К 200-летнему юбилею

Николая Алексеевича НЕКРАСОВА,

Классика русской Поэзии,

писателя и публициста

Николай Некрасов

(1821-1878)

—

Детство и юность

Николай Алексеевич Некрасов родился в дворянской, некогда богатой семье, в селе Немирове, Каменец-Подольской губернии, где квартировал полк, в котором служил его отец-поручик Алексей Сергеевич Некрасов. К несчастью, весь род Некрасовых одолевала губительная страсть – карты: «Предки наши, – говорил отец сыну, – были богаты. Но прапрадед ваш проиграл семь тысяч душ, прадед – две, дед – одну, а я – ничего, потому что нечего было проигрывать», – так что потомкам осталось лишь родовое имение в деревне Грешнево, на Волге, близ Ярославля.

Там и прошло раннее детство поэта, где он рос, мужал, где сложился его характер – быть всегда первым, добиваться поставленной цели, чего бы это ему ни стоило; он великолепно плавал, стрелял, скакал на лошади, легко переносил любые неудобства, холод и голод, безденежье и гнёт отца.

Николай рос в семье, где было 13 детей, но в живых осталось лишь трое: два сына Андрей и Николай и дочь Анна. Отец-тиран и деспот при детях зверски расправлялся с крепостными, а их было у него 50 душ, устраивал бурные оргии, своевольничал, не таясь, с крепостными девками, пьянствовал и издевался над законной женой-затворницей.

Мать Некрасова Елена Андреевна Закревская, полька, очень красивая и образованная, знавшая несколько языков, происходила из семьи богатого арендатора Херсонской губернии. Родители её были категорически против брака с плохо образованным армейским офицером, о котором ходила недобрая слава, но… влюблённая Елена, прекрасная католичка, вопреки воле родителей, пошла под венец с Алексеем Некрасовым, и более того, в угоду супругу приняла православную веру.

Брак не был счастливым, и Николай, нежно любивший и боготворивший мать, всегда говорил о ней, как о страдалице, жертве грубой и развратной среды. К теме «женской доли» Поэт многократно обращался и посвятил матери стихи: «Последние песни», поэму «Мать», «Рыцарь на час», и тема материнства звучала очень пронзительно в поэмах «Орина – мать солдатская», «Кому на Руси жить хорошо».

Домашнее воспитание Николай получил от матери, в три года он уже читал. Библиотека, которую Елена Андреевна принесла из родительского дома, была великолепной, и сын пристрастился к чтению, буквально «прогладывал» прочитанное и запоминал, благо память у него была, на зависть, блестящая.

Писать Коля выучился в 5 лет, и почерк у него был каллиграфический, чем и пользовался отец-сутяжник, заставляя малолетнего сына составлять заявления, прошения и прочие судебные бумаги.

Запущенные дела в имении и хозяйстве вынудили Лескова-старшего занять место исправника, и во время частых разъездов по Уезду брал с собой малолетнего сына, как «писца», которому приходилось видеть всю жуть беззаконий, выбиваний недоимок у крестьян, что нередко заканчивались их смертью. Эти печальные картины народного горя глубоко запали в душу мальчика, а в будущем – возникли в стихах Поэта.

…В 1832 году Николай поступил в Ярославскую гимназию, но учился плохо, часто прогуливал, да и с начальством не ладил, писал сатирические вирши, что, естественно вызывало недовольство «героев», и как следствие, – суровое наказание – карцер. Через 5 лет «мучений» отец забрал сына из гимназии, решив сделать из него военного офицера, для чего отправил Николая в Петербург для определения в Дворянский полк. Но, вырвавшись в Северную столицу, юноша проявил волю – захотел получить высшее образование – подал прошение в университет, однако вступительные экзамены не выдержал, и был зачислен лишь вольнослушателем на историко-филологический факультет. Разгневанный отец рвал и метал – и лишил сына материальной поддержки! Начались петербургские мытарства Некрасова, о которых он поведал в своём романе «Жизнь и похождения Тихона Тростникова»: голод, холод, случайные заработки, нищенские ночлежки, а порой, когда недоставало средств заплатить хозяйке за ночлег, приходилось ночевать на улице, под мостом!..

В университете Некрасов провел два непростых года (1839-1841). Всё это сильно подорвало здоровье Николая, что и сказалось в последствии. Дворянин по происхождению, он в полной мере познал долю безродного бедняка.

«На мне года гнетущих впечатлений оставили неизгладимый след», – писал Некрасов.

Начало творческой деятельности

После нескольких лет лишений, жизнь Некрасова понемногу началась налаживаться: он давал уроки, писал рецензии, небольшие статьи, которые публиковал в «Литературной газете» и в приложении к «Русскому инвалиду». Кроме того, для лубочных издателей сочинял стихи для азбуки и сказки, а также – водевили для Александровского театра (под псевдонимом «Перепельский»). Скромные гонорары позволяли снять комнату и относительно сносно существовать.

Появились даже и небольшие сбережения, и Некрасов при поддержке петербургских знакомых выпустил в 1840 г. сборник стихотворений «Мечты и звуки». Книгу он отнёс В.А. Жуковскому, надеясь на поддержку, но ожидание его не оправдалось. Жуковский выделил лишь два стихотворения как «приличные», остальные посоветовал печатать под псевдонимом: «Впоследствии вы напишете лучше, и вам будет стыдно за эти стихи».

И этот первый поэтический опыт вышел под инициалами «Н.Н.». Литературный критик Н. Полевой похвалил дебютанта, а В.Г. Белинский в «Отечественных записках» отозвался крайне пренебрежительно, отметив незрелость и подражательность стихов автора.

Прав оказался Белинский: сборник раскупался плохо, Некрасов был очень огорчён неудачей, ходил по магазинам и скупал оставшиеся экземпляры, чтобы уничтожить весь тираж.

