1

…в России и природа крестьянская: вещая, вечная, ветхая, как Завет; но ближе нам – Новый, с собственным, точно под крестом из берёзовых досок по снегу идущим Христом.

Спиридон Дрожжин разводил ощущение природы в стихе, как спирт разводят водой: чтобы не обжигал прозрачный огонь; и стихи были скреплённые морозцем: ядрёные, чистые:

Быстро тучи проносилися

Темно-синею грядой,

Избы снегом запушилися:

Был морозец молодой.

Занесла кругом метелица

Все дороги и следы…

Из колодца красна девица

Достает себе воды…

Такой Руси больше нет, и её не представить в полном объёме шаровых, бушующих, спокойных картин; такой Руси больше нет: она в мечтах о Китеже, и в конкретике, которая скорее разочаровывает; но всплывёт же когда-нибудь – драгоценный, цветной терем, появится град-рай!

Не появился: всплыли бесчисленные технологии, противоречащие стиху, иссушающие души.

…недаром Райнер Мария Рильке, бредивший Россией, приехав, встречался именно со Спиридоном Дрожжиным, как ярким выразителем корневого, тайного, неизреченного: только часть всего могут выразить стихи, какими бы сильными не были…

Солнце жарко палит,

А работа кипит:

Под косою трава нагибается

И ложится волной;

Над скошенной травой

Жарче солнце горит-разгорается.

Напевы Дрожжина пленяют, за ними разливается синеватый роскошный воздух, и мерцают золотом холсты Венецианова; и напевы его не тишают, витая и над современной Россией, уже почти не слышащей высоких песен поэзии.

2

На сильном дрожжевом тесте любви к отечеству всходили спокойные, стойкие, мудрые, нежные стихи Спиридона Дрожжина, и недаром Рильке, влюблённый в Россию, наведывался именно к нему – крестьянскому поэту, так тонко чувствовавшему Родину:

Ещё над милой стороною
Чуть веет ясною весною,
С родных полей сбегает снег —
Над столбовой большой дорогой
Его осталося немного —
И стук разносится телег.
Своих лошадок понукая,
Усевшись плотно на мешки,
В уездный город мужики
Везут остаток урожая.

Патриотизм, как предмет политической торговли, невыносим, но патриотизм, как естественно присущее каждому человеческому существу чувство – норма, как здоровье; а то, что в отечестве не всё в порядке, добавляет в него траурной краски, не повергая в окончательное уныние:

Что делать? Крайняя нужда
Всех бедных гонит в города;
А мужиков она тем боле
Не оставляет никогда,
Томит и в городе, и в поле.

Разумеется, не дело поэта подсказывать выход, но – констатировать, в художественные формы облекая, градус беды.

Спиридон Дрожжин – от света, льющегося над народным простором, от голоса полей, от тихого журчания-движения рек, от сказок, напевных и печальных, задорных и карнавальных: ото всего, что с такою силою веками организовывало Русь.

И, зная её силу, веря в её световой, пусть и мало представимый путь, умирающий поэт, подаривший русскому миру столько праздничных (не по содержанию) созвучий, оставляет завет, стойкий и предельно трезвый:

Друзья мои, я умираю,
Передо мной мутится свет,
В последний раз вам повторяю
Мой старый дружеский завет:

Да будет ваша жизнь свободна,
Как Волга-матушка река,
Как в поле нива небесплодна,
Чиста, как воздух, и легка.

Когда схороните поэта
Вы на родимой стороне,
Пусть строки этого завета
Напоминают обо мне.

И в последних строках сформулировано то, что и должно быть истиной – в отношении жизни поэта: только строки его должны напоминать о нём: не скандалы, не долгие перечисления всяких лауреатств, не побочные мелочь житейских обстоятельств…

Именно, как в случае со Спиридоном Дрожжиным.

Александр Балтин