Яблочный спас, престольный праздник в этих краях. Деревня шумно погуляла вчера, и даже пастухи предупредили хозяев, что бы коров с утра не выгоняли. Бурёнки мычали, громко перекликаясь, но им оставалось только ждать третьего дня, когда всё же пастухи приходили в себя и выгоняли деревенское стадо за деревню, вдоль речки «Исток». Так было из года в год, и к этому уже все как- то привыкли. Ульяна подоила корову Наряду, успокаивая её ласковым словом; «Ну потерпи, потерпи милая, я вот отавы накошу, добрая нынче отава, сочная, постоишь день то. Вон в июле то, две недели в стойле стояла, когда копыто заломила, и ничего, не умерла ведь»

Корова смотрела своими большими глазами грустно, доверчиво, как будто всё понимая. Была она интересной масти, и отличалась от всех других коров своей необычностью.

— Ладно, ладно, не сердись — сказала напоследок Ульяна своей кормилице, и только взошла с подойницей в коридор, как в дверь громко постучали.

— Так ведь не заперто уже, кто там заходите — вымолвила Ульяна в ожидании. Дверь скрипнула, и в проёме показался Саня, Александр Петрович Максимов, родной брат Ульяны.

— Ну здравствуй сестра, не ждала?- как то сухо сказал брат.

— Таким гостям всегда рады — ответила Ульяна.

На какие- то секунды в тёмном коридоре воцарилось молчание.

— Ой, да что же это мы в коридоре то стоим, пошли в избу, к пирогам — смутившись, проговорила сестра, и заторопилась, чуть не расплескав на ступенях полное ведро парного молока.

Зашли в дом. В комнате чувствовался запах только что испечённых пирогов, в печи ещё мерцали угольки. На столе стояла плошка со свежими яблоками, и плошка с таким же свежим душистым мёдом. Старые ходики на стене, мирно отстукивали ход времени. Внучата Ульяны ещё спали в другой, так называемой, передней избе. Саня тихо прошёл к столу, присел на табурет, и, сняв свой новый картуз, положил его тут же рядом, прямо на пол. Он разгладил свои седые волосы назад всей ладонью, немного кашлянул и негромко заговорил; » Ты прости сестра, вчера то вот не смог, сама понимаешь, я ведь редко так то, ты уж…. Ульяна не дала договорить.

— Всё понимаю, не обижаюсь, хорошо, что зашёл, сейчас вот пирогов нарежу, щами свежими угощу.

— Сват, а сват, просыпайся, давай за компанию — обратился Саня к мирно храпевшему на диване Николаю Ильичу, Ульяниному свату. Но сват никак не отреагировал, и только густые усы подёргивались у него при каждом выдохе.

— Да ты не буди его, вчерась до полуночи просидел один за столом, и только в первом часу угомонился- ответила тихо сестра на обращение брата к родственнику.

Николай Ильич славился завидным здоровьем, хотя тоже воевал, и по возрасту он был старше Ульяны и Сани.

— Сестра, мне бы опохмелиться. Таисия моя…., ну повздорили мы с ней с утра- виновато сказал Саня.

— Да бывает Саня, ну как говорится : «Муж да жена одна….»

— Я сейчас, я быстро- пробормотала Ульяна, и стала аккуратно нарезать пироги, не забыв при этом поставить на стол бутылку самогона. Саня выпил, тихонько «крякнув», закусил вкусным Ульяниным пирогом, и помолчав немного, спросил: «А Коля с Шурой, уж на работе?»

— А где же им быть то, Шура скоро должна прийти уже с фермы, а Коля ещё рожь за «Бориной» досевают, на весь день, до вечера.

— Понятное дело, в колхозе круглый год работа — вздохнул Саня и попросил разрешения у сестры, открыть окно, и покурить свою «Приму»

В распахнутое окно повеяло запахом созревших яблок, терпкого укропа, дымком от печных труб, таким знакомым и родным. Саня хмелел, как говорили «на старые дрожжи», и всё что- то мучило его, не давало покоя.

— Да что Сань случилось то — насторожено спросила сестра Ульяна.

— Со здоровьем что, ты скажи, может, приляжешь маленько?

— Нет,  сестра, всё в порядке. Только вот мучает меня сон один, ещё с войны. Никому я этот сон не рассказывал, даже Таисии, да видать, время пришло.

— Да что за сон то, ты расскажи тогда уж лучше, чем маяться.

И Саня стал рассказывать: «Случилось это на передовой. В самое пекло тогда угодили. Был я в то время командиром орудия, старшиной батареи. Немцы, сволочи прут и прут, снарядов почти нет, мы по ним прямой наводкой, а они по нам. Товарищи рядом валяться навзничь, а я стою, хоть царапина бы. После такого боя мало нас осталось. А немец не унимается. Командир говорит: « С рассветом опять атаковать будут». Вот значит после такого боя, поспать бы да не спится. Нервы ходуном ходят. Под самый рассвет видно задремал в блиндаже, и явилась мне перед глазами цыганка. Красивая, молодая. Молчит всё и пристально смотрит прямо в глаза, аж не по себе. Я не вытерпел и первый спрашиваю её, что тревожит, мол, живой я домой приду или сгину как мои товарищи, до победы не дожив? О победе мы тогда конечно и не размышляли, как таковой, не до этого было, но, чтобы выстоять. Вера, какая- то должна была быть, без веры погибель, это точно. А цыганка эта, долго мне не отвечала, лишь как бы перед уходом, обернулась и сказала: «Придёшь ты домой без ранений, а дома смерть найдёт тебя раньше времени. — Вот после такого сестра и думай, то ли радоваться было, то ли плакать — подытожил свой рассказ-сон старшина. Да ладно тебе Сань, не бери ты в голову — хотела успокоить тёплыми словами сестра, но у Сани по щекам потекли две скупые мужские слезы. Он вытер их рукавом пиджака и добавил: «Ладно, сестра будем жить. Тридцать лет, без малого, с того времени прошло, может и наврала всё цыганка эта. Саня помолчал и задумчиво добавил: «А ведь не одного ранения у меня, за спины не прятался, и награды есть: Два ордена Красной звезды, Отечественной, орден Славы значит, и медаль за Отвагу.

