155- летию со дня рождения Викентия Викентьевича Вересаева,

русского писателя, поэта, переводчика,

литературоведа, врача

посвящается

Викентий Викентьевич Вересаев

 (1867-1945)

 «Жизнь не бремя, а крылья

творчества и радость!»

В. Вересаев

Семья

Викентий Викентьевич Смидович (Вересаев – его литературный псевдоним – ред.) происходил из многодетной семьи обедневшего польского дворянина Викентия Игнатовича Смидовича, врача, основателя Тульской городской больницы и санитарной комиссии, одного из создателей Общества тульских врачей, гласного Городской Думы, католика. Его мать – Елизавета Павловна, дворянка (урожд. Юницкая), умная, образованная, глубоко верующая православная женщина, моложе супруга на шесть лет.

Венчались они в церкви Святых Петра и Павла в 1863 году, но в первый год детей не было, Елизавета хотела даже уйти в монастырь, но Бог смилостивился, – и у них появились четыре сына и четыре дочери!..

Будущий писатель родился 4 (16 по н.ст.) января 1867 года восьмимесячным, в «сорочке» в собственном доме Смидовичей, и был он вторым, любимым сыном, названным в честь отца – Викентием. Отец звал его Виця (по-польски), мама (ласково) – Тюлька. Здесь, в Туле, прошли его детские и юношеские годы; сюда приезжал на каникулы в годы учебы в Санкт-Петербургском университете; тут он жил, как «неблагонадежный», высланный на два года из Петербурга; сюда же возвращался в последние годы жизни.

Как вспоминал впоследствии Вересаев, «во мне смешались многие крови: отец – поляк, мать – русская, мать отца – немка, дед моей матери – украинец, его жена (пробабка) – гречанка».

Но несмотря на такой странный, казалось бы, «коктейль» родители жили на редкость дружно, в полном согласии и уважении.

Душой семейного очага безусловно была Елизавета Павловна. Она прекрасно находила общий язык и понимание с детьми, окружая их заботой и любовью, приучая к трудолюбию, скромности и строгости к себе самому. Дети ухаживали за садом, выращивали цветы, весной и осенью чистили, убирали усадьбу, поливали, пололи сорняки. За этот труд они получали небольшое вознаграждение, которое тратили согласно своему желанию и потребностям.

Отец писателя: Викентий Игнатьевич Смидович 
Мать писателя: Елизавета Павловна Смидович

Дети обожали мать, она была их «сердечный друг», ей поверяли свои «секреты», каялись в «грехах» и получали помощь: «Помню, – как вспоминал Викентий Викентьевич, –  как мама, полная, с ясным лицом, со свечою в руке перед сном обходила комнаты, проверяя, все ли в порядке; или, стоя с нами перед Образом с горящей лампадкой, подсказывает нам молитвы, а в это время ее глаза лучатся так, будто в них какой-то свой, самостоятельный свет».

Отец заботился не только о нравственном и интеллектуальном развитии детей, но и о физическом здоровье: «в конце сада была устроена большая площадка, на ней – «гимнастика» – два высоких столба с поперечной балкой; в середине – шесты для лазания, узловатая веревка, трапеция».

В семье действовал строгий распорядок: в будни – никаких развлечений, в том числе, и карты, которые позволялись лишь по воскресным дням; по вечерам ежедневно устраивались семейные чтения; раз в неделю – немецкий язык; урок рисования и урок танцев. Гости и ответные визиты – только по большим праздникам (Рождество, святки, Пасха): «По-видимому родители боялись, чтобы из нас не вышли светские щелкуны и бездельники. Такими мы не вышли, но большинство остались мало разговорчивыми и домоседами».

Авторитет родителей был непререкаем, а также влияние, особенно отца, как вспоминал впоследствии Вересаев, было весьма значительным.

Все дети получили прекрасное домашнее образование, рано научились читать, особенно сильно пристрастился к чтению Витя, благо в доме была богатая и со вкусом составленная библиотека: родители были большими ценителями художественной литературы, и любовь к ней передалась детям еще в раннем возрасте.

