Он создаёт странный кинематограф: не подразумевающий массовости, тем не менее, ставший знаменитым; он создаёт причудливое кино: углублённое, медитативное, часто противоречащее, как будто, предшествующему движению и развитию оного искусства.

В его фильмах есть нечто, не дающее покоя, оставляющее сложное послевкусие, заставляющее переосмысливать – по ассоциациям – многое из собственной жизни…

«Одинокий голос человека» некогда разнёсся резко, и платоновская стилистика, не подлежащая экранизации, как и любая стилистика большого мастера, словно причудливо пересеклась с жизненными ощущениями Сокурова, давая странный эффект: зыбкости бытия, превосходящей конкретику жизни.

…сцена смертельного эксперимента рыбака, задумавшего отправиться в смерть, как в соседнюю губернию, связавшего себе ноги, чтобы не поплыть, врезается в память комбинацией тяги в запредельное и… нарушением правил.

И то, и другое присуще самому режиссёру: кажется, реальности ему мало: необходимо именно выходящее за её нормы и нормативы.

«Скорбное бесчувствие» развивало мотивы предшествующего фильма, показывая, насколько кинематограф может быть авторским: не считающимся ни с кем, из ранее существовавших классиков…

Дом, напоминающий Ноев ковчег; дом, напоминающий жизнь; шорохи и шумы, страхи, мерцающие люди.

Зыбкость, зыбкость…

Сокуров стремится вывести интеграл экзистенции, равно вычислить корень квадратный страдания; в «Круге втором» детально разрабатываются ощущения вины, отчаяния, одиночества…

Пограничные состояния вдруг становятся основными, и снова запредельное ломится в действительное, низовое, толстое, привычное…

Фауст, история, фантасмагория…

Наслаивается многое, разное, но всегда индивидуальное.

Кинематограф Сокурова сложен, и подразумевает высокое душевное развитие зрителя: ныне замордованного ширпотребом; кинематограф Сокурова высок.

Он доказывает, что возможно, минуя соблазны, апеллировать к главному – всегда: и в жизни, и в кино…

Александр Балтин