Какое же это великое счастье – русский язык! – воскликнул писатель Вардван Варжапетян, мой друг.

Вардван, как и я, метис: папа армянин, мама – русская; у меня – папа армянин, мама – украинка, в семьях наших говорили только по-русски, родились мы вне Армении, поэтому армянского языка, увы, не знаем. Вообще-то я рассматриваю нас, метисов не как расколотые пополам сущности, страдающие от потери однозначной самоидентификации, а как мосты между этносами. Будучи людьми русской литературной культуры и языка, мы не забываем о нашей прародине – Армении: Вардван написал замечательную повесть об армянском поэте святом Григории Нарекаци, ездил в Армению добровольцем после ленинаканского землетрясения, разбирал завалы, я, как врач, курировал в Боткинской больнице привезенных из Армении на лечение пострадавших с тяжёлыми травмами, увлекался историей Армении. Но вернусь к русскому языку, тому случаю, когда я почувствовал, его особенную ко мне близость. Вот как это было.

Я родился в Эстонии, люблю её, уважаю эстонцев за их трудолюбие и протестантскую  честность. Наша семья покинула эту страну, когда мне шёл восьмой год, но с тех пор едва ли не каждые два-три года я навещал Эстонию, как-то духовно освежался. С обретением Эстонии независимости и введением визового режима ездить в Таллин стало сложнее. Отношения между Россией и Эстонией последовательно ухудшались. Не буду здесь оценивать, чьей вины здесь больше, не хочу окунаться в политические дрязги, но факт остаётся фактом: Эстония всё более отдаляется, отгораживается от России, считая её потенциально опасной. Количество поездов между Таллином и Москвой уменьшилось с двух до одного, количество вагонов в оставшемся поезде сократилось почти наполовину. Тем не менее, я считал своим долгом  показать Эстонию сыну. Когда ему исполнилось 10 лет, мы посетили эту страну

Зная об отрицательном отношении многих эстонцев ко всему русскому (ещё с советских времён), мы с сыном договорились в поезде общаться на английском. Нашим соседом по купе оказался невысокий плотный блондин лет тридцати. С проводницей, проверявшей билеты, он переговаривался на эстонском, мы же с сыном обменивались замечаниями только на английском. Однако в какой-то момент я утерял бдительность, и у меня вырвалось русское восклицание: «Ух ты!». Этого оказалось достаточным, чтобы эстонец нас моментально расшифровал и обратился к нам на чистом русском языке. Оказалось, что зовут его Айвар, он бизнесмен и впервые едет на поезде по маршруту, который раньше всегда преодолевал на самолёте. Мы разговорились. Поезд вырвался за пределы Москвы и Айвар отправился в вагон-ресторан. Каково же было наше удивление, когда он вернулся с полным подносом дымящихся горячих сырных тостов для нас! Ничего себе холоднокровная нация!

Всю ночь мы с Айваром проболтали о политике и экономике, о России и Западе и наутро расстались друзьями.

Тем не менее в Таллине, на рецепшене гостиницы, в фаст фудах, пиццериях, в магазинах, в музеях,чтобы не привлекать излишнего внимания, мы общались на английском, но тут, к нашему удивлению, нас понимали далеко не все, особенно старшее поколение эстонцев: английский они так и не выучили, а русский или не понимали, или отказывались понимать, из принципа.

Впрочем, мы быстро овладели несколькими эстонскими словами, которыми довольно успешно обходились, тем более, что пицца оставалась пиццей на всех языках, а суп звучал почти по-русски: су-уп, а кофе так и оставался кофе. Счёта нам вполне хватало до двух, т.к. нас двое: юкс – один, какс – два, и заказ выглядел примерно так: «Какс пицца, юкс кока-кола, юкс ылу (пиво)» Пицца могла быть большой – су-ур, и маленькой – эй су-ур (эй – нет).

С русским же языком в старом Таллине случилась не очень приятная встреча. Мы спокойно гуляли по городу, напитываясь духом Европы и готики, как с небес неожиданно обрушился ливень, такие ливни здесь летом сильны, часты, но коротки. Мы укрылись в небольшой средневековой подворотне, как вдруг я увидел глубоко взрезанное на штукатурке стены крупными буквами самое знаменитое на Руси слово из трёх букв! Я сразу попытался закрыть его от сына собою. И не потому, что мой сын был так уж целомудрен: он вполне знал его значение ,слышал это слово в нашем Подольске тысячи раз с раннего утра, когда мимо нашего дома под окном шагали на завод рабочие, кашляя, переговариваясь и после каждого слова печатного, следовало  подпоркой непечатное, да и в течении дня нередко на улицах звучал матерок, а мы, по умолчанию, как бы его не слышали, не реагировали.Сын никогда не спрашивал значения этих мусорных слов, видимо его с детского сада «просветили»…  Но здесь, в Таллине, это слово выглядело чудовищным диссонансом романтическому облику города, а мне не хотелось портить впечатление сына, –  Таллин был моим подарком сыну, и я не хотел, чтобы подарок был с чревоточинкой.

В остальном всё наше пребывание в Таллине проходило прекрасно, хотя существовало постоянно лёгкое внутреннее напряжение. Улицы и площади заполнял певучий эстонский язык, русский же исчез совершенно – скорее можно было услышать японский.

Но вот наступил день отъезда. Мы посидели под грибком на Ратушной площади, потягивая пиво (я) и кока-колу (сын), любуясь сулящими короткие летние ливни гигантскими кучевыми облаками, в сравнении с которыми даже ратуша казалась игрушечной.

Наконец вошли в вагон и  двинулись к своему купе.

Если, когда мы приближались к Таллину, весь вагон был погружён в настороженное молчание, прерываемое лишь иногда эстонскими фразами проводницы, и люди старались не смотреть друг на друга, будто чего-то смущаясь, то сейчас в вагоне царило радостное оживление, улыбки, и смело звучала со всех сторон русская речь,вольная, без всяких подпорок, казалось – в жаркий день мы вошли в освежающее море!

Поезд тронулся и начал набирать ход, и хотя в окно был ещё виден Длинный Герман с развевающимся над ним чёрно-сине-белым эстонским флагом, мы были уже в России!

Амаяк Тер-Абрамянц