Старая лавочка одиноко примостилась на краю заросшего парка. От удивительного морского пейзажа, с его маленькими парусными яхтами и проплывающими мимо гигантскими круизными катамаранами, её отделяла широкая старинная набережная. Хрупкая пожилая дама, тяжело вздохнув, опустилась на выцветшие доски. Она спешила сюда в жару и в дождь, приходила по окутанному снежным покрывалом городу, возвращалась в парк, когда на деревьях распускались почки. Она любила тихий красивый уголок.

С этой лавочки горожане наслаждались удивительным морским пейзажем без малого сто лет. В советское время капитальный ремонт в парке и на набережной делали раз в пятилетку: меняли доски на всех лавочках, красили арки и ограды, обновляли летнюю эстраду, поправляли каменное покрытие. В середине восьмидесятых про место отдыха горожан забыли. За три с лишним десятка лет парк превратился в заросший дикий зелёный остров в бескрайних просторах городских улиц, машин и бетонных построек.

Вера Андреевна, так звали даму, разгладила морщинистыми руками складки сарафана тонкой шерсти, надетого поверх шифоновой блузки и, раскрошив край булки, бросила голубям. Там, за двумя рядами ограды, беспокойно шумел прибой, подбираясь к самым ступеням, спускающимся к воде. Сегодня прилив. Плещутся волны, накатывая, пожирают узкую полоску пляжа, брызгают прохладными каплями на нагретые весенним солнцем ступени, шелестят мелкими разноцветными камушками.

Тшш…

Тшшш…

Тихое щебетание птиц за спиной, убаюкивающее курлыканье голубей, далёкие радостные голоса детей заглушал лишь крик одинокой чайки. Сегодня она что-то разволновалась. Кричит! Кричит… Словно зовёт куда-то.

Вера Андреевна помнила это место с детства. Когда-то парк на набережной был светлым и воздушным. Морской ветер гулял между деревьями: шелестел листвой, гонял проворных белок, звенел смехом озорных девчонок, не успевших разгадать его шалости и спешно одёргивающих юбки. Но, то в прошлом. А ныне…

Старый парк раскинулся глухими зарослями у моря, поделив на двоих с такой же древней, как он сам набережной массивные балясины ограды, окрашенные облупившейся белой краской. Мощёные истёршимся и поблёкшим от времени камнем дорожки, волной закручены в уютные маленькие площадки с вальяжно расположившимися на них массивными лавочками, витыми боковинами, вросшими в камень. Сплетённые кроны вековых деревьев, будто нарочно не пропускали вглубь парка солнечный свет. Потрескивая ветвями, они окутывали и обнимали густой воздух, вплетаясь в насыщенный аромат зелени, сырости и запаха жухлой прошлогодней листвы, создавая причудливые витые очертания диковинных беседок, невольно повторяя красоту и величие сводов готического собора. Лишь, кое-где, прорвавшись сквозь поломанные недавним ураганом ветви, скользнёт по уснувшим деревьям заблудившийся луч солнца, рассветёт яркой зеленью листву, отразится в застывших каплях прошедшего дождя радужными бликами и, озарив беседки волшебным светом, померкнет, словно и не было его вовсе.

Казалось, что в этом древнем парке, как в сказке, остановилось время. Замерло всё вокруг, и лишь дорожки, обогнув у ограды кованые лавки, обращённые своим ликом к морю, легко ускользали из этого спящего царства. Узкими каменными лентами они вились под украшенную тяжёлой лепниной двойную арку служившую входом и выход для праздно слоняющихся командировочных да редких отдыхающих, случайно оказавшихся в этом глухом городишке. Вынырнув из-под величественных сводов широким каменным полотном, дорожки раскинулись уютной набережной, охраняемой массивными коваными фонарями с витыми кронштейнами и светильнями причудливой формы. Словно пушкинские богатыри, они почётным караулом выстроились ровной шеренгой в первой линии обороны, защищая хрупкую древность набережной и парка от надвигающихся песков пляжа, намываемых проворными волнами, то набегающими на берег и дальше к ступеням широкой лестницы, то отступающими в свои владения за новой порцией песка, мелкой гальки и водорослей.

Парк у моря всегда был любимым местом отдыха жителей маленького прибрежного городка. Сюда стремились все – и старшее поколение, и молодёжь. Первые – за воспоминаниями былых дней, обсудить сплетни или послушать духовой оркестр, игравший по выходным забытые мелодии на обветшалой летней эстраде, стыдливо спрятавшейся в глубине парка. Вторые – скрыться от посторонних глаз в зелёных беседках или побродить уединённо по заросшим аллеям.

