Он изучал сербскохорватский язык и югославскую литературу, и был профессором в Гражданской школе и Реальной гимназии; первые два годы войны он прожил в родной Тузле, а потом был обвинён в сотрудничестве с партизанами и арестован; в последствие он перебрался на освобождённые территории, вступил в коммунистическую партию, стал комиссаром партизанского отряда.

После войны он снова профессорствовал, а публиковаться, как писатель стал довольно поздно: первый сборник рассказов вышел в 1950 году, а роман «Тюрьма» — в 1961.

Ничто не обещала фантастического взлёта Меши Селимовича.

Ровная, относительно спокойная жизнь гуманитарного интеллектуала текла по широкому руслу, когда…

…недра истории Боснии сведены к тихой, как ей и положено, текии; водоворот мысли, захватывающий шейха Ахмеда Нуруддина, вращается бесконечно, заставляя героя выстраивать внутренние монологи поразительной глубины и силы.

Бездны Корана связывают золотыми нитями мудрости любую бунтующую душу, заставляя её очищаться; тени Достоевского и Альбера Камю реют над руинами сознанья средневекового шейха…

Ибо всё, что он делает – попытка подняться над руинами жизни к сияющим небесным полям, которые провидит, предчувствует в глубинах текии, из каких исторгнет его кропотливая реальность.

Бывший солдат Османской империи, а ныне наставник мевлевитского ордена дервишей, он, согласно канонам суфийской жизни, стремиться избавиться от всякого подобие личности: чтобы личность снова торжествовала, выбрасывая его в мир.

Полученная должность кади встраивает его в систему реальности, заставляя действовать против убеждений своих, и обрывая мистические крылья.

Густота прозаической ткани столь велика, что требует даже не чтения – а глобального погружения: в мир, выстроенный параллельно нашему; мир, где кратковременный духовный успех, приводит шейха к обращению к мёртвым: Живые ничего не знают, научите меня, мёртвые, как умереть бесстрашно, без ужаса…

Монолог, множащийся на молитву, действие, обрываемое тишиной…

Шейх живёт среди нас: ибо средневековое сознание исключало подобную раздвоенность: люди были более цельными, однородными.

Успех романа был ошеломляющим: Селимовича признают крупнейшим писателем своего языка, но рамки его тесны: он входит в международную известность.

«Крепость», выстроенная Селимовичем после «Дервиша и смерть», более оптимистична; кроме одиночества и страха смерти на горизонте брезжит любовь.

Крепость – и реально существующее строение, и символ: каждый человек, всякая идеология, как вещь в себе, как самозамкнутая система…

Так, или иначе, пользуясь материалом истории, Селимович показывал бытие – внутреннее, прежде всего – современного ему человека: где рваные клочья сознанья оседают в некую не зримую субстанцию, чтобы, обновившись, действовать вновь – уже обновляя людей; Селимович проник, кажется, в тайны людских душ столь глубоко, как мало кому из писателей ХХ века удавалось…

Александр Балтин