В садовом участке средней руки стоял опрятной выправки, но изрядно полинялый домишко. Стекла на вместительной веранде потрескались, где-то неровно внахлест слагались из двух половинок. Суровую работу с замшелым и прогнившим колодцем производили Николай («Тащи!» — слышался его голос из недр), мужчина лет тридцати, и Вадим, старший брат, что с усердием перебирал руками лоснящийся илистой грязью канат, извлекая глухо шлепающее о гнилые доски ведро. В грядках ковырялась матушка наших молодцев, рядом что-нибудь десятилетняя девчушка составляла из ромашек венок, дочь Николая.

— А зачем папа из колодца грязь таскает? — обратилась девочка к бабуле.

— Колодец с дядей Вадиком углубляет, вода плохо набирается.

— Чистит или углубляет?

— Ну, и чистит, и углубляет.

— А зачем углублять, если можно просто почистить?

— Чистит, чтоб вода лучше шла, а углубляет, чтоб ее больше было.

— Если она лучше пойдет, можно и не углублять, — мудрствовала девица.

— Ты по грядкам не ступай, все носки ухомазгала.

— Тебе, бабуля, носки жалко или грядку?

— Какая разница, — досадливо повысила голос старая, — и то, и другое.

— Разница та, что носки мама будет стирать, а грядки потопчутся твои.

— Да редиску-то ты жрать будешь!

— Вообще-то жрать, как ты выражаешься, — отвлекая взгляд от венка и сосредоточив на родственнице, резонерствовала девица, — я бы предпочла бананы.

— Тьфу, холера! Брысь с грядки, кому сказала!!

Малая величественно перешла на песчаную дорожку. Строго глядела на согнутую бабку.

— Ты, бабуля, главное, не нервничай. Клетки не восстанавливаются, а ты нам еще пригодишься. — Невозмутимо удалилась, напялив изделие на голову.

Бабушка добро отследила процедуру и тихо изрекла:

— Хот же халда, вся в мать.

Вадим и Николай сыто сидели на скамеечке подле веранды, курили. Поодаль баловалась Наташка (венок бесшабашно валялся подле скамьи), гнула ветку вишни. Николай, вяло щурясь от дыма, наблюдал. Подал голос Вадим:

— Наталья нынче хорошо вытянулась. Баушка говорит, закончила отменно.

— Учиться ловка, — согласился Николай, — усидчивая. Но вредина, перечит. У них с мамочкой коалиция.

— Тамара, слышал, опять работу сменила.

— Есть — глубже ищет…

— Мать беспокоится, не ладится у вас будто.

Николай неохотно скривил щеку. Потупил взор, молчал. Скупо отдал:

— Есть.

Вадим посочувствовал:

— Это худо, конечно. Опять же асфальта для семейной жизни не предусмотрено.

Николай улыбнулся, глубоко затянулся, сурово раздавил окурок. Повернул голову к брату, из-под бровей бросил внимательный взгляд. Отвернулся. Решился:

— Послушай, я никому не рассказывал. С одной стороны пустяк, а с другой… Дикая, черт возьми, история…

Пустяк гуляет по миру… Озабочиваемся, конструируем жизнь. А вот лежит словцо — славненькое, чистенькое — укромнилось за шероховатостью, лукаво пялится на человеческие похождения, вдруг разговляется шаловливой минутой, балуясь, корежит суть, крушит жизненную тропу. Пустяк!

Квартира Николая окунулась в вечер. Хозяин развалился на диване, взирал в телевизор — давали что-то спортивное. Внедрилась Тамара, лезла в шкаф, деловито шарила. Закрыла дверцу, тронулась к дивану. Узрев ситуацию на экране, безоговорочно прянула к пульту, что валялся рядом со зрителем. Тот ловко перехватил, перекинул в другую руку. Тамара воспалилась:

— Утомил со своим футболом! Кого смотреть-то, сливают кому не попадя!

Николай беззлобно рекомендовал:

— Отдыхай.

— Колька, паразит, в этой серии Хулио должен признание сделать! — Тамара навалившись на Николая, пыталась отнять пульт.

Николай повернулся спиной, оттянул руку с пультом, бодро шутил:

— Признание отложили на выходные, по просьбам трудящихся.

Тамара вступила в игру — бережно лупила мужа по спине, повизгивала:

— Хочу мыла — Бразилию хочу! Хочу Хулио!

— Кончился Хулио, — веселился Николай, — Педрой стал.

Тамара неохотно смеялась, отвалилась, ныла:

— Никакой личной жизни, ы-ы…

Раздался звонок, женщина победно воскликнула:

— Ага, изверг, недолго куражился!

Послышалась возня, далее ворвалась Наташка. Молча и напористо устремилась к родителю, решительно вырывала пульт — Николай с безвольной улыбкой стискивал вещицу, практически подавая. Девочка, бросив победно-уничижительный взгляд, нажала кнопку. Села. Рядом устроилась маман, мелодраматические звуки заполнили пространство. Николай уныло, с остатками улыбки некоторое время наблюдал за страстями. Далее вздохнул, встал, вышел из комнаты. Вслед метнулось ехидное — Тамара:

— Купи себе телевизор и употребляй свой футбол! Хоть женись на нем!

Стройка, высотка. Ползал по рельсам башенный кран, респектабельно лязгал. В мутных недрах здания редко мелькали затрапезные фигуры в робах и шнурованных шлемах. Плескались едкие выкрики, плыл неугомонный рокот механизмов. В помещении с длинным, сколоченным из широких досок столом на козлах, вешалками, неряшливо облепленными разномастной одежкой от засаленных ватников до цивильного, с валяющимся по углам скарбом, свойственным подсобкам, сидели пять человек, ползал слоистый дым. Николай стоял, одет был в мирское, тыкал карандаш в некую схему, сосредоточенно повелевал:

— Дима, здесь перегородку в полтора кирпича гонишь до парапета. Заподлицо с колоннами…

Дима, плечистый, высокий парень сходного с Николаем возраста, молча кивнул.

— За падло! — крякнул рядом сидящий с ним мохнорукий одутловатый брюнет, и загоготал. Его бодро поддержали сидящие.

Николай угрюмо переждал веселье, продолжил:

— Выше — в один… Теперь ты, Румянцев (обратился как раз к весельчаку). Заканчиваешь марши на восьмом… Серега с Михалычем — арматуру перебираете и потом на вестибюль. По лошадям!

— Слушай, электроды — гнилье голимое! — властно препирался Румянцев, — И вообще, одна тройка осталась, а обрезать пятеркой надо. Кто в грудь себя бил?

— Будут, — с досадой укрощал Николай. — Будто не знаешь, склад залило!

— Вот и вари сам, — хрипел сварной.

— Не сипи… — Уступчиво: — Витя, ты же спец, первый раз что ли?

— Долбанная контора, — ворчал Румянцев.

— Ну все — по лошадям!