Бросив голубям новую порцию крошек, Вера Андреевна тяжело вздохнула. С этим парком и набережной была связана вся её жизнь. Она хорошо помнила тот день, когда мама привела её сюда впервые. Страна праздновала Победу над фашизмом. Маленькая Веруня не понимала, почему взрослые плачут, называя день радостным. Зато она хорошо помнила лавочку, на которую её поставили, чтобы лучше было видно салют, раскрасивший яркими огнями ночное небо над чернеющей гладью моря.

Здесь, в парке на лавочке очень любила сидеть мама, когда приводила её погулять. У ограды собирались одноклассники встречать свой первый взрослый рассвет. Здесь, напротив этой лавочки она студентка третьего курса политехнического института познакомилась с будущим мужем. Вера Андреевна помнила тот день, будто всё случилось вчера. С моря дул не по-летнему холодный, пронизывающий ветер. Она куталась в тонкую кофточку, повязав на голову шелковый шарфик. Узелок оказался хлипким. Порыв воздуха сорвал шарф и понёс к неспокойным пенящимся волнам.

– Я поймаю!

Перепрыгнув через ограду, молоденький курсант военно-морского училища кинулся к воде. Потом они ещё долго гуляли по набережной, ели мороженое, рассказывали друг другу смешные истории. Первое чему Мишенька научил Веруню, это морской узел.

– Зачем мне учиться? – Смущалась Веруня, сплетая неуверенными пальчиками непослушные верёвки. – У меня ты есть. И завяжешь крепко, и развяжешь быстро!

Мишенька лишь улыбался, глядя на старания Веруни. На этой лавочке им так нравилось сидеть по вечерам, любуясь на перламутровый блеск лунной дорожки на искрящейся ночной глади моря. На набережной осенним деньком, подбадриваемый шелестом прибоя, он сделал ей первый подарок – тёмно-синий модный капроновый платочек, завязанный узелком, скрывал твёрдое.

– Развяжи! – хитро улыбаясь, предложил Мишенька. – Если хватит терпения, ты узнаёшь, что прячется внутри.

Веруня возилась долго. И когда узелки, которых оказалось семь, были развязаны, в награду ей досталась квадратная металлическая шкатулка, покрытая эмалью. В её недрах прятался кусочек синего бархата размером с детский носовой платочек. Золотым люрексом на нём было вышито «Выходи за меня!»

Прогуливаясь по набережной, они молчали. С моря дул лёгкий ветерок. Под вечер он стал прохладным, напоминая, что сезон хоть и бархатный, но всё же осень. У причала Мишенька накинул на плечи Веруне бушлат, взял за руку и потянул к покачивающемуся на волнах ялику. Легко спрыгнув, помог ей спуститься. Отчалили от берега. Ветер трепал волосы и обдавал лицо водяной пылью. Скользя по волнам, ялик плыл в чернеющую даль, к искрящейся бриллиантовыми бликами лунной фате, такой же длинной, как в день свадьбы. Веруня была прекрасна в своём наряде! Белоснежный теплоход резал свинцовые ноябрьские волны, обдавая, кутающихся в одежды гостей морской свежестью. Редкие солнечные лучи окрашивали радужными красками искрящуюся водяную пыль. Они были счастливы! Мишенька не мог оторвать заворожённого взгляда от своей Веруни. А она, забывая дышать, словно растворялась в лучах его любви.

Сколько всего выпало на их долю! Послевоенные годы научили Веруню терпению, смирению и состраданию. Мишеньке повезло и с женой, и с распределением: его оставили в родном городе. Но служба есть служба. Он всё реже бывал дома. Нечастые прогулки неизменно начинались и заканчивались в их любимом парке. Сидя на этой лавочке Веруня провожала корабль мужа, выходивший из бухты. Здесь она беременная ждала его возвращения. У этой лавочки сделал первые шаги их сын. Здесь же дочь познакомила их со своим будущим мужем. На этой набережной под перезвон ветвей обледеневшего парка они узнали, что станут бабушкой и дедушкой. На эту лавочку уложили её, обмякшую от горя, до конца не верящую в чудовищно-нелепую смерть сына и его семьи. Здесь на любимой набережной, под скорбный скрип сухих ветвей старого дуба и грозный плеск штормящего моря, провожали в последний путь погибших при пожаре офицеров и её Мишеньку, заплативших собой за жизнь полутора десятков курсантов-первогодков. Сюда на набережную она пришла наутро после похорон и просидела на любимой лавочке целый день, вспоминая все моменты счастья до трагического конца, превратившего её весёлого жизнелюба Мишеньку в надпись на бетонном камне у белоснежной ограды.