 Здесь были и Лермонтов, и Гоголь, Алексей Толстой и Некрасов, Тургенев, Кольцов и Никитин. У мальчика была прекрасная память, с одного прочтения запоминал он не только стихи, но и прозу, и мог наизусть читать огромные отрывки, особенно из полюбившихся книг – Марка Твена, Майн Рида, Густава Эмара, популярного в то время французского писателя приключенческих романов. Но со временем, уже в годы учебы в Тульской классической гимназии, у Викентия возникло несколько критическое отношение ко взглядам отца, и на смену прежним увлечениям возник интерес к Добролюбову, Миллю, Писареву, «чему отец не очень сочувствовал».

…Семья Смидовичей была в Туле чрезвычайно известной и глубоко уважаемой: это были подвижники. Викентий Игнатьевич открыл в своем доме поликлинику, где предоставлял неимущим бесплатное лечение, а также снабжал их безвозмездно лекарствами; в любое время дня и ночи по вызову ехал к больному и оказывал необходимую помощь. В городе его знали все и называли «народный доктор».

Елизавета Павловна организовала у себя в доме – первый в Туле детский сад (бесплатный) для малоимущих семей, который, к сожалению, просуществовал лишь три года, поскольку на его содержание уходила почти вся зарплата «народного доктора» Смидовича.

Образование

Викентий Вересаев — студент Санкт-Петербургского университета. Фотография, 1885 г.

В гимназию Викентий поступил восьми лет, учился легко, постоянно занимая первые места на доске почета, получая одобрение не только учителей, но и уважение товарищей, с которыми держался дружески, ничуть не подчеркивая свое превосходство.

Прекрасно зная языки немецкий, греческий, польский, латынь, он много переводил, в частности, в 9 лет перевел отрывок из Гесиода «Геркулес на распутье между добродетелью и пороком». Начинал со стихов, но и проза его весьма сильно привлекала, и он начал сочинять рассказы и сказки, которые тоже рассылал в различные издательства и журналы, но… безуспешно. Но вот однажды в «Модном журнале» было опубликовано его стихотворение «Раздумье», которое он посвятил девочке, в которую был впервые влюблен:

***

Еще ребенок ты. Твой детский стан так тонок,

И так наивен твой невинный разговор,

Твой голос молодой так серебристо-звонок,

И ясен, и лучист задумчивый твой взор.

Тобой нельзя, дитя, не любоваться,

Куда ни явишься, покорно все тебе.

И только я один не в силах отвязаться

От мысли о твоей, красавица, судьбе.

И мучит все меня один вопрос упорный:

Что в будущем сулит роскошный твой расцвет, –

Сокровища ль живые силы плодотворной,

Иль только пышный пустоцвет?..

В. Викентьев.

«…Опять и опять перечитывал, – писал он в дневнике. – Вот. У меня в руках. И совсем так же напечатано вот это самое мое стихотворение (мое!) – и в Москве, и в Туле, и в Сибири, и даже, может быть, в Париже. И сколько человек его прочитают! И Катя Конопацкая, может быть, прочтет. Поехал домой и опять разворачивал, и опять читал и перечитывал».

Успех окрылил Викентия, и у него возникла мечта –  непременно стать писателем!

Но в 12 лет, начитавшись приключенческих романов Фенимора Купера и Жюль Верна, решил, что рожден для моря и морской службы, о чем доверительно сообщил отцу. Тот ответил, что уважает его выбор, однако для этого нужно очень много и долго учиться, чтобы освоить не только классические школьные предметы, но такие науки, как астрономию, океанологию, кораблестроение и еще много других специальностей.

И в день именин 11 ноября Викентий получил в подарок книгу стихов А. Толстого с надписью:

***

«Может быть, в свете тебя не полюбят.

Но пока люди тебя не голубят,

Стой, – не сгибайся, не пресмыкайся,

Правде одной на земле поклоняйся!..

Как бы печально ни сделалось время,

Твердо неси ты посильное бремя,

С мощью пророка, хоть одиноко

Людям тверди, во что веришь глубоко!