Все шумно встали, расторопно с веселыми репликами вываливались. В дверях застрял Дима, обернулся к Николаю, что уныло поплелся вслед, дождался, дальше двигался параллельно, толковал:

— Зря ты с нами вчера не остался. Мы с Серегой закончили в Подвальчике… Сидим, понял, пиццу хаваем. Ну, по соточке взяли. Заходят две тефтельки, падают за наш стол — места как раз освободились. Все по респекту, пятое-седьмое, как насчет досуга… Короче, мы их проводили — телефончики, все дела. Ориентировочно на конец недели сговорились прогуляться по трепетным аллеям. Я пробью насчет еще одной подруги? Как в Гонолулу: эй, которая тут гражданка — подойди, ребенком угощу.

— Не-ет, — протянул Николай скептически, — ты же знаешь мои дела.

— Именно, — расстроился Дима, — клин клином! Чего ты… скис, как лебедь. Прекращай, слушай!

Николай скреб щеку:

— Ну… не знаю. Потом разве… — Ожил. — Тут левачок один подсуетился, по целковому можно срубить.

Дима возмутился:

— А чщо ты тогда компостную яму-то развел!..

Николай вошел к себе в квартиру, снял плащ, зачалил на вешалку, голосил:

— Доча-а!! Ты дома?

Откликнулась тишина. Николай довершил туалет тапками, понес ежедневный пакет на кухню.

— Доча-а!

С миной обязанности появилась Наталья.

— Мама звонила? Когда будет?

— Мама звонила, — чеканно, но без старания отвечала девочка. — Сказала, чтоб ты на ужин приготовил плов.

— И все? Больше ничего не говорила? — отворив холодильник, Николай расправился с содержимым пакета.

— Говорила, — неохотно отвечала Наталья, — только о наших делах. Тебе это совершенно неинтересно.

Николай поджал губы, вздрогнули ноздри, мелькнувшая вспышка в глазах моментально угасла.

— Уроки сделала?

— Естественно, — голос Натальи был спокоен.

Николай сел на диван, развернул газету. Наталья индифферентно убралась в вотчины. Угол газеты упал, обнажая прямой невидящий взгляд папаши.

Николай находился на объекте, в большом, тускло освещенном гирляндой ламп помещении — в группе из трех человек. Крупный, холеный дядя — это и был Рожновский, шишка в стройуправлении, дядя жены Николая — громогласно выговаривал:

— Как ты собираешься заливать коридор, если в угловую сегодня сантехнику бросать будут? Помешают же друг другу! Почему не раскидать народ по этажам?

— Потому что подстанция завалена, напруга слабая. На старом пускателе придется работать. Я прикинул, помех не будет, сантехнику через окно подадим.

— Смотри, Николай, все жестко — подрядчик, собака, и копейку и сроки считает, ночные нынче не пройдут.

— Это, Олег Романыч, сильно неправильно.

— Не егози, лафа кончилась. Если что, первая голова твоя.

Николай умеренно смеялся:

— Лишь бы не задница, голова все примет.

Щуплый очкарик претендовал:

— Вы когда мне смету предоставите?

Коля взъерепенился:

— Сами же перерасчет затеяли, новые расценки какие-то! А где они?

— Я привез, но мне и по старым надо.

— Во-во, все химичите. А работягам премиешку — из горла драть.

Рожновский проворчал:

— Ты не больно-то, не живал без премий.

Николай присмирел, умолк. Щуплый отошел к ровно уложенной кипе бумажных мешков, рассматривал маркировки. Олег Романович мирским тоном допытывал:

— Что там Тамарка? Слышал, затея новая.

Коля без эмоций пояснил:

— Магазин свой придумала, напарника нашла деньгастого.

Дядя внушал:

— Ты, Коля, покруче. Бабы сиськами думают, им рука потребна. Томка — она безумная. Даром, что родственница.

Николай неуверенно качнул головой.

— А чего я могу — упертая.

В спокойном одиночестве Николай пребывал в знакомой уже подсобке, увлеченно поник головой к газете. Рука периодично носила ко рту сигарету. Отклонился, голова поплыла, охватывая разные сектора текстов. Что-то попало — подался корпус, глаза с недоверием пошли щупать историю. Чу, мелькнул в глазах плотоядный блик, поплыл уголок губы… Закончил. Однако не двинулось тело, лишь взгляд ушел далеко.

Опять Николай с газетой, теперь уже дома — глубокий вечер. В комнате он один — безучастно вещает телевизор — с тем же загадочным выражением лица сосредоточенно разглядывает буквы. Снова, как давеча, взгляд уехал в дали.

Обратно подсобка, Николай склонился, сосредоточен. Но не газета перед ним, лист бумаги. Шарик самописки выстраивал строчки. Изредка Николай напрягался, прислушивался, бросал пугливый взгляд на дверь, будто опасаясь нечаянного свидетеля… Закончил, поднял листок ближе к глазам, внимательно побежал по тексту глазами. Появилась улыбка, иронически зажглись глаза. Вскоре ирония угасла, но улыбка осталась. Окончание чтения ознаменовалось тяжким вздохом. Опустился взгляд. Николай порвал письмо, смял бумагу в тугой комок, кинул в корзинку. Откинулся на спинку стула, съехал немного вниз, глядел, насупившись, в точку. Ожил: поднялась голова, восстановилась рабочая поза, глаза легли на новый лист бумаги. Решился — придвинул чистый лист, развернулись плечи, наклонилась голова, поехала авторучка.

Стройка. Знакомая процедура — закончилась разнарядка, работяги говорливой толпой вываливались из подсобки. Николай остался, занимался бумагами. Задержался и Дима, бросив взгляд на последнюю исчезающую спину, чуть лукаво поспешил к вешалке. Достал из кармана конверт, понес к Николаю.

— В натуре, пришло письмо.

Коля поднял недоуменное лицо, но тут же опал, часто заморгал. Голос выдался убогим:

— Надо же. Глупость, конечно, я затеял.

Дима горячо опроверг:

— Не дури, все правильно. Читай!

Николай надорвал конверт, наскоро побежал по посланию. Дима нетерпеливо и хмуро бросил:

— Ну, что?

— Да… о себе всякая белиберда. Просит, чтоб я тоже подробней изложил. — Прыснул. — Вот — идентифицируйтесь.

Дима засмеялся, а Николай зло скомкал письмо и кинул в корзину. Дима весело огорчился:

— Ну и чего, идентифицируйся! Уж ты-то — писака.

— Да пошла она!

Теперь Дима и Николай стояли за столиком в заведении — гулял легкий гул, размещались сосредоточенно-расслабленные фигуры, рябили лица — существовали два пластмассовых стакана и тарелки с огрызками бутербродов. Шло птицей, Дима устроил дознание:

— С Тамарой по-прежнему?

— Что может измениться?