Но литература тем не менее становится постепенно его основным делом.

Неудача поэтического дебюта была очевидна, и Некрасов пробует себя в прозе. В рассказах и повестях того времени отразился его жизненный опыт, героями которого были: голодные поэты, проживающие в нужде чиновники, несчастные девушки, обманутые богатыми хлыщами, ростовщики, погибающие в нужде бедняки.

Он писал водевили и пьесы под псевдонимом Наум Перепельский. За шесть последующих лет Некрасов, в поисках своего стиля, написал 12 повестей и рассказов, 14 пьес, 2 сказки, кучу фельетонов, стихов и статей!..

«Господи, сколько я работал! Уму непостижимо, сколько я работал! – вспоминал Некрасов. – Праздник жизни – молодость я убил под тяжестью труда».

Но весь этот труд не принёс Некрасову ни популярности, ни известности: да, бойко, да весело, но… весьма посредственно, и он сознавал это сам:

«Бегу… Куда? В торг суетности шумной, Чтоб заглушить тоску души безумной!», – и был очень недоволен собой: «Все это кажется мелким, ничтожным… и я оглянусь назад, загляну в тайник души и, верно, ужаснусь, заплачу… Мне будет стыдно самого себя, но что делать?..»

Позже Некрасов отверг всё, что создал за эти шесть лет, более того, – запретил перепечатывать ранние стихи.

И вот счастливая встреча с Виссарионом Григорьевичем Белинским в 1841г. во многом определила творческий и жизненный пусть Некрасова. И хотя его мастерство было во многом несовершенно, однако раннюю прозу его можно причислить к реалистической школе 1840-х годов, во главе которой стояли Белинский и Гоголь. И Белинский пригласил Некрасова в «Отечественные записки», предложив ему работу в библиографическом отделе.

Обретение своего призвания

Мучительные поиски своего места в литературе продолжались, душа просила более поэтического выражения мыслей, чувств, откровений, и Некрасов продолжал писать стихи, не афишируя, никуда и никому не предлагая. Но однажды в минуту откровения, в 1845 году он прочитал Белинскому стихотворение «В дороге», и критик, поражённый новизной и оригинальностью стихов, воскликнул: «Да знаете ли Вы, что вы Поэт и поэт истинный!».

И эта поддержка Белинского, который высоко оценил достоинство ума Некрасова, оказала сильное идейное влияние на выбор пути молодого человека. Белинский приблизил Некрасова к себе и по-человечески привязался к нему.

Виссарион Григорьевич был тяжело болен (чахотка), и в начале 1846 года оставил журнал «Отечественные записки». Но осенью того же года стал сотрудником другого журнала «Современник», издательство которого взяли на себя Некрасов и Панаев.

Некрасов стал главным редактором, и к участию в этом журнале привлёк лучшие литературные силы. Здесь печатались Белинский и Герцен, Достоевский и Григорович, Лев Толстой и Фет, Тургенев и Гончаров; здесь развернулась деятельность Чернышевского и Добролюбова. «Современник» стал трибуной русской революционной демократии, сыграв исключительно важную роль и в подготовке отмены крепостного права, и разъяснении крепостнического характера реформы 1861 года. Следствием этого явились «кары» – журнал, по высочайшему повелению, в 1866 году после первого покушения Дмитрием Каракозовым на императора Александра II был запрещён.

Однако «не долго музыка играла», вскоре после закрытия «Современника» Некрасов основал другой журнал, не менее «воинственный» – новые «Отечественные записки», бессменным редактором которого он был вплоть до своей кончины: «Я лиру посвятил народу своему», – писал Некрасов. Его стихи и поэмы представляют собой подлинную энциклопедию русской жизни 50-70-х годов. В них отражены яркие картины деревенского быта, показаны социальные контрасты большого города. Поэт огромного гражданского чувства, Некрасов был сатириком и публицистом, сказочником и хроникёром, фельетонистом и тончайшим лириком, эпическим бытописателем и историком.

«Тишина» и «Русские женщины», «Мороз, Красный нос» и «Рыцарь на час» принадлежат к лучшим образцам русской поэмы. «Кому на Руси жить хорошо» – исторический эпос, глубоко народный по содержанию и форме. «У кого была такая смелость, чтобы не побояться громко и во всеуслышание заговорить о бедствующем народе? – писал с восхищением Глеб Успенский. – А в этом именно и состояла нота Некрасова…». Как народный заступник, провозвестник правды и справедливости, Некрасов навсегда вошёл в историю русской литературы.

«Это было раненое сердце, раз и на всю жизнь, – говорил Достоевский о Некрасове, – и не закрывшаяся рана эта была источником всей его поэзии, всей страстной до мучения любви этого человека ко всему, что страдает от насилия, от жестокости необузданной воли, что гнетёт нашу русскую женщину, нашего ребёнка в русской семье, нашего простолюдина в горькой так часто доле его». 

По интонации и настроению стих Некрасова резко отличается от стиха Пушкина и Лермонтова, он гораздо ближе к обыденной, разговорной речи. Некрасов смело вносил в свои стихи прозаические оттенки, «газетную» точность факта. Некрасов оказал огромное влияние на всю современную поэзию – вплоть до Маяковского и многих поэтов наших дней.

«Мёртвые души» — потрясение общества

Не менее сильное влияние на творчество Некрасова оказал и Николай Гоголь. Ходила даже шутка, что «Некрасова разбудили Белинский и Гоголь!»

В 1842 году появились «Похождения Чичикова или «Мёртвые души», а затем 4-х томное издание Гоголя и его «Шинель». Некрасов зачитывался им, говорил лишь о нём, буквально «заболел». Он писал рецензии, называя произведения Гоголя «истинно прекрасными», а Гоголя – «самым даровитым из всех современных наших писателей».