Мало надежды?.. Хватит ли силы?..

Но до конца, до грядущей могилы,

Действуй свободно, не уставая,

К свету и правде людей призывая!..»

Завещание Вице — от В. Смидовича и Е. Смидович.

…Гимназию Викентий окончил в 1884 году с серебряной медалью, встал вопрос: кем стать?.. Продолжить семейную традицию или подумать о более перспективной специальности? У сына были большие способности к языкам, и отец настаивал, что следует выбрать факультет восточных языков, поскольку оттуда – широкая дорога в дипломаты на Восток, а в перспективе стать и консулом!

Но юноша поступил по-своему, – поступил на историко-филологический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета. Именно там складывается его мировоззрение как гражданина и мироощущение как творческой личности, и он понимает, что настоящее его призвание – литература. Колебания между соблазнами сытой жизни и перспективой служения обществу становится важной темой его беллетристики, где позиция гражданского долга выражена ярко, четко и безотлагательно.

Кандидатскую диссертацию «Известия Татищева, относящиеся к XIV веку» юноша защитил в 1888 году блестяще и осенью того же года поступил в Императорский Дерптский университет на медицинский факультет. Свой выбор он объяснял так:

«Моею мечтою было стать писателем, а для этого представлялось необходимым знание биологической стороны человека, его физиологии и патологии; кроме того, специальность врача давала возможность близко сходиться с людьми самых разнообразных слоев и укладов».

На старших курсах Викентий работал в лаборатории терапевтической клиники, а в 1892 году, будучи студентом, добровольно отправился в Екатеринбургскую губернию на эпидемию холеры, где заведовал бараком на Вознесенском руднике П.А. Карпова, недалеко от Юзовки. Как вспоминает Вересаев, отношения с шахтерами сложились прекрасные: он беседовал с ними, рассказывал о самой болезни, о том, как уберечься, как, если заболеешь, лечиться, а если выполнять все врачебные предписания, то заболевание пройдет в легкой форме. Санитарами Вересаев назначал тех, кто вылечился, доверие и взаимопонимание было идеальным. Никто в результате не умер, не в пример другим случаям, которые, как например, в Юзовке, заканчивались бунтами шахтеров, убийствами врачей и поджогом бараков, – все это Вересаев описал в повести «Без дороги». Позже он говорил:

«Мне было ясно, что я скорее умру 20 раз от холеры, чем хоть один волос на моей голове тронет кто-нибудь из шахтеров».

«На холере» Викентий провел два месяца, поскольку на время эпидемии учебные занятия были отменены, а затем вернулся в Тулу. По окончании в 1894 году Дерптского университета стал работать у отца в клинике, под его непосредственным руководством.

Служба. Служение

I.

После нескольких месяцев, проведенных в Тульской клинической больнице, Вересаев уехал в Санкт-Петербург, где нашлось место сверхштатного ординатора и одновременно – заведующего библиотекой в Городской барачной в память С.П. Боткина больнице, где он работал с 1896 по 1901 год.

В это время, разочаровавшись в идеях народничества, повальном увлечении интеллигенции, Вересаев примыкает к литературному кружку легальных марксистов (П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановского, П.П. Маслова, М.П. Неведомского, А.М. Калмыковой и др.), где велись долгие беседы, горячие и жаркие споры о путях развития, о целях и переустройстве общества. Новый человек – рабочий, труженик шел в революцию из-за поруганной чести, – те, кто не хотел более страдать и терпеть угнетение. Вересаев искренне симпатизировал революционерам, более того, помогал им, чем мог, часто предоставлял свою квартиру для заседаний местного комитета РСДРП.

Вся эта активная деятельность молодого врача не осталась незамеченной властью, в квартире был произведен обыск, обнаружены прокламации, листовки и другие документы, призывающие к свержению царской власти. Реакция последовала незамедлительно, – по предписанию градоначальника, в 1901 году В.В. Смидович был уволен из больницы и выслан из Санкт-Петербурга на два года в Тулу под надзор полиции, без права проживать в обеих столицах.

