Удивительно, насколько низка самооценка того богатства, которое мы привезли с собой из бывшего Союза. Я не имею в виду, естественно, не афишируемые материальные ценности, а исключительно неосязаемые наощупь. И русский язык в первую очередь как элемент русской культуры, носителями которой мы, в силу исторически сложившихся с нашей помощью обстоятельств, являемся. Ведь и из Казахстана, и из Молдовы, и даже с Украины мы привезли не языки этих новорождённых стран, а всё тот же могучий и правдивый русский язык. Заслугу советской школы, добросовестно заставлявшей нас этот язык в должной степени освоить, трудно переоценить. И у наших детей здесь есть уникальная возможность овладеть в равной степени двумя языками. По сути дела, обладать двумя родными. Надо только им в этом вовремя помочь.

Когда я слышу, как наше подрастающее поколение, с поразительной лихостью осваивающее немецкий, с трудом подыскивает русские слова для выражения даже простых мыслей, мне становится не по себе. Мне кажется, что это и вина родителей, и результат негативного отношения к русскому языку в настоящее время, как у меня в детстве к немецкому. Я упорно не желал этот язык учить. Прошедшая война ещё была свежа в памяти. Для детского сознания немецкий язык оставался языком фашистов, хотя отец, тщетно пытавшийся мне его преподать самостоятельно, неоднократно повторял, что из-за фашистов немецкий не перестал быть языком Гете и Гейне. Я был страшно рад, когда у нас в третьем классе ввели английский. Со всех точек зрения он мне нравился куда больше. Английское „гуд монинг“ как бы приоткрывало форточку в иной, заманчивый мир, мир наших союзников американцев из кинофильма „Встреча на Эльбе“, обожаемых мною героев Фенимора Купера и вызывавшей не менее сильные эмоции Мэри-Орловой из кинофильма „Цирк“. Тогда отец предложил мне такой вариант: я учу его необходимому ему для работы английскому, а он меня – немецкому. То есть, мне предлагалась взрослая роль – помочь отцу, быть с ним на равных. Это потом я понял, что мой английский был тогда отцу совершенно ни к чему, ему хотелось передать мне те знания языка, которыми он обладал (он был во время войны переводчиком и на собственном опыте знал, насколько важно владение иностранным). Но у отца ничего не вышло. Я не клюнул и остался верен английскому. Зато освоил его впоследствии вполне прилично, и он мне очень пригодился и для общения с иностранными специалистами, и для работы с техдокументацией, и для приработка. Цена технических переводов была гораздо выше литературных гонораров (моих.) Казалось бы, он должен был бы здесь стать неплохим подспорьем в изучении того самого немецкого, с которым меня в перезрелом уже для учёбы возрасте всё же свела жизнь. Но английский, увы, сослужил мне плохую службу. Сначала, к великому моему изумлению, я узнал, что он тут, в Германии, вообще, не в чести и уж лучше бы мне было приехать с французским. Мне прямо так преподаватель и сказал. Когда же я стал понемногу говорить на немецком, английское „энд“ никак не хотело уступать место немецкому „унд“, раздражая преподавателей, принимавших сие за выпендрёж. А когда наконец уступило, я, к своему ужасу, обнаружил, что в моей изнасилованной голове вместо одного приличного иностранного языка разместились два неприличных, и немецкое „унд“ теперь так же бессовестно выскакивает вместо „энд“, а многим словам пришёл полный немецкий капут, или же они ушли по-английски, не попрощавшись. Тут-то я и вспомнил, и понял Ивана Сергеевича, потому что, выражаясь его словами „только он один мне надежда и опора“. Он и был моей опорой всю жизнь (не Тургенев, конечно, а русский язык), хотя первая моя профессия – инженер.

К русскому языку наши люди относятся по-разному. Чаще всего, не отдавая себе отчёта в том, какую ценность он представляет. Просто пользуются, как здоровый человек своим здоровьем, как чем-то, данным от природы. Школьный же курс языка и литературы как бы и не в счёт. Я понимаю, что не все счастливы просто от того, что говорят по-русски, а некоторые будут просто удивлены, узнав, что это само по себе повод благодарить судьбу. И напрасно.

Когда я думаю о том, что мои внуки (детей бог миловал) будут слушать „Руслана и Людмилу“ или „Сказку о царе Салтане“ на немецком, меня, что называется, начинают душить нерадостные слёзы. „Лорелею“ – конечно, „ Фауста“ – только на немецком. Если ещё и осилят до конца, буду посмертно счастлив. Но Пушкина! Пушкина, да и не только его, конечно, без свободного владения русским и читать-то большого смысла не имеет, мне кажется. „Мне так кажется, нет, я уверен!“ – как говорил известный персонаж известного советского сатирика.

Я отнюдь не ставлю себе задачу выпятить русский или умалить роль немецкого либо английского языков. Даже неграмотный знает, что любого автора лучше читать в подлиннике, не говоря уже о классиках, которых, вообще, редко кто читает. Из собственного опыта могу порекомендовать очень неплохой способ освоения классиков, которых, само собой, переводят больше, чем других авторов. Берёте одну и ту же книгу одного и того же классика на русском языке и на немецком, кладёте рядышком и сличаете собственные потуги с профессиональным переводом. Очень полезно. Во-первых, меньше мучаетесь со словарём, во-вторых, начинаете ощущать прелесть нюансов языка (родного), в-третьих, начинаете понимать всю тщетность своих усилий. Я так читал „Прощай оружие“ Хэмингуэя. Господи, насколько же на русском он писал лучше, чем на английском!