Тогда же и Белинский причислил «Мёртвые души» к тем книгам, которые «наполняют шумом своего появления целую эпоху», и посоветовал 22-летнему Некрасову идти вслед за Гоголем, изображать русскую жизнь по-гоголевски, осмыслив свой жизненный опыт бедняка-литератора. Некрасов совету последовал и написал во многом автобиографическую повесть «Жизнь и похождения Тихона Тростникова», а следом – «Петербургские углы» (лето 1843 г.), более зрелое, заслужившее высокую оценку Белинского, который увидел в молодом авторе одного из продолжателей Гоголя, чему он был чрезвычайно рад, что литература вступает на путь революционно-демократического «усвоения» Гоголя.

В 1844 г. Некрасов (постоянный сотрудник «Литературной газеты») попробовал опубликовать «Петербургские углы» с предисловием Белинского, но… цензура запретила, узрев в «Углах» опасные намёки и пасквиль на царскую власть.

И тогда Некрасов решил создать своё издательство, выпуская альманахи, где можно было бы публиковать то и тех писателей, которых царская цензура запрещала. Первый альманах «Физиология Петербурга» составляли «в четыре руки» – Некрасов с Белинским, который написал к нему вступление. В альманахе появились очерки, статьи и, так называемые, «зарисовки с натуры» молодых прогрессивных писателей на самые злободневные и острые темы.

Второй номер альманаха «Петербургский сборник» вышел лишь в 1845 году, где были опубликованы: повесть «Помещик» Тургенева, «Бедные люди» Достоевского, «Колыбельная песня» Некрасова, а также статьи Герцена и Белинского, что окончательно определило и закрепило главную, «гоголевскую», линию издания.

Реакция власть имущих последовала немедленно: в 1846 г. шеф жандармов А.Ф. Орлов писал министру народного просвещения С.С. Уварову: «Сочинения подобного рода по предосудительному содержанию своему не должны одобрены к печати». В том же году управляющий Третьим отделением Л.В. Дубельт вызвал Некрасова к себе, «много кричал», как смеет, мол, Некрасов нападать на сановников и на дворян, будоражить общество?! И, как следствие, автор «Колыбельной» был объявлен неблагонадёжным и опасным революционером, вступившим в смертельную схватку с николаевским режимом.

Обстановка и в самом деле была весьма напряжённая: при Николае I происходило более 30 крестьянских восстаний в год, всё больше разночинцев испытывало «священную злобу борца за народное счастье». А поэтический талант Некрасова обретает силу и страстность, тон его сатиры стал более суровым и резким, но тема всё та же – гоголевская – фарисейство социального уклада, поголовное лицемерие привилегированных классов, под прикрытием которых насильники всех рангов совершают свои преступления. Некрасов провозгласил, что «срывание масок добродетели с народных врагов есть долг и обязанность каждого борца за свободу»:

Во лжи дремать ты не давал,

Клеймя и проклиная,

И маску дерзостно срывал

С глупца и негодяя.

В третий альманах Некрасов привлёк не только писателей «гоголевской школы», но и художников – Павла Федотова, родоначальника критического реализма в русской живописи, Александра Агина, иллюстратора «Мёртвых душ», карикатуриста и сатирика Николая Степанова. Здесь же была опубликована и повесть Авдотьи Панаевой «Семейство Тальниковых», где автор обличала уродливую систему воспитания детей, обусловленную крепостническим строем. И Некрасов загорелся сделать альманахи приложением журнала «Современник», который они вместе с Белинским учредили. Там уже увидели свет: «Кто виноват?» Герцена, «Записки охотника» Тургенева, «Обыкновенная история» Гончарова, «Псовая охота» Некрасова.

«Современник» стал трибуной русской революционной демократии, сыграв исключительно важную роль, как уже говорилось, и в подготовке отмены крепостного права, и разъяснении крепостнического характера реформы 1861 года.

«Не стоит забывать, что 1843-48 годы была самая «либеральная» эпоха царской цензуры николаевского царствования, – говорил Герцен, – именно поэтому появились названные произведения. Но по сравнению с цензурным террором, который наступил через несколько лет, это пятилетие должно было показаться свирепым».

В это время во Франции произошла революция, которая вызвала у Николая I прилив ярости! И чтобы эта «зараза» не захлестнула Россию, началось мрачное «семилетие» – преследование печати, усиленное внимание полиции, доносы, репрессивные меры. Всё объявлялось преступной крамолой, подрывающей основы государства. Булгарин (журналист, издатель, осведомитель III отделения, — ред.)  в своих доносах твердил о зловредности «коммунистической шайки «писак», а «Некрасов – самый отчаянный коммунист… Он страшно вопиёт в пользу революции».

Некрасова «предупредили», якобы, от имени Николая I, ежели он останется верен своей программе, то ему, как редактору, не миновать каземата и каторги. Вполне естественно, третий, иллюстрированный Федотовым, альманах до читателя не дошёл. А в журнале «Современник» с 1848 г. стали публиковаться «светские» рассказы и повести, которые прежде не могли бы здесь появиться…

Но к чести Некрасова – он в эту страшную пору, «когда свободно рыщет зверь, а человек бредёт пугливо», – принимал героические меры, чтобы журнал не опустился до того низкого идейного уровня, до которого опустились другие журналы…

Некрасов и Гоголь

Как известно, Некрасов был горячим поклонником Гоголя, преклонялся перед его гением и считал его своим «Учителем». Но как сам Гоголь относился к молодой литературной «поросли»?..

Ходили слухи, будто Мэтр не интересуется ничем, что не выходило из-под его пера. Это не соответствует действительности. Гоголь всё читал, за всем следил, к примеру, о сочинениях Тургенева, Гончарова, Даля, Достоевского, Островского отзывался с большой похвалой: «Это все явления, утешительные для будущего. Наша литература в последнее время сделала крутой поворот и попала на настоящую дорогу».