С тех пор раз в неделю Вера Андреевна обязательно приходила сюда за воспоминаниями. Шли годы, но здесь, на этой лавочке, жизнь останавливалась, как замирало её сердце всякий раз, отдавая любимых и дорогих людей. Хотя, нет-нет, да и проглядывал луч света в дремучие потёмки горюющей души. Вот, на прошлой неделе сюда, к этой лавочке, младшая внучка привела знакомиться своего парня, как когда-то её мама представила им с отцом жениха.

Из глубины парка, где деревья с тоской глядели, как реконструкция центральной улицы вплотную подбирается к царственному старожилу города, послышался гул. Он всё нарастал, поглощая знакомые и приятные звуки. Вот уже потонул в грохоте шум прибоя, в скрежете металла по камням растаял крик одинокой чайки, и голуби, потревоженные рычанием машин, вспорхнули в небо, помахав на прощание сизыми крылами. Это местные власти, вопреки желаниям горожан, затеяли ремонт, решив осовременить парк, привнести «европейский лоск» вместо отдыха. Только шум отбойника и грохот дорожной техники не мешали Вере Андреевне предаваться воспоминаниям.

– Бабуля! Шли бы вы со своими голубями!

Грубый окрик рабочего выдернул Веру Андреевну из переживаний.

– Мешаете работать. Освободите скамейку.

– А, что вы собираетесь делать?

Вера Андреевна непонимающими глазами смотрела на вторгшегося в её мир вандала.

– Ломаем рухлядь. Здесь будут торговые ряды.

– А куда же лавочка денется?

– Да кому эта развалина довоенная нужна. Вон, ступайте на нормальную скамейку. Вчера поставили. Сидите себе, на центральную улицу смотрите. Для вас же стараемся.

Глаза Веры Андреевны наполнились слезами.

– Неужто вы и набережную сломаете? Как можно?

– Вот так. Давай иди, старая, не мешай.

Вера Андреевна, взглядом отыскав изящную трость с красивой резной ручкой с трудом встала, осмотрелась и пошла к отремонтированной аллее. Но каменные тумбы и растянувшиеся между ними деревянные перекладины язык не поворачивался назвать лавочкой. Постояла, поохала, вздохнула, да и пошла назад. Подойдя к ограде, обернулась посмотреть на любимое место отдыха, да и побрела к выходу, туда, где раздавался стук отбойного молотка. Рабочие безжалостно крушили мощёную набережную, выковыривая ломом помнящие не одно десятилетие камни. По ней в канун страшного дня сорок первого, шли нарядные выпускники вглубь парка к летней эстраде и возвращались к морю встречать рассвет. По этой набережной, цокая железными набойками на сапогах, уходили вчерашние выпускники на фронт. Здесь, под фонарями кружились в вальсе Победы истосковавшиеся по хорошим новостям горожане. По этим камням изо дня в день она приходила на свидание со своим детством, юностью, и так трагически оборвавшимся семейным счастьем. И эту жизнь, эту память сейчас безжалостно и бездумно корчевали рабочие. Разбирали по камушку, по частям её прошлое. Казалось, дай им волю, и море осушат, и дно перелопатят, с такой яростью и остервенением крушили они всё то, что незыблемо стояло здесь уже не один десяток лет. Когда же безжалостная кувалда с грохотом опустилась на мемориальный камень, казалось, навсегда увековечивший память о Мишеньке и его сослуживцах, сердце Веры Андреевны замерло. С трудом сделав несколько спасительных глотков воздуха, она смахнула платочком слезы и, пошатываясь, побрела в арку. У раскуроченной ограды рычали бензопилы, кромсая под корень поросль.

– Зачем вы пилите молодые деревья? Лучше бы убрали вон те высохшие исполины. От них ни красоты, ни зелени. Смотрите, как ураган их покалечил. Того гляди на головы свалятся надломленные ветки. Спилите лучше их, дайте молодым побегам разрастись. И ваши дети, внуки будут любоваться красотой ясеней и клёнов.

– Идите дамочка, идите, – грубо оборвал её прораб. – Не мешайте работать. Без вас, помощников, разберёмся.