Но, как говорится, «не на того напали», – Вересаев сближается с Тульским комитетом РСДРП, который возглавляли рабочий С.И. Степанов, врач-хирург П.В. Луначарский (брат А.В. Луначарского, — ред.) и другие «искровцы», которые впоследствии, после раскола партии, стали большевиками. Ряд заседаний Комитета проходил в собственном доме Вересаева, который всячески поддерживал их, в том числе и деньгами, устраивая для этого литературно-художественные вечера, а выручку за проданные билеты передавал на нужды революционной деятельности.

Департамент местной полиции установил тщательное наблюдение за В.В. Смидовичем, однако он продолжает помогать молодым друзьям, активно участвуя в подготовке первой рабочей демонстрации в Туле, и по заданию комитета РСДРП пишет прокламацию «Овцы и люди», которая распространяется во время демонстрации 14 сентября 1903 года среди городских жителей.

Эти события были впоследствии описаны в повестях: «На повороте», «Два конца», «Записки врача».

Но эта вынужденная ссылка была ему и в радость, – он много пишет, печатается, встречается с друзьями и читателями. Но главное, судьбоносное событие случилось в 1901 году: в журнале «Мир Божий» была опубликована его художественно-документальная повесть «Записки врача», описывающая «изнутри» проблематику, философию и этику врачебной профессии, которая принесла Вересаеву Всероссийскую известность!..

«Врач, если он – врач, а не чиновник врачебного дела, – должен прежде всего бороться за устранение тех условий, которые делают его деятельность бессмысленной и бесплодной; он должен быть общественным деятелем в самом широком смысле слова».

После публикации в журнале, повесть была издана отдельной книгой, которая при жизни писателя была переиздана 14 раз и была переведена на большинство европейских языков, а также – японский.

Одна из глав этой книги была посвящена медицинским экспериментам на людях, которые в те годы были далеки от современных этических стандартов. Не случайно Сталинскую премию 1-ой степени Вересаев получил в 1943 году, в разгар борьбы с чудовищными экспериментами нацистов.

Но Всемирную известность книга обрела в 1972 году, ибо актуальность проблемы лишь возрастала, если иметь в виду те научные исследования и те новые технологии, которые воздействуют на здоровье, благополучие, достоинство и безопасность человека.  Такие исследования в наше время проводятся далеко за рамками собственно медицинской и биомедицинской науки.

В полемике с противниками Вересаев доказал убожество и лживость взглядов сторонников права сильного на эксперименты, якобы в «интересах общественного блага», над «бесполезными членами общества» – «старухами-процентщицами», «идиотами», над «отсталыми и социально чуждыми элементами».

…По окончании ссылки в 1903 году Вересаев переселился в Москву, где, оставив врачебную практику, снимает квартиру и полностью занимается литературной деятельностью.

Но началась русско-японская война, и в июне 1904 года В. В. Смидовича, как врача запаса, мобилизуют в качестве младшего ординатора в 38-ой полевой подвижной госпиталь Сибирского корпуса 72-ой дивизии в Мукдене. Ему пришлось не только врачевать раненых и болезных, но и лично участвовать в сражениях на реках Шихе и Мукдене. Как известно, Россия потерпела поражение, но в результате в 1906-1907 году появилась повесть Вересаева «На японской войне», страшной по своей правдивости, бездарности и русского позора.

Забегая вперед, следует сказать, что эта война в жизни Вересаева была первым боевым крещением; позже в качестве военврача он участвовал и в Первой мировой войне, куда добровольцем ушел на фронт. Некоторое время работал полковым врачом в Коломне, позже руководил военно-санитарным отрядом на железной дороге в Москве.

Во время Великой Отечественной войны 74-летний писатель в 1941 году с семьей был эвакуирован из Крыма, где у него находилась дача, в Тбилиси. В Москву вернулся уже после того, как война откатилась за границы России, и Великую Победу, 9 мая 1945 года встретил на Красной площади.

II.

К 1905 году общество и литературу, как известно, захватывает революционный романтизм, на улицах – демонстрации, митинги, революционные песни; братание интеллигенции с рабочим классом и т.д. Но Вересаев видел войну воочию, без прикрас, а также то, как ломает она человека – его психику и убеждения, и к какому итогу приводит «мечтателей» переустройства мира.