Русская литература уходила дальше, и Гоголь иногда чувствовал себя «провожающим отходящие корабли». Однажды в 1848 году он получил от Некрасова приглашение на обед, и принял его.

За столом сидели – Некрасов, Григорович, Гончаров, Дружинин, Панаев, он знал их заочно, и теперь убедился, какие они разные, и какая пропасть между ним и этими молодыми писателями. Разговор не клеился. У всех на устах были вопросы о литературе, о борьбе партий, о «Выбранных местах» («Выбранные места из переписки с друзьями. Авторская исповедь» — ред.).  Гоголь этого не любил, и они знали это. Так о чём говорить?

Он не стал их хвалить, вдаваться в подробности, ибо читал невнимательно, ему было важно посмотреть в их лица, сравнить внутренне их и себя, составить «тип» современного литератора в России.

Одеты они были все с иголочки (а Гоголь знал, что Некрасов до тех пор, пока не стал издателем «Современника» голодал и ходил в обносках); ум и образованность всех присутствующих явно светилась во взгляде, но… всё было не то. «Их называют моими детьми, – думал он, – но какие же они дети, если я, отец, не признаю в них своих детей»?

Гоголь сказал им что-то общее насчет того, что надо творить в тишине и не спешить печататься.

– Но надобно и на что-то жить, Николай Васильевич, – возразил Некрасов.

– Да, действительно, – согласился Гоголь, и как вспоминает Панаев, кажется смутился.

Однако Гоголь понимал, что грядёт время, когда эти молодые разойдутся, как расходятся в жизни даже самые близкие люди, но пока объединяет их молодость и сопротивление ему, Гоголю, которого они пока ещё считали своим Учителем. Из этого сопротивления отчасти и вырастали их понятия о литературной деятельности и борьбе.

И ещё одно смущало Гоголя: борьба эта как-то тесно сращивается с капиталом. Завелись бесчисленные редакции, там – бесчисленные сотрудники, которым изрядно платили, печатный станок воевал за просвещение, стоял за идеи, но… давал и доход!.. А при Пушкине ничего подобного не было.

Гоголю даже пришла мысль, а не сделать ли Чичикова (он уже работал над вторым томом «Мертвых душ» — ред.) писателем. Ведь это повыгоднее, чем скупать мёртвые души. Это и благороднее, чем подделывать завещания. Павел Иванович неглуп, хитёр, сноровист и обладает фантазией, и кроме того, непременно оправдает звание «образованного человека».

Но то была игра, шутка. Гоголь оглядел внимательно будущих «классиков», откланялся и уехал. А «классики», недовольные и обиженные поведением Учителя, разошлись по домам. Больше они от него ничего не ждали: ну, живёт где-то в Москве, вроде что-то пишет, вряд ли нечто значительное, что потрясёт мир.

И это была последняя и единственная встреча Некрасова и Гоголя.

…Гоголь умер во сне, в 8 часов утра 21 февраля 1852 года.

Лицо покойного, как пишет очевидец, «выражало не страдание, а спокойствие, ясную мысль». Рядом с диваном, на котором он умер, ещё тикали часы, отсчитывая время, которое теперь принадлежало другим, и эти «другие» поняли, кого они потеряли:

«Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертью, назвать великим», – писал Тургенев. – Гоголь не выдержал в себе борьбы целого народа, он умер, потому что решился, захотел умереть».

«Это истинный мученик высокой мысли, мученик нашего времени», – писал С.Т. Аксаков.

«Гоголь стоял во главе стремления всей России к самосознанию, – писал Ю. Самарин, – он носил его в себе. Он стоял ближе всех к разгадке, потому и вся Россия смотрела на него с трепетным ожиданием, думая получить через него разгадку своей судьбы, во сколько эта разгадка в сфере художества может свершиться».

Николай Некрасов, как только получил печальную весть, ночью написал стихотворение о своём погибшем Учителе:

***

Блажен незлобливый Поэт,

В ком мало желчи, много чувства:

Ему так искренен привет

Друзей спокойного искусства;

 Ему сочувствие в толпе,

Как ропот волн, ласкает ухо;

Он чужд сомнения в себе –

Сей пытки творческого духа;

Любя беспечность и покой,

Гнушаясь дерзкою сатирой,

Он прочно властвует толпой

С своей миролюбивой лирой.

                        Дивясь великолепному уму,

Его не гонят, не злословят,

И современники ему

При жизни памятник готовят…

Но нет пощады у судьбы

Тому, чей благородный гений

Стал обличителем толпы,

Её страстей и заблуждений.

Питая ненавистью грудь,

Уста вооружив сатирой

Проходит он тернистый путь

С своей карающею лирой.

Его преследуют хулы,

Он ловит звуки одобренья

Не в сладком ропоте толпы,

А диких криках озлобленья.

И веря, и не веря вновь

Мечте высокого призванья,

Он проповедует любовь

Враждебным словом отрицанья –

И каждый звук его речей

Плодит ему врагов суровых,

И умных и пустых людей,

Равно клеймить его готовых.

Со всех сторон его клянут

И только труп его увидя,

Как много сделал он, поймут,

И как любил он – ненавидя!

                                                 22.02.1852

«СВИСТОК»

Сатирическое приложение к журналу «Современник» Некрасов и Добролюбов создали в 1858 году. Первые два номера (январь и апрель 1859 г.) подготовил Николай Александрович, а третий (октябрьский) составил Некрасов, где опубликовал свои сатирические стихи. Кстати сказать, тяга к сатире возникла в него ещё в начале 1840-х, а к 1860-70 годам заняла одно из важных мест в его творчестве. Поэт создавал разные жанры этого направления: писал памфлеты, поэмы-обозрения, фарс и гротеск, цикл «клубных» и социальных разоблачений.