— Нда, — размышлял Дима, — супружество, прямо скажем, не мед. Только и одиночество не глюкоза. — Поднял глаза на Николая. — Не обессудь, я тут за тебя порешал. — Полез в карман, достал листок. — Кандидатура — самое то.

Николай вскипел:

— Перестань!

— Коль, что делать, если ты вахлак, коли нет у тебя иного способа!

— Не надо это!

— Надо, Коля, надо! Адюльтер — лучший стабилизатор семейных отношений, отвечаю. Тебе, Коль, человеком надо себя почувствовать.

— Но Димка, врать придется!

— А как ты хотел?! Напрополую притом. Человеком себя почувствуешь, о чем и речь. Шутки в сторону, станцуем, Коля, мамбу на пупке бога.

— Завязывай, Дима.

— Все, родной, руки вверх, снимай кальсоны, отдавай мои патроны. Или как говорят в Гонолулу, музыка не пахнет.

Находились в дозоре. Торговый ларек на окраине аккуратного тенистого сквера, за ним и тырились. Дима внушал:

— Здравствуйте — смотришь внимательно и почтительно — говоришь как можно серьезно. Впариваешь: приятно удивлен, сердце мое вздрогнуло. Ври напористо, нагло. Ложь должна шевелиться, дышать. Как в Гонолулу: честное слово, врать готово. Бабам интересно. — Периодически Дима, выглядывал из-за ларька. Насторожился: — Секи, лялька села… — Вырвал из кармана лист бумаги, сверил данные. Впихнул письмо обратно. — Не она, та в розовом плаще.

Николай удручался:

— В розовом плаще, о боже…

Наконец Дима сурово объявил:

— Она.

Николай напряженно и испуганно вытянулся из-за укрытия, резко отпрянул. Дима развел руки:

— Все, дорогой, первое слово дороже второго. — Похлопал Колю по плечу. — Давай, Матросов, не выдай.

Николай чуть наклонился, встряхнулся, точно собака, сбрасывающая воду, тронулся.

Первое, что лезло в глаза, худа. Изрядна макияжем. Взгляд пустой, очень незаинтересованный. Признаем, поместившаяся на лице Николая улыбка получилась выдержанной.

— Здравствуйте.

Женщина придирчиво оглядела Колю.

— Здравствуйте. Заставлять даму ждать, надеюсь, не правило?

— Вообще говоря, и двух минут не прошло — я из засады вышел, как только вас увидел.

— Из засады? Вот как… — У соискательницы пополз вниз уголок губ. — Вы там не с мамой были? Один деятель заявился со всей родней.

— Нет. С другом.

Женщина бросила веселый взгляд:

— Друг тоже интересуется? Давайте, коли так, его сюда.

Коля тронул подбородок, спросил с живостью:

— Послушайте, вы тоже боитесь? Или у вас характер такой!

Женщина произнесла в высшей степени презрительно:

— Знаешь что — пошел ты. Претендент нашелся. — Встала, смачно охлопала зад и гордо удалилась.

Николай изумленно смотрел вслед, радостно засмеялся. Подошел к ларьку, Дима душевно спросил:

— Чо?

— Ничо, все хорошо.

Зимой тоже случается строительство. Помимо — снег. Сегодня сыпал крупяной, сухой. В конце смены в известном помещении неназойливо горела лампа, за окнами клубились плотные сумерки. Дима:

— Руку сейчас сунул, вспомнил. Письмецо пришло.

Николай поднял голову:

— Мне?

— Полагаю, из той затеи с клубом знакомств. Почему только сейчас пришло, не знаю, я не вскрывал. — Подал конверт.

Николай скомкал конверт, бросил в корзину. Дима удалился: «Покеда».

Мгла овладела окнами, Коля массировал тело. Взял сигарету, последнюю, пачку бросил в корзину. Взгляд зацепился за недавнее письмо… Ходил, опустился на корточки, полез рукой к письму.

Читал стоя. Встряхнул письмо, отнял руку, медленно ступил к стулу, сел. Приник к бумаге.

Весна нынче следовала за зимой. Валялся в газонах дырявый снег, хорошо унывали скудные метлы деревьев, грязь владела тротуарами. В тон веселили серебристые сосульки, женщины стали новыми. Николай стоял на улице, имел сосредоточенное выражение лица. Все являло ожидание.

Сзади подошла женщина. Неброская, миниатюрная. Мягко произнесла:

— Извините, вы Николай?

Коля резко обернулся — смятение. Выпалил:

— Вы пришли!

Кафе. Бутылка вина, что-то съестное, Коля ровно, хорошо повествовал:

— Не знаю, представляешь ли ты себе четырехбальный шторм — волны не иначе метра в три высотой. Забавная вещь, страшно не было, видимо, усталость. Руки еле двигаются, в теле звон и отупение. Веришь ли, согласие с происходящим — этот рокочущий исполин! Непередаваемое ощущение…

Шли по улице. Небо, воздух, встречные. Николай:

— Люблю город, людей — такие разные лица, повадки.

Соня:

— А я не умею разбираться. Мне представляется, люди придуманные, наивные, беззащитные.

— Я непременно в типаж угадываю — так?

— Возможно… Ты, Коля себя не видишь. Твои письма такие… Я их ждала. Это хорошо, что мы не сразу встретились. — Соня решительно произнесла: — Знаешь, когда тебя сегодня увидела, даже растерялась. Точно таким и представляла.

— Да ну… — Николай от удовольствия порозовел.

Однако совершенно весна. Небо, птицы… В ухоженном скверике на краю вместительной скамьи притулился Николай, курил. Осанка свободного, знающего толк в жизни человека… Вот и Соня.

— Задержались, сударыня!

— Коля, извини, транспорт безобразный. Хлястик на рукаве оторвали, кошмар просто.

Николай радостно исследовал ветровку.

— Падай, что-нибудь придумаем.

Аварию устранили.

— Что будем делать? Можно в кино пойти.

— Коль, погода чудная. И потом… сегодня долго нельзя, отец ворчит.

Набережная. Отсюда открывался обворожительный ракурс: река уходила в широкую перспективу к садящемуся солнцу. Рассыпалась по спокойной глади воды пылающая чешуя. Соня произнесла:

— Безобразно как хорошо.

Коля молчал и улыбался, мина окончательного согласия с жизнью.

— Ой, — спохватилась Соня, — мы опять заболтались. Мне влетит.

— Соник. Взрослые же люди!

В глазах Сони мелькнула горечь.

— Больной он.

Строительный объект обрел внушительный вид. Коля, уверенный, даже, похоже, постройневший, передвигался по одному из этажей, всовывался в отдельные помещения, по всей вероятности, инспектируя работы. Заглянул в обширную залу, где на подбор молодые и облаченные в комбинезоны и платочки работницы с тёрками и мастерками занимались штукатуркой.

— Сегодня кончим? — сразу, зайдя за порог и мельком омахнув залу взглядом, подал голос Николай.

