1

Символизм, отливающий серебряно и сиренево, символизм, чьи пласты пронизаны токами мысли – или базируются на её субстанции…

Андрей Белый одна из корневых фигур оного: фактически не расставшийся с методикой изображения яви, предложенной символизмом, формулировал образ мысли так точно:

А вода? Миг — ясна…

Миг — круги, ряби: рыбка…

Так и мысль!.. Вот — она…

Но она — глубина,

Заходившая зыбко.

В поэме «Христос воскресе» гудели ритмы, более присущие, казалось бы, футуризму – только он вряд ли бы стал использовать мысли Белого: мысли, касающиеся Христа…

Вечно воскресшего, ибо:

В глухих

Судьбинах,

В земных

Глубинах,

В веках,

В народах,

В сплошных

Синеродах

Небес

— Да пребудет

Весть:

— «Христос

Воскрес!» —

Скручивается верёвочно стих, живописующий страданья Христа земного: тут уже не до дымки символов, всё конкретно.

Символом – одним, глобально развёрнутым, является сама поэма, каковая гудит оргАнами мысли, прободая звуко-мыслью пространство, окосневшее в безбрежности материального.

Символизм, хоть и базировался на материи мира, но уносился к неведомому, и толчком для движения могло послужить что угодно.

Символизм всегда благозвучен, и лёгкие пятна тлена, что могут проступить на поверхности стихов – банальное подтверждение скоротечности всего предложенного:

Мы шли его похоронить

Ватагою беспутно сонной.

И в бубен похоронный бить

Какой-то танец похоронный.

Арлекин умер, похороны его прозвучали; а ритмы прозы Белого взорвутся неожиданными стилистическими тремоло: неистово будет метаться по городу красное домино, символизируя скорый пожар…

Белый – поэт прозы: громоздящейся причудливо, дающей сложные варианты орнаментов.

Белый – мистагог стиха, чья космическая эрудиция связывала, казалось, все поля оного – от античных образцов до рваных ритмов становящейся всё более непонятной современности.

И всё равно – вещи и предметы есть символы, а чего? надобно угадать…

И мерцают словесные сплетения оных в бесконечно ветвящемся, разнообразном, красивом наследие Андрея Белого, мерцают, не тускнея.

2

Будто сплетена из символов тончайшая ткань – и, наброшенная на реальность, позволяет рассмотреть сквозь себя действительность иначе:

Со мной она —
Она одна.
В окнах весна.
Свод неба синь.
Облака летят.
А в церквах звонят:
«Дилинь динь-динь…»
В черном лежу сюртуке,
С желтым —
С желтым
Лицом;
Образок в костяной руке.

Дилинь бим-бом!

В том числе – из гроба, через смерть, дающую шанс увидеть другую данность; но всё равно – строчки должны плестись символами, используя конкретику…

Был ли символизм подлинно великим течением, или объединением людей, из которого выделялись очень яркие имена при минимальной схожести?

Ибо музыка, что вела Андрея Белого, была отлична от музыки Бальмонта.

Вот на струны больные, скользнувши, упала слеза.

Душу грусть oбуяла.
Все в тоске отзвучало.
И темны небеса.
О Всевышний, мне грезы, мне сладость забвенья подай.
Безнадежны моленья.
Похоронное пенье
наполняет наш край.

В общем, в стихах Белого представлены все состояния, все повороты жизни, все оттенки действительности: весна расцветёт, поиграет себе, протрубит лето, осенние картины откроются византийским великолепием мерцаний, убаюкает зима.

Как сказал старый французский мудрец: Если вы видели смену времён года, вы больше уже ничего не увидите на земле.

Но Белый был бесконечно эрудирован, причём не только в гуманитарном плане, как большинство поэтов.

Мир вливался в его алхимические пробирки и научными открытиями, и современностью техники:

Мир — рвался в опытах Кюри

Атомной, лопнувшею бомбой

На электронные струи

Невоплощенной гекатомбой…

И рьяно зазвенел, отчасти заплясал шар прозы Белого: ритмика «Петербурга» совершенно поэтическая – этакая гигантская поэма в прозе.

Вместе – всё накалено, напряжено, и красное домино мечется дико, очевидно, яро, предвосхищая грядущее.

Будет ли оно безумным?

Не понять…

Но глыбы трудов Белого – и поэтических, и прозаических – возвышаются вполне достойным памятником началу двадцатого.

Александр Балтин