Так и случилось, после революции 1905 года в русском обществе началась переоценка ценностей; большая часть интеллигенции отошла от революционной работы и «ударилась» кто – в крайний индивидуализм, другие – в пессимизм, третьи – в эротизм, мистику и церковность.

Эти настроения, состояние русского общества были отражены в повести «К жизни», которая вышла в 1908 году. Главный герой, видный и активный социал-демократ, в момент деградации утративший ценности и смысл существования, пытается найти утешение в чувственном наслаждении, но… терпит крах; и только в общении с природой и с рабочими, и простым народом обретает спасение. Но эта повесть не имела успеха, ни у критики, ни у читателей, ибо была «выдумана», «искусственна». Вересаев, очень требовательно относящейся к себе, признал поражение, и никогда ее не переиздавал, считая самым провальным своим произведением.

Переосмыслив происходящее в 1905-1907 годах, писатель пришел к выводу, что насилие и прогресс несовместимы, а посему окончательно разочаровался в идеях революционного переустройства мира. И в 1907-1910 годах он обратился к осмыслению художественного творчества, которое рассматривал, как защиту человека от ужасов бытия, и в это же время напряженно работает над книгой «Живая жизнь» в двух частях. Первая посвящена анализу жизни и творчества Л. Н. Толстого и Ф.И. Достоевского; вторая часть – Ф. Ницше. Сравнивая идеи великих мыслителей, Вересаев стремился показать моральную победу сил добра над силами зла и в творчестве, и в жизни.

В этом произведении Вересаев вместе со Львом Толстым, с которым он был лично знаком, утверждает, что

«Жизнь человечества – это не темная яма, из которой оно выберется в отдаленном будущем. Это светлая, солнечная дорога, поднимающаяся все выше и выше к источнику жизни, света и целостного общения с миром. Не прочь от жизни, а в жизнь, – в самую глубь ее, в самые недра! Единство с целым, связь с миром и людьми, любовь – вот основа жизни!».

«Живая жизнь» вышла в Москве в 1911 году, над которой Вересаев трудился более пяти лет, и как он признавался, «это, по-моему, самая лучшая из написанных мною книг. Она мне дорога, я перечитываю ее с радостью и гордостью».

…Мысль о создании Книгоиздательства писателей в Москве возникла у него тогда же; идейная программа была сформулирована Вересаевым, как всегда, конкретно и точно: «…ничего анти-жизненного, антиобщественного, ничего антихудожественного; борьба за ясность и простоту языка», и объяснял, что это диктуется потребностями времени – «самого бешеного оплёвывания и огрязнения жизни в литературе, оплёвывания общественности, революции; торжество порнографии, арцыбашевщины, словесных выкрутасов и манерности».

Вскоре состоялось организационное собрание, где Вересаев был избран Председателем правления и редактором издательства; членами правления стали – Бунин, Телешов, Шмелев, Клестов.

Вересаев был исключительно требовательным и принципиальным редактором, не признавал никаких компромиссов, если представленные рукописи не отвечали программе. Викентий Викентьевич возглавлял издательство в течение двух лет. После призыва в армию в 1914 году его сменил И.А. Бунин, а затем – Н.Д. Телешов. Книгоиздательство в Москве просуществовало до 1920-х годов, и выпускало книги писателей реалистического направления, таких как Максим Горький, А.С. Серафимович, В.Г. Короленко, А.Н. Толстой, К.А. Тренев и других. В связи с 50-летием со дня смерти Т.Г. Шевченко под редакцией Вересаева выходит сборник его произведений на русском языке «Песни Тараса Шевченко», великого украинского поэта.

Максим Горький называл Викентия Викентьевича «старым, уважаемым другом и соратником», и писал ему, что всегда ощущал его «человеком более близким, чем другие писатели нашего поколения».