В сатирическом стихотворении «Газетная» Некрасов высмеял своего врага-цензуру, кроме того, создал целый цикл сатирических стихов «Песни о свободном слове», которые были ответом на «реформы», которые ставили журнал в очень сложное положение. Читая их сегодня, поражаешься, до чего современно они звучат!.. В то же время не забывал Некрасов и лирическое начало, умея легко переходить даже к водевильной манере. Все эти тонкости его творчества предопределили появление нового типа сатиры, какого ещё не знала русская литература. В сатирической поэме «Современники» (1875 г.) Некрасов блестяще чередует приёмы фарса и гротеска, иронию и сарказм. Всю силу своего негодования автор обрушил против российской буржуазии, обретшей силу и власть. По значению и влиянию эта работа Некрасова стоит рядом с обличительной прозой Салтыкова-Щедрина, который, кстати, весьма похвально отозвался о поэме-обозрении, которая «поразила его своей силой и правдой».

Чего не сделаешь, ради спасения любимого детища!..

Когда в 1866 году случилось первое (всего их было шесть – ред.) неудавшееся покушение на царя, начались репрессии, возглавляемые генералом Муравьёвым («Вешателем»), которые посеяли панику и страх среди передовой интеллигенции, и многие из опасения угодить под эту «метлу» поспешили выразить публично преданность монарху радость по поводу его чудесного спасения. Поддался панике и Некрасов, поскольку цензор Ф. Толстой предупредил его, что «Современник» подлежит закрытию, и Некрасов поторопился направить Адрес царю, выражая «глубокую скорбь о неслыханном в России преступлении» и в то же время – «беспредельную радость о сохранении горячо любимого монарха», а затем сочинил стихи в честь «избавителя» Комисарова, толкнувшего террориста под руку, в результате чего пуля не достигла цели. В то же время граф ГА. Строганов, староста Английского клуба, которому эти стихи понравились, посоветовал Некрасову сочинить хвалебную Оду Муравьёву, которого только что сделали почётным членом Клуба, и прочитать её на обеде, который устраивается в его честь.

Тучи над журналом «Современник» всё сгущались, и Некрасов, пытаясь его спасти, пошёл на беспрецедентные меры – рискуя своей репутацией, написал Оду и прочёл её в Английском клубе, испросив прежде позволение у Муравьёва. Тот кивнул, но даже не повернулся к Поэту, курил трубку, а по окончании, окинув Некрасова презрительным взглядом, сказал, что не советует печатать эти стихи.

Текст Оды не сохранился, но те, кто слышал, говорили, что кроме восхваления Муравьёва, речь шла о том, чтобы как можно более жёстко следует подавить смуту, расправиться со всеми, революционно настроенными людьми, что нужно вырвать с корнем это зло, не щадя виновных!..

Стихи сильно покоробили присутствующих, а весть о поступке Некрасова мгновенно разлетелась по Петербургу, вызвав бурю негодования. Революционеры проклинали его, поклонники Поэта срывали со стен его портреты, рвали в клочья, или писали на них – «подлец!» – и отправляли по почте Некрасову. Появились в огромном количестве эпиграммы, пасквили, анонимные письма и пародии.

Фет назвал Некрасова «продажным рабом, отлучённым от храма Поэзии».

«Браво, Некрасов, браво!.. Признаться, этого мы от вас не ожидали!» – язвительно писал Герцен в «Колоколе». А часть людей, настроенная против революции, глумилась и злорадствовала: «Современник», несмотря на принесённую Некрасовым «жертву», Муравьёв закрыл!..

Сам Некрасов никогда не отрицал подлость своего поступка, но отвергал право судить себя: «Да, я подлец, но и вы – подлецы. Оттого я подлец, что я ваше порождение, ваша кровь. Вашего суда я не признаю, вы такие же подсудимые, как и я».

 Некрасов до самой смерти испытывал муки совести по поводу этого происшествия, критика глубоко ранила его, ухудшила его здоровье. По утверждению его друзей, спустя годы, Некрасов часто начинал «не то оправдываться, не то казнить себя». Особенно мучительно для него было нарушение той идейной связи, которая существовала с Белинским и Добролюбовым, которых он очень ценил и уважал. И уже на смертном одре, Поэту чудилось, что их портреты, что висели над кроватью, смотрят на него укоризненно».

Перед закатом…

В конце шестидесятых Некрасов стал несколько осторожнее, опасаясь закрытия «Отечественных записок». В то время было опасно прямолинейно восхвалять деятельность революционеров, которых преследовало правительство, и поэтому он искал «обходные» пути, чтобы донести свои мысли, надеясь, что здравомыслящий читатель поймёт скрытый подтекст. Однако в 1868 году Некрасов пишет стихотворение «Душно!»:

Душно! Без счастья и воли

Ночь бесконечно длинна.

Буря бы грянула, что ли?

Чаша с краями полна!

Грянь над пучиною моря,

В поле, в лесу засвищи,

Чаши вселенского горя

Всю расплещи!

И, как следствие, вся его лирика 1870-х годов пропитана революционными настроениями. Главный труд этого времени – крестьянская поэма-симфония «Кому на Руси жить хорошо», в основу которой легла мысль, преследующая Некрасова неотступно в годы после отмены крепостного права:

«Народ свободен, но счастлив ли он?».

Эта поэма-эпопея вобрала в себя весь его духовный опыт – опыт тонкого знатока народной жизни и народной речи. Поэма, по сути, итог долгих размышлений Поэта о положении и судьбах крестьянства, не удовлетворённого результатами реформы.

