными озерцами глаз. В воздухе стоял такой густой запах скипидара, что, как говорят, хоть топор вешай. Возможно, от этого у художника вдруг закружилась голова, он пошатнулся, не отрывая глаз от изображения, вместе с лестницей завалился набок и упал, потеряв сознание, не то от удара о пол, не то от молний, вдруг полыхнувших из пронзительных колдовских глаз его создания.

На шум из соседней мастерской опрометью выскочил приятель Александра Владимир, тоже художник. У них были схожие взгляды на искусство, но в отличие от Александра Владимир Куш, которого называли «русским Сальвадором Дали», позволял себе использовать как резкие, так и размытые картины. Он обнаружил на стене знакомую фрезку, но уже размытую, вместо глаз девушки зияли две глубоких воронки. На полу, придавленный лестницей, лежал упавший навзничь Александр. В воздухе стоял удушливый запах скипидара.

— Надышался, бедолага, — предположил приятель и бросился открывать окна и двери, чтобы поскорей проветрить мастерскую. Потом, отшвырнув стремянку, принялся тормошить художника. Веки Александра дрогнули, он приоткрыл глаза и, увидев склонившегося над ним человека, испуганно воскликнул: — Мэ Исмук? Эшраб…

Владимир поразил устремлённый на него несфокусированный, плавающий взгляд разноцветных глаз. Но спустя мгновение взгляд уже приобрёл осмысленность. Александр опёрся на локоть и даже попытался привстать: — Я в порядке, Володя!

— А что у тебя с глазами?

— Что-то не так? — испугался Александр, ведь глаза для художника — главная ценность.

Он с трудом поднялся и подошёл к висевшему на боковой стене, над раковиной, зеркалу. Оттуда глянули разноцветные глаза девушки с уничтоженной картины. Александр долго вглядывался в них, пытаясь осознать произошедшее. Неожиданно отражение… слегка улыбнулось и подмигнуло лукавым зелёным глазом.

— Гетерохромия! — внезапно, нашёлся, сам по себе всплыв из памяти, ответ. — Слышал о таком заболевании глаз? Обычно это — врождённое заболевание, но можно и заработать, например, после сильного удара…

Александр потёр шишку на затылке, полученную при падении со стремянки на бетонный пол.

— А где Энди и Филипп? — спросил он, оглядевшись по сторонам и никого не обнаружив.

— Ты о ком? — удивился сосед. — Кроме тебя, в мастерской никого не было. — Погоди… Ты не о Филиппе Барлоу ли и Энди Децлере спрашиваешь, о творчестве которых мы вчера до хрипоты спорили? Так Филипп живёт в Кейптауне, а Энди в Швейцарии. Похоже, брат, ты головой-то здорово треснулся! А может, скипидара надышался? Говорят, его пары могут даже к потере памяти приводить…

Понятно, что после этого спрашивать Володю о судейской Троице не было никакого смысла. Ещё психушку вызовет…

Этой же ночью в древнеегипетской столице Ахет-Атон из своего дворца бесследно исчезла царица Нефертити с божественным именем Нефернефруатон, что означало «ликом Солнцу подобная», которой фараон Эхнатон перед смертью передал бразды правления страной. В воздухе комнаты, где принимала омолаживающие ванны царица, витал сильнейший запах волшебного снадобья терпентина, входящего в раствор для мумификации.

— Может, растворилась или испарилась? — недоумевали слуги.

Зато вместо Нефертити во дворце, откуда ни возьмись, появился мужчина по имени Сменхкара, божественное имя которого оказалось таким же как у царицы —  Нефернефруатон!

В дальнейшем именно он, якобы по повелению срочно отбывшей по каким-то тайным делам царицы, принял на себя бразды правления Египтом и более двух лет управлял страной, пока не передал трон сыну Нефертити фараону Тутанхамону.

Другим именем нового фараона было Александр, на древнеегипетском языке означающее «Амон, избранный для возлюбленного Ра».

А вот имя Нефертити с той поры больше нигде и никогда не упоминалось. Оно оказалось смытым во всех сохранившихся документах. На обнаруженных археологами табличках профиль царицы тоже был тщательно стёрт. Не сохранилось ни фресок, ни изображений, подтверждающих её захоронения.  И до сих пор не обнаружено ни склепов, ни гробниц, ни пирамид, в которых были бы захоронены царица Нефертити или фараон Сменхкара. По некоторым преданиям, этим таинственным фараоном, так неожиданно для всех получившим трон из рук царицы, была сама Нефертити в мужском обличье.

Юрий Кузнецов