— Мы ж не мужики, чтоб… не успев начать! — гулко ответила рябая, единственная пожившая на вид тетя. Товарки засмеялись.

Коля заученно поплыл лицом:

— С этими проблемами, Клавдея, в профсоюз. К примеру, бригадный подряд.

— Сподряд-то… весь профсоюз и разбежится — премией же не затащишь!

— А ежели лебедкой — не пробовала?

— Лебедкой? — Тетя заржала. — Комплиментщик ты, Коля. Баба Яга — лебедь.

Николай конфузливо подсмеивался остальным. К нему повернулась симпатичная девушка, нараспев спросила:

— А что, Николай Александрыч, у нас  на политическом поприще? Потемнели мы несколько, непосильно работаючи. Вы, будто, отчаянно проникновенный в этих сферах.

Клава:

— Ты, Коля, про сферу не слушай — ей до фонаря. — Озорным взглядом стрельнула в девушку. — Продам я тебя, блудница. Очень шибко, Николай Саныч, Олька про вас словами заботится — не иначе, неймется чего.

— Я такая, — девушка смело поиграла глазками, — до начальства сильно приветливая.

Николай, принимая игру, добавив в голос устальцы, протянул:

— Именно подобные граждане… непременно на аудиенциях у начальства… пользуются уважением… Безусловно в ракурсе политического просвещения.

Все захихикали, Николай внимательно оглядывал стены — построжал:

— Девчата, надо подналечь — руководство после обеда прибудет.

Вышел степенно. Вслед за ним из залы бежало Клавино:

— Ой наколет Коля Олю, зараз заразит дитем. — Грянул звонкий хохот.

Этажом ниже Николай пытливо рассматривал недоделки, трогал. Нырнул в захламленную, тусклую киндейку, переступая через беспорядочные нагромождения, двигался вглубь. В углу нашел две сидящие на корточках фигуры, перед ними разослана была газетка, содержащая бутылек и незатейливую закусь. Стакан держал знакомый нам мохнорукий сварщик Румянцев.

— Короче, — сдавленно и басовито изрек Николай, — собирай манатки, Румянцев, и мотай. Надоело с тобой цацкаться.

— Брось, Коляй, — просипел Румянцев, продолжая сидеть, где-то даже нагловато, — все будет как у Анютки. Трубы горят.

Николай надавил более мягко, но строго пареньку, что неуклюже полз спиной по стене вверх, пытаясь встать:

— Ты-то, балбес, какого приобщаешься? Иди в нарядную, с тобой особо поговорю.

Румянцев тоже встал, с приблатненными интонациями хрипел:

— Хорош, начальник, не гони. Я за парня отвечаю.

Николай тихо, но категорично бросил:

— Все, Румянцев, сваливай.

Тот нагло и повышенно напирал:

— Ты тут из себя большого не изображай. На зоне таких…

Закончить не успел, потому что Николай резко сгреб его ворот куртки, притянул. На высокой степени озлобления пояснил:

— Заткнись, урод, и слушай. Собираешь манатки и молча — молча, понял? — сваливаешь. — Отпустил, голос был спокоен, но бешенство в глазах осталось. — Протрезвеешь, придешь за расчетом.

Развернулся, ушел. Румянцев сопел, однако немотствовал, оправил куртку, угрюмо и пьяно ворочал глазами.

Николай корпел над бумагами. Вошел Дима, стряхнул рукавицы, бросил их на стол, оседлал скамью. Коля возбудился:

— Слушай, раствора я только полтора куба выписал. Сегодня — когда с ЖБИ придет неизвестно — можем весь не выработать.

Дима взъелся:

— Никола, ты же знаешь, какая оттуда лажа идет. У нас лицевая кладка!

— А что я сделаю? С Компрессорного весь лимит выбрали.

— Как всегда! Добрый раствор на бут уходит, а дерьмо на кладку!

— Ну, не я же лимиты спускаю… Ты на диплом через неделю?

Дима кивнул. Николай обнадежил:

— Говорил я с Рожновским, тебя на Уктус могут мастером поставить. А хочешь, в управление возьмут, в отдел.

Дима скривился:

— В управу? Не-е. Я привык к свежему воздуху.

— Сам смотри.

Дима закурил, говорил:

— Время есть, порешаем… — Развалился, смотрел на Николая хитро. — Ты, парень, скрытничаешь. Ага?

Николай смущенно спрятал взгляд:

— Ты о чем?

Дима наседал:

— Дурака не валяй! Ага?

Николай сморщил лоб, поднимая взгляд, как бы оправдываясь:

— Да какое ага. Где? У нее отец больной, дома все время… — Взгляд стал открытым. — Нам, похоже, этого и не надо Хорошо мне с ней, интересно.

Дима развел руки, назидательно говорил:

— Плохо, дорогой, бывает только с женами. Есть, в конце концов, уважение к человеку — она хоть и женщина, а тоже, знаешь, гражданство имеет. — Решительно сочувствовал: — Где что у меня в квартире лежит, знаешь. В Гонолулу как? — на ау только мухи летят. — Достал ключи, бросил на стол перед Николаем.

Тот с сомнением поглядел, сморщился:

— Да как-то…

— А ручки вот они, кто последний тот и галит.

Николай раскидисто лежал на постели, умиротворенно смотрел в потолок. Рука, выставленная далеко за край лежанки, периодически носила к губам сигарету. На плече уютно устроилась Соня, с ласковой сосредоточенностью возила пальцем около соска мужчины. Молвила:

— Родинка.

Обладатель посмотрел:

— Угум.

— На неделе на склад по работе надо съездить, так неохота. Пылища зверская, я день после чихаю. Аллергичка.

Николай пальцем, ласково провел по плечу девушки. Соня чирикнула:

— Завтра наша начальница по телевизору выступает.

— В честь чего?

— Она часто выступает. Есть передача — Рецепт.

— А-а.

— Нет, она хорошая женщина, спокойная.

— М-м.

— Вот уборщица у нас дерзкая, орет на всех. Меня лютиком зовет.

— Лютиком? Почему?

— Спроси у нее. Начальница — самовар.

Николай скромно хохотнул:

— А ты и верно лютик — лютая.

Соня кулачком стукнула по груди Николая:

— Да ну тебя — в каком месте?

Николай повернулся к Соне:

— Да есть одно…

Соня, одетая, стояла перед зеркалом, причесывалась. Николай сидел на постели, застегивал рубашку. Смотрел на пуговицы внимательно, сказал насупившись:

— Соня… я ведь женат.

Женщина молчала, занятия не прекращала. Коля пустил несколько поспешно:

— Понимаешь, я боялся признаться, потому что… ну, спугнуть что ли… Да, низко, подло… словом, вот так.

Соня приняла с улыбкой:

— Я догадывалась. Знаешь почему? Ты ни в письмах, ни в разговорах практически не касался отношений с женщинами.

— Всегда поражался, отчего ты не спрашиваешь.

— Это ничего не меняет. Так даже лучше… Видишь ли, мне просто нужен ты.