В начале 1875 года Некрасов тяжело заболел, сказались голодные годы молодости. Медицинское обследование и приговор были крайне неутешительными: рак кишечника!.. Был приглашён из Вены врач-хирург Бильрот, который сделал операцию, но она лишь несколько продлила агонию: с постели Поэт уже не встал.

Известие о смертельной болезни Некрасова облетела Петербург и вызвала искреннее сочувствие и поддержку – многочисленные письма, телеграммы, встречи с близкими по духу друзьями давали силы творить, писать и создать «Последние песни», «Колыбельную», духовные стихи, которые по искренности и силе чувств – лучшие.

Не бойся горького забвенья:

Уж я держу в руке моей

Венец любви, венец прощенья,

Дар кроткий родины твоей…

Уступит свету мрак упрямый,

Услышишь песенку свою

Над Волгой, над Окой, над Камой

Баю, баю, баю, баю… 

Достоевский, посетивший Некрасова незадолго до кончины, писал: «Я видел его последний раз за месяц до смерти. Он казался тогда почти трупом, так что странно было видеть, что… он не только говорит, но и сохраняет всю ясность ума. Кажется, он всё ещё не верил в возможность близкой смерти».

Некрасов, испытывая страшные, неутихающие ни на минуту боли, имел силы думать и писать, и самые проникновенные строки – самой любимой на этом свете женщине – Матери:

Повидайся со мною, родимая!

Появись лёгкой тенью на миг!

Всю ты жизнь прожила нелюбимая,

Всю ты жизнь прожила для других.

С головой, бурям жизни открытою,

Весь свой век под грозою сердитою

Простояла ты, – грудью своей

Защищая любимых детей.

И гроза над тобой разразилася!

Ты, не дрогнув, удар приняла,

За врагов, умирая молилася,

На детей милость Бога звала.

Неужели за годы страдания

Тот, Кто столько тобою был чтим,

Не пошлёт тебе радость свидания

С погибающим сыном твоим?..

…За неделю до смерти у Некрасова случился паралич правой стороны тела, и его мольба – «Чёрный день! Как нищий просит хлеба, Смерти, смерти я прошу у неба», – была услышана:

Сердце великого русского Поэта перестало биться в 8 часов вечера

27 декабря 1877 года (8 января 1878 г.)

Проводить Некрасова пришло огромное количество людей, что явилось первым случаем всенародной отдачи последних почестей Поэту. Прощание началось в 9 утра, и не смотря на очень сильный мороз, демонстрация в несколько тысяч человек провожала Поэта до Новодевичьего кладбища. Прощальное слово произнёс Фёдор Достоевский, и когда он сказал, что Некрасов входит в тройку великих русских поэтов, после Пушкина и Лермонтова, народ откликнулся громким криком:

«Выше, выше Пушкина!»

Личная жизнь

Некрасов, как поэтическая натура, довольно часто увлекался прекрасным полом, посвящая им стихи. Но серьёзные отношения у него были лишь с тремя женщинами.

Первой его любовью стала жена друга и соратника Ивана Панаева – Авдотья (урожденная Брянская), красивая брюнетка, умная и талантливая, одна из первых красавиц Петербурга. Она держала литературный салон, который посещали все известные и знаменитые поэты и писатели, тут бывали и Тургенев, и Достоевский, Чернышевский и Добролюбов, Белинский и Некрасов. И почти все, без исключения, были влюблены в гостеприимную хозяйку, которая принимала ухаживания, но жёстко соблюдала дистанцию.

Отвергла она и 26-летнего Некрасова, который едва не покончил с собой. Но однажды, во время совместной поездки в Казанскую губернию, молодые люди объяснились, и по возвращении в Петербург стали жить гражданским браком, в одной квартире, вместе с Иваном, законным супругом; жить втроем, не прячась и сохраняя прекрасные отношения друг с другом. И этот странный союз длился 16 лет, до самой смерти Панаева.

Общество, естественно, осудило этот «срам»: Некрасов живёт в чужом доме (своего у него никогда не было – ред.), любит чужую жену, да ещё и устраивает сцены ревности мужу!.. В это время многие друзья отвернулись от него. Но всё это мало волновало Поэта, он создал в это время лучший цикл о любви – «Панаевский цикл», причём многие стихи они сочиняли и редактировали вместе с Авдотьей. В соавторстве эта влюблённая парочка написала несколько романов, имевших большой успех. А с Иваном Панаевым, как соратником и единомышленником, Некрасов был связан общим делом – возрождением и становлением журнала «Современник».

В 1849 году Авдотья родила от Некрасова второго сына, который, как и первый, умер во младенчестве. Это сильно потрясло Некрасова, и он серьёзно заболел, сильно изменился и его нрав – стал гневен, вспыльчив и груб, что привело к разрыву их отношений: в 1862 году после смерти мужа Авдотья ушла от него. Однако Некрасов помнил её до конца дней своих и при составлении завещания внёс её в число наследников.

В мае 1864 года Некрасов вместе со своей любимой сестрой Анной и её подругой француженкой и актрисой Селиной Лефрен – отправился за границу, вояж растянулся на 3 месяца, большую часть которого они провели в Париже.

Именно Селина стала его второй «поэтической музой», очень весёлой, легкой, без капризов и претензий. С ней Некрасов познакомился ещё в Петербурге, где гастролировала французская труппа, давая представления в Михайловском театре. Эта связь длилась 3 года, и потом, когда Селина уехала во Францию, Некрасов навещал её неоднократно, а при составлении завещания, тоже упомянул, отписав ей 10,5 тысяч рублей.

Третья любимая женщина была «из простых», милая, добрая, мало образованная деревенская девушка Фёкла Анисимовна Викторова. Ей было 23 года, а Некрасову 48 лет. Он с жаром принялся за её воспитание и образование – водил по театрам, концертам и выставкам, знакомил с близкими друзьями, и для «прикрытия» придумал ей новое имя – Зинаида Николаевна. Она его боготворила, восторгалась его стихами, заучивала их наизусть, но самое главное, ничего от него не требовала!..  И Некрасов незадолго до своей смерти обвенчался с ней.