Вера Андреевна посмотрела в пустые глаза мужчины, чьи волосы только тронула первая седина и тяжело вздохнула. Что ему ответить? Как объяснить? С морем, беспокойно плескавшемся у разобранных ступеней, с набережной, превратившейся в курган из камней, с лавочкой в парке, которую сейчас варварски за спиной ломали рабочие, была связана вся её жизнь. С самого детства до глубокой старости.

Высыпав остатки крошек воркующим чуть поодаль птицам, Вера Андреевна побрела домой. Вечерело.

Налив в кружку горячий травяной чай, долго листала семейный альбом. Сколько здесь замечательных фотографий: чёрно-белых, раскрашенных, цветных, снимков с поляроида и цифрового фотоаппарата. Вот муж держит на руках дочку, а рядом сын играет в солдатики. А на этом пожелтевшем снимке её родители сразу после росписи. Где они? О! Да это их лавочка, та самая ограда! Как же светятся счастьем лица! А между тем, до начала войны оставалось три месяца. Деревья на снимке пока не срослись кронами, пропускают солнечные лучи. Аллеи светлые, парк, словно полной грудью, дышит морским воздухом. Он ещё не знает, что его ждёт. А тут семейное фото на юбилей Победы. Мишенька в рейсе, а сынок, невестка, внуки — живы. До их трагической гибели целых три года и пять месяцев. А тут она, Вера Андреевна, с внучкой и тоже на своей любимой лавочке…

Слабость укутала тёплым пледом. Глаза слипались. Клонило в сон. Вера Андреевна бережно убрала семейный альбом на полку. Из выстроившихся на комоде аккуратных рамочек, на неё смотрели фотографии родителей, любимого Мишеньки. Слегка коснувшись большой рамки семейного снимка сына, достала из ящика квадратную металлическую шкатулку, украшенную эмалью, подняла крышку и дрожащими пальцами потянула за уголок вышитый бархатный платочек. Прижав драгоценное сокровище к груди, Вера Андреевна пошла в спальню…

…Яркие лучи весеннего солнца ударили в глаза. Нет, они не раздражали. Светило, словно пропитывало всё вокруг своим теплом. Вера Андреевна стояла на центральной улице её любимого города у главного входа в парк. Странно, куда подевался павильон с блинами, который закрывал собой половину старинного сооружения, и так мешал пройти в арку? И деревья сросшимися кронами не заслоняют солнца? Оно словно золотыми нитями вышило всё, что охватывал взгляд. Вера Андреевна шла по аллее знакомым маршрутом к своей лавке и вдруг остановилась. Палочка! Она забыла её дома. Как же это? У летней эстрады заиграла музыка. Вальс! Её любимый! Венский! Под него они так часто танцевали с мужем.

– Потанцуем? – услышала она у самого уха.

Вера Андреевна обернулась.

– Мишенька! Ты ли это?

Она тряхнула головой, прогоняя видение. Муж стоял напротив и улыбался. Нет, страшно не было. Ощущение небывалого счастья и радости, словно ажурной шалью окутали её.

– Я, родная, я, – ответил Мишенька и, поправив выбившуюся из пучка седую прядь волос, как в молодости, чмокнул любимую в кончик носа, закружил под чарующие звуки музыки.

Венские мотивы сменил полонез.

– Идём, – продолжением вальса лился родной голос мужа. – Тебя все ждут.

Он взял её под руку и повёл знакомым маршрутом по дорожке к набережной. Вот и лавочка! Целёхонька! Стоит на своём месте. А на ней родители и сын с невесткой. Вокруг лавки бегают внуки.

– Мама! А мы уже собирались уходить. Думали, не дождёмся тебя.

Целуя, сын обнял хрупкие плечи матери. Надо же, она и забыла, какой крошечной ощущала себя рядом с ним!

– Идём, дочка. Нам пора, – вставая с лавки, протянула руку мама. А папа озорно, как в детстве подмигнул ей:

– Догоняй, Веруня!

Семья пошла к выходу. Вера Андреевна остановилась на мгновение, обернулась. Окинула взглядом искрящееся в солнечных лучах море, белоснежную набережную с фонарями-стражами, насквозь пронизанный светом парк. Рука коснулась кованой боковине любимой лавочки.

– Она всегда будет тут, родная. И наше море, и набережная никуда не исчезнут. Мы сможем здесь бывать, когда захотим. И всё будет так, как помним.

Бережно, словно хрупкую фарфоровую статуэтку Мишенька взял под руку жену, и повёл к арке. Сверкающей пеленой впереди лучился мягкий свет, манящий, чарующий и немного пугающий…

Милена Миллинткевич