Но, если серьёзно, если удовольствие от чтения Гоголя в подлиннике или утверждение немодного ныне Энгельса: „..сколько языков ты знаешь – столько раз ты человек“ не является для родителей побудительным мотивом для обучения детей настоящему русскому языку, так есть ещё и иные соображения, пусть и меркантильные, зато более стимулирующие. Я не разделяю точку зрения некоторых моих нынешних сограждан по поводу малоперспективного будущего России. Более того, мне непонятно их полупрезрительное отношение к стране, с которой они знакомы не из средств массовой информации, и особенно к людям, с которыми проработали долгие годы. Эти сограждане сами не вызывают никаких симпатий, да и позиция их попросту недальновидна. Я никогда не был оптимистом, но по поводу будущей даже только экономической роли русского языка у меня сомнений нет. Так не придётся ли впоследствии некоторым родителям сожалеть об упущенном сейчас времени, как мне – о моём нежелании в детстве согласиться с предложением отца? Сегодня мысль о работе в России кажется им нелепой. Но казалась ли „лепой“ после войны возможность переселения в Германию аусзидлеров в массовом количестве? И был ли такой Нострадамус, который мог просмотреть сквозь толщу лет совершенно невообразимых тогда аусзидлеров и контингентных флюхтлингов? И в новом суперинфоамационном веке пути господни останутся попрежнему неисповедимы. Куда качнётся политический маятник, каких ещё бед он наделает при обратном колебании не знают и те, кто его раскачивает, но предсказать ценность русского языка как средства приобщения к культуре и экономике            можно            безошибочно.
Эти прописные истины я прописал для читателей с рациональным мышлением, а для родившихся иррациональными, или романтиков, для которых уже по определению вопрос учить или не учить детей самому романтическому языку вообще не стоял, стоит вопрос „как?“ .

Многие из нас считают, что если ребёнок растёт в семье, где говорят по-русски, он автоматически овладеет им в совершенстве, и нечего, мол, голову морочить, нагрузка у детей и так велика. Так-то оно так, но, во-первых, не стоит преувеличивать степень совершенства нашего разговорного языка, а, во-вторых, читать и писать лучше всё-таки учиться у профессионалов.

Со своей стороны могу подсказать вполне доступный способ углубления знаний языка без особых усилий. Слушайте, несмотря на нынешную ситуацию, радио на русском и из России. Это не беспардонное телевидение, и интересней, на мой взгляд, язык настоящий „хохрусский“, и детям есть что послушать.

Некоторые родители здесь, особенно среди аусзидлеров, как и большинство официальных лиц, полагают, что изучение русского только мешает интеграции в немецкое общество. Это теорема, не нуждающаяся в доказательствах, по той причине, что не нужно её доказывать. Нет под ней разумной основы. Это всё равно, что не давать человеку миллион из опасения, что тот его не донесёт. Я еще могу понять ярых националистов, желающих распроститься со всем русским навсегда. Таких, увы, тоже больше, чем хотелось бы. Но нацонализм, как рудименты у человека, как волосы на мужской груди, сбривать бесполезно. С этим, по-моему, рождаются. Я к нему так и отношусь. Как к волосам на груди (не на женской, естественно) .

Предвижу, что кое-кто из читателей, хоть и на русском, но подумает:

“Ну, тебе так дорога Россия и русский, так и катись туда обратно. А мы приехали сюда навсегда, и у нас совсем другие заботы. Нам важно не чувствовать себя здесь чужими!“

Хочу ещё раз пояснить, что дело не в России, она ни в моей защите, ни в нас, к сожалению, и по сей день особо не нуждается. Дело как раз в русском языке. Он для нас ни при каких обстоятельствах не может оказаться лишним. В качестве подтверждения приведу, как это всегда делал находчивый Швейк, пример из жизни.

На пуск одного из нефтехимических заводов, в котором и мне довелось участвовать, приехал специалист из Франции. Фамилию его уж не припомню.

Вечером в гостинице мой шеф стал подбирать компанию для бриджа. Не хватало четвёртого. Шеф и пригласил этого весьма приятного француза.

Но игра не клеилась, так как все пытались изъясняться на мучительном английском.

У француза он был, надо признаться, лучше нашего, но это не спасало. Продолжалось сие мучение до тех пор, пока француз не выдержал и с лёгким акцентом, но на чистом русском спросил: „Джентльмены, а чего это мы мучаемся? Я подозреваю, что вы русским владеете гораздо лучше.“ Нашему восторгу не было границ. Оказалось, что у его бабушки фамилия была Иванова. Её-то фамилию я запомнил. И у этой его бабушки хватило терпения и настойчивости заставить внука выучить русский по-настоящему. Ну, какое удовольствие получили бы мы от игры в тот вечер, если бы не эта замечательная французская бабушка?

Не знаю, какие ещё доводы в пользу русского языка после этого примера нужны?!

Но нужны, наверное, средства. Было бы неплохо, если бы у читателей родились плодотворные идеи, как организовать обучение с наименьшими затратами здесь, в Германии, или где средства на эти цели добыть?! Найдутся учителя, готовые работать, как и в России, почти за спасибо. Но нужна организация учебного процесса, помещения, учебники и прочие малости, так не совпадающие с интересами властей. А в первую очередь нужно всё-таки желание. Остальное, как показывает жизнь, прикладывается.

Борис ЗАМЯТИН

Берлин, Германия