Он помнил и любил всех трёх, но стихотворение «Три элегии» посвятил… Авдотье Панаевой, на которое многие композиторы написали романсы…

Порочные страсти

Первая страсть – карты. Как известно, весь род Некрасовых был подвержен порочной страсти – карточной игре, которая наносила немалый урон и репутации, и собственности, в том числе, и отцу Некрасова, который за карточные долги был вынужден продать «Грешнево». И лишь Николаю Алексеевичу удалось переломить судьбу и превратить эту страсть в источник дохода.

Некрасов играл не в азартные игры, а в коммерческие, где выигрыш зависел больше от умения игрока, чем от удачи-изменницы. Во-первых, играл он в Английском клубе, где собирались высокопоставленные и очень состоятельные любители карточной игры, для которых спустить за ночь несколько сот тысяч не было большим огорчением.

Во-вторых, Некрасов будучи хорошим психологом изучил привычки и слабости партнёров, и знал, какую тактику избрать с тем или другим игроком.

В-третьих, накануне игры Некрасов готовился: всегда хорошо высыпался, принимал ванну, причём, для «бодрости» подливал в воду ром. И эта тактика приносила ему солидные выигрыши.

Играл Некрасов в Клубе много лет, сколотил приличный капитал, что позволило ему выкупить Грешнево и содержать журнал «Современник».

Вторая страсть, доставшаяся Некрасову тоже от отца – псовая охота – на дичь и крупных животных. Уходил с ружьём с восходом солнца, ходил по болотам и возвращался к полуночи. А в зрелом возрасте Некрасов пристрастился к медвежьей охоте. Однажды он завалил аж трёх медведей!.. Авдотья Панаева вспоминала: охота всегда превращалась в пиршество, с собой брали дорогие вина, закуски, обязательно – повара и прислугу, сервирующую стол и подающую блюда гостям. А для загона крупной дичи сгоняли целые деревни.

Когда в 1870 году Некрасов женился на Зинаиде Николаевне, то и она пристрастилась к охоте. Сама седлала лошадь и ездила в мужском костюме, что приводило Некрасова в восторг. Однажды Зинаида случайно подстрелила любимого пса супруга, после чего Некрасов навсегда оставил охоту, которой он отдал 43 года, повесив ружье на гвоздь…

«Большое видится на расстоянии…»

Николай Алексеевич Некрасов был, прямо сказать, весьма непростым человеком, и отношение к нему современников сильно разнилось: кто-то не считал его «поэзию» – поэзией, другие возмущались и требовали бросить «воспевать любовь мужиков, огородников и всю деревенщину»; третьи – революционные разночинцы – оказывали ему горячую поддержку за то, что он сочувствовал и защищал «людей низкой породы».

Чернышевский писал ему из сибирской ссылки, что «слава Некрасова будет бессмертна» и объявлял его «гениальнейшим и благороднейшим из всех русских поэтов».

Добролюбов называл Некрасова «Поэтом сердца», а Иван Тургенев, читая его стихи, восклицал: «Стихи твои… просто пушкински хороши!». И в этом был глубокий смысл: Некрасов унаследовал пушкинскую ясность выражения мысли, а порой и его стилистику.

В поэзии 1860-х годов сформировалось понятие «некрасовская школа», куда входили поэты «реального направления» в противовес «чистому искусству». Существование такого направления признавали и критики «враждебного» крыла, ибо Некрасов, который не только писал о народе, но и говорил его языком. И эта «демократическая» поэзия оказала огромное влияние на русскую поэтическую школу Андрея Белого, Александра Блока и других менее известных поэтов.

Но кроме литературной деятельности и его заслуг на этом поприще, Некрасов был обыкновенным человеком со всеми вытекающими слабостями и грехами. Многие не любили его, ещё до происшествия в Английском клубе, где он читал льстивую Оду Муравьёву-«Вешателю». Самые грозные обвинения касались нравственной стороны Поэта – его уличали в мошенничестве. Герцен обвинял его в присвоении чужих имений, в частности, имения Огарёва, а также в ограблении больного Белинского, называя Некрасова «гадким негодяем» и «стервятником».

Иван Тургенев, с которым была у них долгая дружба, обзывал Некрасова «литературным барышником»: тот купил у Тургенева «Записки охотника» за 1000 руб., и тут же перепродал другому издателю за 2500 руб.

Такое же мнение сложилось и у Достоевского и Краевского (издатель – ред.), когда узнали, что юноша Некрасов скупил у издателя экземпляры сочинений Гоголя и перепродал по более высокой цене.

Обвинение в спекуляции рукописями последовало и от Николая Успенского. Грановский (историк-медиевист, профессор Московского университета – ред.) в 1853 г. был поражён, что такой «мелкий торгаш» может быть таким «глубоко и горько чувствующим поэтом».

Корней Чуковский, который изучал творчество Некрасова и написал о нём солидный труд, утверждал, что в богемной среде середины XIX века сложилось устойчивое мнение, что Некрасов – «первостатейный кулак, картёжник и весь сгнил от разврата с француженками».

Но ещё более серьёзное обвинение состояло в том, будто Некрасов не верит в то, за что борется, то есть, он – примитивный обманщик!..

В частности, это утверждал и Лесков, Лев Толстой, Аполлон Григорьев, Василий Боткин, и Петр Чайковский, историк Костомаров и др.: «В стихах печалится о горе народном, а сам построил винокуренный завод!»

Фет упрекал Некрасова в том, что он, порицал тех, кто вбивал на запятках экипажа гвозди остриём вверх, чтобы отпугнуть мальчишек,– а у самого на его коляске такие же гвозди!..