Николай неучтиво поднял взгляд:

— Чем, любопытно, я тебя взял?

— Сама не понимаю… Это, кажется, и не любовь — иное. Я ведь любила, и замужем была, ты знаешь. А такого не испытывала.

Николай внимательно, неласково посмотрел.

Дело двигалось к зиме. Листвой покрыты были газоны, облысевшие деревья отторгали взгляд, зябко дышал ветер. Николай вошел в подъезд своего дома. Открыл ключом дверь, снял плащ, вступил в комнату. Наталья:

— Привет, папуля.

— Привет, толстяк.

— Ты сегодня рано.

— Объект новый, идет подготовка — работа неровная.

— Па, мама хочет меня в плавание записать — будешь меня водить?

— Конечно…

Николай сидел в своей комнате, занимался чертежами. Чавкнула входная дверь, шаги многие и грузные. Вошла Тамара.

— Занят?

— Угу.

— Освободишься, каблук мне починишь?

Кивнул. Дверь за Тамарой закрылась… Появилась снова.

— Ужинать будешь?

— Нет пока, Наташку встречу — с ней поедим.

Тамара было отвернулась, но возвратилась:

— Я курицу сделала как ты любишь.

— Замечательно.

— Ты же любишь горячее.

— Разогреем.

Тамара вышла, дверь за ней хлопнула.

Николай стучал в дверь некой квартиры, открыл Дима. Радостно улыбался:

— Привет, Колик. Задерживаешься.

— Забежал кой-куда.

Дима упер в друга палец:

—  К Сони эм!

— Нет, по домашним делам.

— Как у вас с ней?

— Нормально, накатано.

— А где все происходит? Чтой-то ты редко мою квартиру пользуешь. Собственно, мы с тобой уж месяца два не виделись. Уволю!

— Да все как-то… А с Соней — у нее, случается, отец уезжает.

Стол был оборудован, навстречу встал парень, улыбаясь, протянул руку:

— Привет, Коля. Тыщу лет тебя не видел.

— Здравствуй, Валера. Как ни странно, ровно столько же я тебя.

Николай взял емкость. Дима лаконично сообщил:

— Зустричь!..

В общем, два пустых бутылька мы видим. Впрочем, и третий почат. Собственно, облики и речь имели соответствие.

— Вот это была феминюга! — страстно доказывал Валера. — Нога! (Вспоминал, морща лоб.) По-моему даже две. Талия! Короче… (цыкнул) не уступила. — Валера возмутился: — А за что?! Что я ей плохого сделал?

— Слушай сюда, — сокровенно уверял Дима. — Баба — враг. Ее надо искоренять напрочь… Значит, поясняю. Как только вирус чтоб их ликвидировать придумаешь, сразу ко мне. Четырнадцать рублей — твои.

Валера размышлял:

— Четырнадцать? Это пригодится.

— Ну, кто на наших сегодня ставит? — спросил Николай.

Дима пораженно произнес:

— Коля, я конечно понимаю, что ты новый объект принял, но на этих уродов — да еще с французами? Окстись!

— А у меня почему-то сильное подозрение!

Дима посочувствовал:

— Я и говорю: баба — вражина. Не иначе, Колик, это на сердечной почве.

— Валерка, твое слово.

— Я что-то не врубаюсь о чем речь?

Дима огорчился:

— Ты чего, парень! Сегодня же наши с Францией играют. Отборочный матч!

— А-а! Конечно продуем!

Дима указал Коле на Валеру:

— Человек.

— Мажем! — швырнул Николай отчаянно.

Дима вскочил, пританцовывал:

— Люблю. Это мое… — Остановился, сделал свирепое лицо. — Значит так! Если наши попадают — разводишься ты. Если мусью — я.

Николай  засмеялся, но быстро посерьезнел, молчаливо грыз взглядом Диму. Говорил мягко и оттого трезво:

— Ну а что — тема. Значит так, я развестись согласен. А вот ты, если наши выигрывают… ты, братец, женишься. А чего — как в Гонолулу!

— И после этого ты называешь себя другом!

Валера застонал:

— Я тоже хочу жениться — или развестись.

Лицо Димы приобрело осмысленное выражение, распахнуто глядел на Николая:

— Ты серьезно? Я ведь приму условие!

Николай помыслил, сделает крючком мизинец, выставил его перед собой, отрезал:

— Решайся!

Дима нервно перемещался по комнате, ерзали руки. Решительно подошел, своим мизинцем рванул Колин.

— Как прекрасен этот мир — посмотри-и!! — самозабвенно заголосил Валера. Далее вскочил, заплясал. — А я реферист, а я участвую.

Николай и Дима синхронно подошли к столу, взяли сосуды, хлопнули. Следом поступил Валера. Он же, наскоро закусив, горячо поинтересовался:

— Во сколько матч?

— В девять. Прямая трансляция…

Матч кончился, Франция дунула. Дима скорбел, держась за сердце, Валера и Николай, ехиднячили:

— Утром встал, тебе — Котик, кашка, — умильно тянул Валера.

Дима стонал:

— Уйди, сволочь.

— Аналогично по выходным — Димуся, сегодня едем к маме, на борщ.

— Ублюдки, ы-ы…

— А все постирано, выглажено, — хныкал Валера.

— А карапуз по губам шлепает, — Николай якобы вытирал слезы.

— Ы-ы!!.

— В кабак, — в итоге тяжко вздохнул Валера.

— И по застежку сходу, — вторил Николай.

Устроились в средней руки заведении. Было людно. «Нет, ну Горлукович — фона-арь. Мяч совсем не держит, только людей косить… Но Дешам, первый гол — сказка! А Панов вкатил — шадевр!»

Вяло стенала музыка, редкие пары сооружали нечто танцевальное. Дима, часто кидая охотничьи взгляды по сторонам, набрал сосредоточенный вид.

— Мужики, две дамочки в углу — ништяк на вскидку. Одна явно на нас косого давит. Чувствую, шанс оторваться на полную.

— Дерзай.

Дима встал, тронулся к дамам. Пригласил одну из них, женщина поднялась… После танца Дима возвратился, был безрадостен. Разоблачил:

— Что-то сверхъестественное. Мне, говорит, сегодня праздник нужен, а у вас, молодой человек, безысходность в глазах. Чего тогда пялилась?

— Когда ты на такие бяки унывал? Вон еще представители.

— Нет уж, еще одного прокола я не переживу.

Сникли, вскоре Дима ободрил:

— Ну что, по последней.

Приняли, встали, двинулись к выходу. Мимо проходила женщина, с которой танцевал Дима. Он латал:

— Прощайте, милая симпатюля. Благ. Мы покидаем это благополучие. Жаль, что наш, как видно, провинциальный порыв не встретил отклика.

Дама приостановилась.

— И вам, мальчики, настроений. — Лукаво и напористо перевела взгляд на Николая. — Насчет провинциальности же зря — вы очень интересные мужчины. — Удалилась.

