Шёл дождь. Небо было серым, недружелюбным, словно гневалось на кого-то и плакало. Казалось, тучи вот-вот спустятся на землю и начнут лупить прохожих не только струями дождя, но и кулаками.

На паперти у новенького, сверкающего крестами храма сидел человек, промокший насквозь, и, вероятно, ждал подаяния.

«Голодный, бедолага, — подумал я, — иначе зачем в непогоду ждёт невозможной милости?»

— Пойдём со мной, — сказал я ему, — переждёшь у меня дождь. И пообедаем вместе, чем Бог послал.

Лицо нищего оживилось. Он взглянул на меня и, поблагодарив, отказался.

— Зачем же ты здесь сидишь? — удивился я. — Так недолго и заболеть.

В голове мелькнула мысль, что он этого может и добивается. Устал мытариться по неласковым к нему дорогам.

— Ты меня неверно понял, человек, — промолвил нищий. — Я здесь прошу иной милости: дать хочу, а не взять.

Сумасшедший наверное, решил я. И уж хотел было пойти прочь, но бомж снова заговорил.

— У меня есть дар, который может изменить к лучшему жизнь всех людей.

— Ты можешь его дать мне?

— Если только захочешь.

— А почему нет? Есть какое-то неприемлемое условие?

— Нет, просто этот дар нельзя присвоить себе. Его нельзя положить в карман и унести как что-то только для себя.

— И потому никто не берёт?

— Никто…

Услышав это самое «никто», я понял, что дар не так прост. Да и сам странник, видимо, не просто бомж.

— Кто ты? — спросил я.

— Всечеловек.

— Это как понять?

— Я та часть каждого из вас, которая не для себя, а для других. Я та часть в вас, которая до сих пор невостребована, потому что люди эгоистичны.

Мне захотелось уйти. Безумный бомж да ещё умней меня и, возможно, добрее — так не бывает. Тут наверное снимают какую-то телепередачу, вроде «скрытой камеры».

— Вы поразительно нелепы, — сказал бомж. — Ищете великие пути, великие идеи, но как только появляюсь я, Всечеловек, вы лезете рукой в собственный карман, чтобы скрутить в нём фигу для меня.

Мне стало стыдно.

— Ладно, давай мне твой дар, я постараюсь оправдать твоё доверие, — сказал я.

Любопытство во мне победило. Да и стать по-настоящему добрым, честно говоря, хотелось.

Нищий протянул на ладони небольшой хлебец, похожий на просфору.

— Съешь это. Если хочешь….

Я съел. И, о Боже, что со мной стряслось! Я тут же упал на мокрый асфальт и не имел сил подняться. Я услышал столько стонов, ощутил такую боль, что не понимал как выдерживает моё бедное сердце. Оно казалось пудовым, нести его мне было не под силу, и я заплакал от слабости и бессилия.

— Тебе надо подняться, — сказал нищий, — иначе заболеешь и умрёшь.

Но я не мог.

— Ты говорил, твой дар меняет жизнь к лучшему? По-твоему, мне стало лучше? — простонал я в ответ.

— Я говорил, что лучше станет всем, а не тебе.

— Кому стало лучше от того, что я валяюсь здесь в грязи?

— Не спеши с выводами. Но встать тебе необходимо — сейчас же.

И он поднял меня, обняв своими крепкими руками, поцеловал в лоб и ушёл. Ушёл как-то вглубь пространства, как будто в другое измерение. Может,  померещилось?

Я остался один: мокрый, грязный, озадаченный — на паперти. Дождь хлестал мои холодные щёки своими плетями, но внутри было тепло и уютно, словно там горел камин, и кто-то неведомый всё время подкладывал в него угли. Жар нарастал…

— Пойдём со мной, — услышал я чей-то голос, — переждёшь у меня дождь. И пообедаем вместе, чем Бог послал.

Я обернулся. Передо мной стоял невысокого роста очкарик, со светящимися изнутри глазами, и протягивал мне мокрую от дождя открытую ладонь.

Светлана Коппел-Ковтун