«Двойной человек», – резюмировал Александр Пыпин (литературовед, этнограф, академик Петербургской АН – ред.).

Некрасов и сам признавался: «Во мне было всегда два человека, – писал он Боткину, – один официальный, вечно бьющийся с жизнью и тёмными силами, а другой такой, каким создала меня природа».

Подозрение в двуличии вызвало у многих современников резкое отторжение к его творчеству, которое они не могли отделить от личности автора.

Но Чуковский не считал Некрасова обманщиком в его творчестве, он был уверен, что Некрасов совершенно искренне переживал о бедах и участи народа, и имел революционно-демократические взгляды, но будучи морально слабым человеком и аферистом по своей природе, не мог отказать себе в некоторых, несущих большую выгоду делах, и в проявлении барской жизни: «Я не слишком нравлюсь себе самому, – признавался Некрасов, – я осудил сам себя беспощадным судом».

«Это было в нём органическое, – пишет Чуковский, – жизнь сформировала Некрасова помещиком и плебеем в одном лице. Вот «такой парадокс истории», барин и разночинец всю жизнь боролись внутри Некрасова, и в этом вся разгадка его двойственности; – «двуликий, но не двуличный».

Несмотря на популярность в либеральных и литературных кругах своего времени, Некрасов не был справедливо и в полной мере оценён при жизни. И только в ХХ веке оригинальность и новизна его слога были по достоинству признаны.

***

В груди моей и буря и смятенье,

Святым восторгом вечно движим я,

Внимает мне Россия с умиленьем…

Чего же, Русь, ты хочешь от меня?

Зачем с таким невиданным волненьем

Не сводишь ты с меня своих очей?

О, Русь, о Русь! С немым благоговеньем

Чего же ждёшь ты от своих детей?

Иль чувствуешь, что слово «вдохновенье» –

В устах моих, пылающих огнём,

Есть личная потребность очищенья

И потому такая сила в нём!..

Поистине, «большое видится на расстоянии!»

Верил ли Некрасов в Бога?

Если бы это вопрос был задан Некрасову, он, пожалуй, очень бы удивился и, возможно, обиделся: за кого его почитают?! В то время многие интеллигентные люди так думали. Но одно дело – думать, иное – чувствовать. Ощущать то, чего не скроешь:

Нет отрицанья, нет сомненья

И шепчет голос неземной:

Лови минуту умиленья,

Войди с открытой головой

Сюда народ, Тобой любимый,

Своей тоски неодолимой

Святое бремя приносил

И облегчённый уходил.

Войди! Христос наложит руки

И снимет волею святой

С души оковы, с сердца муки

И язвы с совести больной…

Господь щедро наградил Некрасова даром сострадания, но дар этот, лишённый взгляда вверх, стал для его обладателя непосильной ношей. Тихон Задонский учил: «Когда печалишься, что находишься в немощи, то тем самым немощь не умаляется, но умножается, как сам сие можешь чувствовать; и самая бо печаль есть немощь. И тако печаль в немощи большую соделывает немощь, яко немощь с немощью совокупляются».

У Некрасова было качество, которое выделяло его среди единомышленников – это отсутствие теплохладности, равнодушного отношения к вере.

Критик Михайловский, который вместе с Салтыковым-Щедриным стал соредактором «Отечественных записок», вспоминал:

«Умирающий Некрасов заводил затруднённые, оправдательно-покаянные речи. Очевидно было страстное желание раскрыть тайну этой жизни, выложить всю душу (…), но умирающий не находил слов, не мог ни другим сказать, ни себе уяснить эту смесь добра и зла. Он старался, не мог и мучился… Я не видел более тяжёлой работы совести, не дай Бог и увидеть».

Сердце Некрасова в ужасе искало упокоения, и в предсмертной тоске Поэт, жаждущий спасения, взмолился:

Я внял, я детски умилился,

И долго я рыдал и бился

О плиты старые челом,

Чтоб осенил меня крестом

Бог угнетённых, Бог скорбящих,

Бог поколений, предстоящих,

Пред этим скудным алтарём!..

Можно предположить, что в последние отпущенные ему недели, дни, он читал Евангелие от Матфея, поскольку родилось стихотворение «Средь мира дальнего…», которое, по сути, стихотворный пересказ его притчи «Входите тесными вратами; потому что широки врата и просторен путь, ведущие в погибель, и иные идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их».

Средь мира дольнего

Для сердца вольного

Есть два пути.

Взвесь силу гордую,

Взвесь волю твёрдую:

Каким идти?

Одна просторная –

Дорога торная,

Страстей раба,

По ней громадная

К соблазну жадная

Идёт тропа.

О жизни искренней,

О цели выспренней,

Там мысль смешна.

Кипит там вечная,

Бесчеловечная

Вражда-война

За блага бренные…

Там души пленные

Полны греха.

На вид блестящая,

Там жизнь мертвящая

К добру глуха.

Другая тесная

Дорога честная,

По ней идут

Лишь души сильные,

Любви обильные,

На бой, на труд.

За обойдённого,

За угнетённого

Умножь их круг,

Иди к униженным,

Иди к обиженным –

И будь им друг!

Так верил ли Некрасов в Бога?.. – решать вам.

Память

Именем Некрасова в России названы многие библиотеки и другие культурные учреждения; учебные заведения; улицы в городах России и в других странах.

Музеи открыты в Санкт-Петербурге, в г. Чудово Новгородской области, в усадьбе Карабиха, где Некрасов жил летом в 1871-1876 г.г.

Памятники установлены: в Санкт-Петербурге, в Ярославле, в Москве, в селе Вятское на площади перед зданием литературного музея имени Некрасова.

Римма Кошурникова