— Похоже, Коля, ты впечатление произвел, — констатировал Валера.

Дима удивленно протянул:

— Слушай, из тебя явно что-то выпросталось. Бабы нутром чуют.

Теперь Николай руководил на новом объекте, угрюмо и щербато торчали голые остовы. Вяло, с частыми остановками перемещался в небольшой группе тепло и ухоженно одетых людей (с касками на голове, что тревожит слово комиссия). Рожновский, тщедушный счетовод. Указующие перста то и дело тыкали в производственные места. Обсуждали, давали ценные указания, тронулись к спускам. Коля с Рожновским отстали.

— Слышал, ты Гонолулу на спор жениться обязал, — ласково рокотал Рожновский.

— Было.

— Ухарь. В управе смеются… —  Вздохнул. — Я по молодости тоже куролесил.

— Больше разговоров.

— Ну, дым… он имеет свойства… — Вновь произошел вздох, но уже другого калибра. — Тут Тамарка домогательства устроила. Дескать, не завел ли ты любовницу? Я, конечно, ничего не знаю и знать не собираюсь, однако. В общем, извини, Тома племянница, вынужден побеспокоиться — как понимаю, напряжение существует.

Николай, устремив небезразличный взор вне Рожновского, молчал. Поступил дядя:

— Семья, Коля, это семья. Все мы небезгрешны, но… без ущерба.

В спелом вечере дерзили подсолнухи фонарей, безобидно и негусто шелестели авто. Николай с Соней не торопясь шагали по пустенькой улице. Мужчина шевельнул губами:

— Зябко вечерами становится, похоже, в теплую куртку перебираться пора. Ты не мерзнешь?

— Плащ на синтепоне.

— Может, применим какое-либо для сугрева?

— Нет, Коль, мне нельзя. Да и не хочется.

— Нельзя почему?

— Да так, желудок. Обострения бывают.

— Причина, — согласился Коля. Шли молча. — Ты потому такая в последнее время… даже не знаю как обозначить… неживая?

— Наверное.

Молчали.

— Сонь, может, у тебя денежные неприятности? Я заклинаю не скрывать.

— Нет-нет, я неприхотлива. Отец немного… изводит. Понимаешь, он — сложный. Из-за него мы с мужем расстались.

— Он обо мне знает?

— Догадывается, конечно.

— Может, мне прийти, поговорить!

Соня испуганно оградила:

— Боже упаси! Тем более тебе.

— Почему это «тем более тебе»?

Соня стушевалась:

— Это я так… самопроизвольно.

— Ты чего-то недоговариваешь.

— Коль, разве тебе со мной плохо?

— Было бы плохо, я б не стал кривить.

— Вот и оставим. — Соня повернулась, улыбалась, смотрела на Николая открыто. — То что мы с тобой встретились, это, Коля, удивительно. Это — судьба.

Николай молчал, думал. Произнес:

— Ты к тому ведешь, что нам соединиться надо?

— Ни в коем случае, Коленька, этого как раз не надо!

— Я не понимаю, ты загадками разговариваешь.

— Жить вместе нам нельзя, Коля. Но вместе быть — надо. Я тебе после объясню.

Николай возмутился:

— Слушай, перестань морочить голову! Я требую, чтоб ты объяснила свои слова.

— Объясню. Через год. Пока я на эту тему разговаривать не стану…

«Получилось так, что угодил я тогда в небезынтересный период, сделали одному нуворишу — нью воришке, как говорил Дима — работенку, — продолжил Николай, изрядно затянувшись, сидя рядом с Вадимом. — Ему понравилось, дал он нам капитальный заказ. Деньги пошли очень приличные, и вообще, перспективы открылись — словом, встречаться с Соней не очень и когда было. А тут еще эта ерунда…»

Зима сообразила дивный солнечный денек. Хрупал под ногами свежий мохнатый снежок, блестел окаянно, узорчато и игриво юркал из рта пар. Николай сунулся в телефонный автомат.

— Да, я слушаю, — послышался далекий голос Сони.

— Сонька, привет, — задорно и напористо говорил Коля. — Слышь, Соник, прости, что не звонил долго, все объясню при встрече. Сонь, я закис — ключ от Димкиной в моем распоряжении. Когда?

Трубка молчала. Николай настырничал:

— Сонь, ты обиделась что ли? Работы было по темя!

— Нет, я ничуть не обиделась, — Соня явно принижала голос, — просто… Послушай, я сейчас не могу говорить. Коля нам нужно некоторое время не встречаться.

— Что за чушь! — Лицо Николая не верило. — Сонь, ей богу, совершенно некогда было, я домой раньше одиннадцати не приходил!

Вдруг в трубке послышался отдаленный, гневный мужской голос, фразы были непонятны. Соня проговорила поспешно и тихо:

— Коля, не звони пока, я сама наберу. — Заблеяли гудки.

Николай недоуменно смотрел на трубку. Набрал номер снова. Заныли гудки, затем они исчезли, но трубка немотствовала. Николай поспешно и воспаленно крикнул:

— Соня, что за дела? Я…

— В общем так, ублюдок, — оборвал отчетливый и сиплый мужской голос, — забудь о существовании моей дочери. Иначе поплатишься. — Грянули гудки.

Николай повесил трубку, стоял неподвижно, лицо было проморожено. Очнулся, снова набрал номер —  бесконечные сигналы.

Еще пару дней Николай мучил номер, кончилось тем, что поехал. Дверь никто не открыл. Пришел в аптеку, где работала Соня, попросил продавщицу позвать. Вышла. Вид ее испугал: впали щеки, анемически тлело лицо, волосы (это казалось против всех манер) были не прибраны, — и глаза, лихорадочно суетливые, не попадали на Николая.

— Зачем ты пришел, я же просила, — мучительно, низко сказала она.

— Представь, что я должен чувствовать, — наседал Николай.

Соня стояла в белом халате, руки лежали в карманах, нервно перебирали что-то. Николай заглядывал в лицо, пытаясь найти взгляд — она упорно ломала.

— Соня, скажи, что происходит?

Николай взял локти подруги, развернул ее к себе… И тут произошла нелепость. Женщина вынула руки из кармана, вырвала их, оттолкнула Николая и отчаянно воскликнула:

— Уйди! — Стремительно кинулась в кулуары, выкрикнув отчаянно и даже зло: — Уходи!

Коля остолбенело смотрел вслед, затем зло уронил глаза и вышел.

Наш жуир Дима попал на собственную свадьбу — за подобное женятся. Да, да, слово. Лопались тосты, царили пряные голоса, происходили смех и кутерьма. Особое внимание обратим вот на что. Дружкой жениха получился Николай, он сидел по правую руку, свидетельницей невесты — Ольга, та бойкая, страстная до политпросвещения штукатур. И еще — Тамары не наблюдалось.