— Знаю Саня, повоевали, а я вот своего то Санюшку, так и не дождалась. Так что радуйся, что живой и невредимый пришёл с войны, и живи с Богом.

— Ну, спасибо сестра, пойду я помаленьку. А то «моя» пожалуй, прибежит, пойду.

И Саня медленно, немного пошатываясь, зашагал к выходу. Уже на пороге остановился, и, обернувшись, сказал: «А в гости то заходите, не забывайте, жизнь то она короткая штука».

Весна в тот год выдалась дождливой, но тёплой. Санька, младший Ульянин внучонок, рыбачили со своим соседом, другом Вовкой, на озере окуней. Погода была ненастной, клевало плохо. А накануне, в субботу, в школе был митинг. Школьники и учителя возлагали венки и цветы к скромному деревенскому обелиску, в честь дня Победы. Среди дорогих и почётных гостей на этот митинг были приглашены ветераны, в том числе и дядька Саня, Александр Петрович Максимов. Он стоял в первом ряду, в своём «парадном» пиджаке, со всеми своими орденами и медалями. Санька запомнил тот день.

Как и день , девятого мая, День победы, который выдался как раз на воскресение.

— Пора удочки сматывать, клёва, ни какого, кошкам не наловили — сетовал Вовка.

— С плота бы надо, хотя в такую погоду — хоть как лови, толку мало — соглашался друг Санька.

И только друзья вывели из кустов, спрятанные неподалёку велосипеды, как подъехавшие Дунаевские пацаны, сообщили страшную, трагическую весть. Они сказали, что убило электрическим током, какого- то Максимова в Егорове. Санька с Вовкой помчались, что было мочи домой. Санька забежал в дом, но дома никого не было.

Мысли бешено витали в голове: «Кто, кто?» Он выбежал на улицу. По тропинке быстрым шагом шла тётя Клава Кузнецова.

— Тётя Клав, кого убило- то, кого? — спросил Санька запыхавшись. Со слезами на глазах, тётя Клава, запричитав, объяснила Саньке, какого Максимова убило током. Санька побежал туда, но ноги не слушались. Дома были на одной улице, недалеко, но Саньке показалось, что прошла целая вечность, как говорят. Дядька Саня, Александр Петрович, лежал лицом вниз, на самом выходе из сада, у калитки, которая примыкала ко двору. В руках у него была намертво зажата, большая ветвь яблони. Он хотел прибраться в саду. И на девятое мая, в свой до боли праздник, даже не выпив ни грамма, отправился к старым яблоням, которые еще сам сажал, вернувшись с фронта. Хотя жена Таисия и наливала к завтраку, взятой накануне из местного сельпо поллитровки, стопку «Столичной». Так и ушёл, наскоро позавтракав, в свой родной сад. Уже было видно, где не распустились почки на ветвях, и, обрезав их ножовкой, Саня стал вытаскивать их через калитку на углу хлева. Но как на грех, после вчерашней субботы, кто- то из них, то ли он, то ли жена его Тая, забыли выключить свет в баню.

Получилось так, что он замкнул сырой ветвью оголённые алюминиевые провода, и коварный электрический ток дошёл всё же, достал, до самого сердца, как огненный осколок, который Саня видел не раз, в том аду войны.

— Если бы не этот дождь, если бы не дождь — сокрушались и горевали многие земляки, но помочь фронтовику уже было ничем нельзя. Хоронили Александра Петровича всей деревней. Впереди гроба несли на подушечках его заслуженные ордена и медали. Он ушёл раньше времени. Сон, тот злополучный сон, всё же сбылся, и от этого было как то не по себе. А весна расплескала буйство цвета своего по деревне, и жизнь продолжалась, но что- то было уже утрачено, утрачено навсегда. Его улыбка, его взгляд, его скупые рассказы , о той войне.

Во время боёв за Кёнигсберг был выпущен боевой листок. В нём говорилось, что старшина Максимов, уроженец деревни Егорово, Горьковской области первым поднял в рукопашную солдат с разных частей, тем самым обеспечил наше продвижение вглубь города. Сам лично уничтожил шесть фашистов. Командование призывало солдат Красной армии равняться на товарища Максимова.

Подойница-специальное ведро для доения коровы, которое использовалось только для этих целей.

Погиб Александр Петрович 9 мая 1982 года.

Судьбу видно не обойти.

А через год моей матери приснился сон. Лежит дядька Саня, Александр Петрович на дне тёмного оврага, присыпанный землёй. Матери жутко, но она спрашивает у него: «Дядя Сань, ты чего тут, вставай, домой пошли». А он отвечает: «Домой то Шура я больше не приду. Привалили меня большим камнем, а помолиться  то нельзя».

Как фронтовику, на скромном памятнике, который сковал и сварил местный кузнец, была установлена пятиконечная звезда, крестика не было. Мать об этом рассказала сыну Александра Петровича.

Крестик,  хоть и небольшой, был прикреплён внизу надгробья. Больше, вот так, Дядька Саня не приходил во снах.

Александр Умнов