Бал был в разгаре. Само собой Николай отплясывал с Ольгой и выкаблучивание, признаем, имело место, да и рожа у товарища лоснилась. Или вот:

— Я вообще не понимаю, как тебя занесло в штукатуры. — Уже обратно уместились за столом, Коля Оле подливал. — Ты в штатском — студентка, не меньше.

— Чем тебе штукатуры не угодили? К слову сказать, я и есть студентка, заочница однако.

— Да я не в том смысле — вообще говоря, и сам крановщиком был.

— Родители у меня всю жизнь по строительству, мать малярит, с детства таскала с собой. Так и получилось.

— За профессию, в таком разе, тем более за Олю, которая украшением, по меньшей мере, СМУ-3 является. — Проглотили за профессию.

Опустим слова, взгляды, флюиды и прочие бирюльки — мы в глубокой ночи. К некоему дому подъехало такси, из него выкарабкались Николай и Ольга. Ольга хорошо пьяненько — пошатываясь, оскальзываясь, Николай ее цепко поддерживал — озиралась, голос был соответствующий:

— Куда ты меня привез?

— Это Димкина квартира. — Николай, заметим, выглядел вполне стойко.

— Не поняла, зачем мешаться?

— Дима с Нелей уехали к ее родителям.

— Поняла, ты хочешь меня… ну, это…

Николай вежливо согласился:

— В общем, да… разумеется, исключительно следуя консенсусу.

— Если консенсусу… то пожалуй.

Утро, в нем присутствовали Николай и Ольга. Ольга открыла глаза, повернула голову к Николаю, тот еще спал. Возвратилась, смотрела в потолок, кажется, безрадостно.

Зима сворачивалась: снег был уныл, пиршествовала грязь, всякое такое. Здание, что находилось под руками Николая, прилично уже обустроилось. Вот и он сам, нечто осматривал. Зашумел издалека один из рабочих:

— Николай, тебя к телефону!!

Коля степенно прянул в подсобку, снял трубку:

— Да, Орлов у аппарата.

Слушал, голова напряженно взбодрилась, обострился нос.

— Соня, господи! Я было подумал, что ты решила порвать… Да, смогу… Конечно приду… Да, хорошо, на нашем месте. — Положил трубку, на челе устроился немигающий, напряженный взгляд.

Соня и Николай очень медленно шли по улице. Слякотной улица случилась, тягуче, наскоками двигалась вереница машин, облезлая собака ногой судорожно рыла снег, некая сомнительная личность в ремье, краснорожая, апоплексического вида, настороженно наблюдала за ней. Обширный баннер нелогично зиял лазурным небом и умещал незащищенную облачением и этим обстоятельством заинтересованную девицу. Соня выглядела изможденной, нездоровой, странно блестели глаза. Молчали. Николай не выдержал:

— Что все-таки произошло?

Соня взялась говорить, но вышел кашель. После одышки все-таки получилось:

— Понимаешь в чем дело — отец очень болен… Видишь ли… он психически неуравновешенный человек. У него случаются кризы.

Николай мгновение осмыслял.

— Он душевнобольной?

— Да.

Николай остановился, Соня следом.

— Послушай, ты недоговариваешь. Он что-то с тобой сделал? Бил тебя?

Соня, отрицая, отчаянно замотала головой. Николай страстно пустился доказывать:

— Посмотри на себя! Ты же совершенно осунулась!

Она молчала. Вдруг нервно вцепилась в руку Николая, глаза лихорадочно дрожали, выпалила:

— Нам больше не помешают! Он уехал, я свободна!

Мы подзабыли, что существует и лето — властвовал хлорофилл, блажили птицы, убористые тени расписывали планету. Николай с Наташкой неторопливо возвращались из бассейна, папаша степенно держал на плече спортивную сумку дочери, та внимательно вышагивала по поребрику, маша рукой для баланса. Соскочила, передвигалась свободно. Сорвала с акации пикулю, насупившись настраивала; задудела, но получилось неверно — выбросила. Говорила:

— А Катька Милешина из Анапы приехала. Счастливая.

— Разговаривали уже, никак не получается: у меня работа, у мамы. На следующий год.

— Обещаешь?

— Крест на пузо, — улыбнулся Николай.

— Нет, правда — обещаешь?

— Туська, я сильно постараюсь. Но ты должна понимать, не все от нас зависит.

— И мама поедет?

— Ясное дело.

— Нет, правда мама тоже поедет?

— Почему это она может не поехать?

Перемещались молча. Внезапно девочка произнесла:

—  Потому что вы с мамой теперь не сильно дружите.

Николай насторожился:

— С чего это ты взяла?

— Мама говорит, что ты с ней не дружишь.

Николай наклонился, знойно спросил:

— Мама такое тебе говорит? — Выпрямился, пробормотал нахмурившись: — Вот с головой мама не дружит — это точно.

Что-нибудь изрядный август, поскольку на деревьях желтого довольно, да и обочь асфальта — лежит. Квартира Сони. Отметим, что женщина набрала прежний вид: лицо освежилось, глаза стали спокойней. Впрочем, выглядела Соня по-домашнему — халатик скромненький и опрятный, волосы убраны простой заколкой. Николай полулежа разместился на диване, взирал в телевизор. Соня ненавязчиво мелькала где-то в сторонке, занимаясь домашним. Поиграв кнопками, Николай без особого внимания задержался на картинке, давали курортный сюжет. После некоторого созерцания вяло довел до сведения:

— В Сочах не бывал.

— А я два раза, — откликнулась Соня. — Давненько, правда.

— Черт, а сколько же я в отпуск не ходил? Никак года три. — Глаза у Николая были тусклые, смотрели мимо телевизора. Сообщил: — Наташка давно просится, я пообещал свозить на следующий год.

— Всей семьей поедете?

— Понятное дело.

— Это нужно… тем более, что девочка плаванием занимается.

После паузы Соня напряглась:

— Коля, это наверное неудобно, однако я осмелюсь… Тамара твоя догадывается?

Николай мгновение молчал, взгляд замутнел, кинул отчетливо:

— Нет. — После паузы рек: — Честно сказать, я до курортов неохочь. Лежишь как дурак, исходишь потом. В Болгарии, скажем, были — обварился, три дня из номера не выходил.

— А я люблю. Хочешь сочинские фото покажу?

— Покажи.

Соня подошла к серванту, полезла в недра, достала небольшой альбом. Устроилась рядом с Николаем, тот без энтузиазма крутил листы книги.

— Подруга моя по работе, мы с ней всегда вместе отдыхаем, — комментировала Соня. — Это на Рицу ездили… Тут мы в Гаграх… Пляж, Ривьера, мы рядом квартиру снимали. Такая славная хозяйка попалась, хохлушка, все нас цукатами потчевала. Фруктов из сада не жалела — ешьте девочки…

Всполошилась:

— Ой, у меня же там суп! — Выметнулась из комнаты.

Николай наскоро докончил альбом, закрыл, поместил рядом. Встал, размял плечи, подвинулся к окну, умиротворенно любовался видом. Отошел, прохаживался. Глаза попали на альбом. Взял, подошел к серванту. Открыл сервант, склонился к полке, стал всовывать. Что-то не пустило. Отложил альбом, заглянул ниже. В углу серванта стояла запечатанная урна для праха. Николай достал урну, на ней было высечено имя «Деордица Владимир», — ниже шли надписи. Николай вгляделся, оторопело отпрянул, губы судорожно прошептали:

— Господи, это же ее отец. — Глаза поднялись, взгляд был испуганный, конвульсивно подогнулись в тапках пальцы. — Мама моя, да ведь это как раз когда…

Оглянулся на дверь в кухню, лихорадочно возвратил урну на место, альбом туда не положил. Встал, тер лоб, взгляд был полон смятения. Соня из кухни кликнула обедать, Николай распрямился, усилием набрал досужий вид, тронулся.

— Как суп? — спросила Соня хлебающего Николая.

Он негусто улыбнулся:

— Как всегда, отменно.

Николай и Дима стояли в знакомом баре. Дима откровенничал:

— Знаешь, сам себе удивляюсь, домой тянет. Сижу, понимаешь, уткнусь в телевизор. Нелька мельтешит и не мешает. А у тебя — так и мотаешься на два объекта?

Коля пожал плечами:

— Сложно все, я совершенно потерялся. Меня к Соньке тащило беспощадно, а теперь…

— Поначалу Тамарке на отличку, а после привык — дело известное.

— Я тоже сперва так думал — не то… (Задумчиво) Понимаешь, она совершенно необычная. И вообще, столько странностей… Вот на днях… (Понурил голову.)  Ладно, не будем — давай за вас.

Выпили. Николай смотрел невидяще:

— По-моему, больная она.

Лежало бабье лето. Коля стоял у Сони на балконе, наслаждался панорамами — на тринадцатом этаже девушка жила, имелся простор глазу. И верно, вереницы машин рычали бесноватые и зряшные, людишки семенили отчаянно и ерундово, умиляли пегие деревца, валялось вверху окаянное небо, происходило душеугодие. Николай сосал сигарету, пара рюмок коньяка отлично разместилась в его существовании. Вошел в комнату, глубоко сел на диван, начал наблюдать за Соней, которая чинила за столом изделие.

Некоторое время назад с ней что-то стало происходить. В движениях, в глазах появилась нервозность — да и общий вид, пожалуй, имела болезненный. Вот и теперь, наколола палец, злым движением бросила иглу, сунула палец в губы. Николай обреченно убрал глаза. Затем поднял, поместил на губах улыбку:

— Сонь, иди ко мне, что ты прицепилась к кофточке.

Женщина часто моргала, мгновение продолжала грызть палец, затем покорно — впрочем, без очевидного желания — встала, пристроилась рядом. Николай обнял, затеял воркотать, лазая носом в ухо и шею: «Ну что ты, Сонька, ей богу такая сонная…» Рука пошла к пуговицам.

После баловства Коля удалился на кухню — Соня, распахнутая, безвольно осталась лежать на диване, в глазах упертых в потолок мельтешил странный блик. На кухне расположилась початая бутылка коньяку, фрукты. Николай налил рюмку. Обстоятельно уселся, опрокинул, вмялся в грушу. Громко и сыто повествовал, не иначе делая ответ на недавний запрос:

 — Как я могу к тебе остыть, когда мужик по природе любит сильно? Вот, скажем так, теологический способ доказательства. Сделана Ева из ребра Адама, стало быть, относится он к ней, как к собственности. Известно, что именно с собственностью связаны самые сильные чувства… По-древнееврейски Ева звучит Хава, и означает долгая жизнь. Осуществляется это в материнстве, сие суть женщины и предназначение. Относится Ева к Адаму, как к пособнику, стимулятору ее материнства. Чувства ее, получается, заведомо слабее.

Коля зажег сигарету, виртуозно пустил дым.

— Второй способ доказательства, физиологический. Есть закон равноденствия. Ежели здесь больше, там меньше. Что наиболее развито у женщины? — а нечего думать, половой агрегат: мужику и под пистолетом не родить… Что у мужика? — котел, я бы даже сказал, репа… (Весело) Кстати, справочка о ребре — это единственная крупная кость, не имеющая мозга; баба, известно, из ребра Адама соткана. — Возвысил голос: — Так вот, душа моя, любовь — чувство возвышенное. А что расположено выше?.. — Коля самодовольно хихикнул, пальцем стуча себя по лбу.

Возвратился в комнату, вновь прилег к Соне, поковырялся, пощекотал. Встал, вышел на балкон, бормотал песенку. Курил, подставил лицо ленивому ветерку, облокачиваясь на перила, перегнулся, рассматривал идущих внизу людей. Боковое зрение впустило приближающуюся фигуру Сони. Он поднял взгляд… Увидел искривленное пароксизмом лицо. Женщина кинулась к Николаю и, издав странный клекот, резко ударила двумя руками в спину, пытаясь сбросить его вниз. Николай прянул в пропасть, но рефлексивно зацепился за ограждение ногами. Соня как-то нелепо прыгнула на него, соскользнула по спине за ограждение и, ухватившись за рубаху, повисла в воздухе. Это длилось ничтожное мгновение, за которое она, явно норовя сама упасть вниз и увлечь его за собой, издала глухой рык: «Ты узнаешь, мы всегда будем вместе». Коля бессознательно дернулся — получилась явная попытка отцепить Соню. Это получилось несложным и она, больно царапнув спину Николая и дальше раскинув руки, молчаливо, медленно и красиво, плавно откидываясь на спину, пошла стремительно удаляться. Приземления Николай не видел — впрочем, глухой шлепок оповестил — ибо молниеносно откинулся от перил, присел и ошеломленно и вместе довольно рассудочно резво бросился в комнату. Лицо было перекошено. Мгновение он стоял неподвижно, затем лихорадочно собрал одежду, убрал следы собственного присутствия. Осторожно вышел из квартиры, стремительно по маршам пробежал несколько этажей, затем вызвал лифт и дальше спустился на нем.

Вечером он сидел дома, смотрел телевизор. Лицо было пустым, обиженным, можно было предположить отрицательное самочувствие. По местному каналу давали новости. Показывали дом Сони, рассказывали о происшествии. В объектив говорила пожилая женщина, по-видимому, соседка Сони:

— Не иначе, с головой что-то — она ведь помешанная была. Непременно раз в год, а когда и два, в психушке лечилась. Наследство — у нее папаша был не в себе. Вот так же с балкона выпал с полгода назад… Я вот какое скажу, не она ли его скинула — деспот был родитель. А она могла — суровая женщина. Темная семья, никого к себе не допускали, у них разное случалось…

Виктор Брусницин

Иллюстрация: фото с сайта My-photocamera