После революции, летом 1915 года Вересаев купил дачу в Коктебеле, неподалеку от дома Волошина. Они подружились, и часто проводили вечера в задушевных беседах, а порой и горячих спорах о литературе и какой ей быть в стремительно изменяющихся условиях. В гостях у них любили бывать известные артисты, художники, писатели и журналисты, и каждый раз их принимали с большим радушием и щедрым угощением.

III.

Февральская революция 1917 года, а за ней – Октябрьская потрясли Россию. Самодержавие пало, перед интеллигенцией, перед литераторами остро возникает проблема: с кем – ты?.. Для Вересаева выбор единственный – с народом!.. Вересаев работает Председателем художественно-просветительской комиссии при Совете рабочих депутатов в Москве. И прежде всего затевает издание дешевой «Культурно-просветительной библиотеки», ориентированной на широкие массы.

Но началась гражданская война, и осенью 1918 года Вересаев по семейным обстоятельствам (очень больна жена – ред.) переезжает в Крым, где у него дача. Там он провел три страшных года, когда Крым переходил из рук в руки, и каждый раз «новая власть» расправлялась с неугодными, расстреливая без суда и следствия тысячи неповинных людей; «белый» террор сменялся «красным», и по самым скромным подсчетам, погибло более 120 тысяч человек.

Вересаеву пришлось пережить много тяжелого: «шесть раз был ограблен; больной «испанкой» с температурой в 40 градусов полчаса лежал под револьвером пьяного красноармейца, через два дня расстрелянного; арестовывался белыми, болел цингой».

В апреле 1919 года в Крым ненадолго вернулась Советская власть, и Вересаев становится членом Коллегии Феодосийского Наробраза (Народный комиссариат просвещения РСФСР – ред.), заведуя отделом литературы и искусства.

С приходом «белых» в доме Вересаева проходит подпольная областная партийная конференция большевиков, находят приют и те, кто укрывается от местной власти, бывшие политзаключенные.

После окончательного освобождения Крыма от белогвардейцев в Феодосии был открыт Народный университет, и ректором назначают Викентия Викентьевича Вересаева.

В последние месяцы крымской жизни писатель болел цингой, но невзирая на это активно работал в совете помощи голодающим Поволжья, который был создан постановлением Крымского Ревкома. Но даже в этих, прямо сказать, нечеловеческих условиях, Вересаев находил силы писать!.. Им были созданы первые главы романа «В тупике», где описано все то, что происходило в Крыму в эти страшные годы.

Поздней осенью 1921 года Вересаев с семьей вернулся в Москву, где ему предложили занять должность в литературной подсекции Государственного ученого совета Наркомпроса.

Литературная деятельность

I.

Как писатель Вересаев сформировался на грани двух эпох: начинал, когда утратили свою силу идеалы народничества; когда дворянско-крестьянской культуре была противопоставлена буржуазно-городская; когда город и деревня были разъединены, как и рабочий класс с крестьянством.

«Пришли новые люди, – пишет он, – бодрые, верящие. Отказавшись от надежд на крестьянство, они указали на быстро растущую, организующую силу в виде фабричного рабочего, приветствовали капитализм, создающий условия для развития этой новой силы. Кипела подпольная работа, шла агитация на фабриках и заводах, велись кружковые занятия с рабочими, ярко дебатировались вопросы тактики. Многих, кого не убеждала теория, убедила практика, в том числе, и меня… Зимой 1885 года вспыхнула Морозовская стачка ткачей, поразившая всех своей многочисленностью, выдержанностью и организованностью».

…Началом своей литературной жизни, хотя писать он стал, еще учась в гимназии, Викентий Смидович считал публикацию в 1888 году стихотворения «Раздумье», под именем «Викентьев». Но все последующие произведения, а их было больше шестидесяти, он подписывал псевдонимом, который искал долго, и наткнулся совершенно случайно, прочитав один из рассказов Гнедича, где герой, подлец и прохвост, имел фамилию Вересаев. Она ему понравилась звучанием и оригинальностью. И впервые писатель «Вересаев» появился в 1892 году с публикации очерков «Подземное царство», посвященных очень тяжелому труду и жизни донецких шахтеров, куда он ездил и видел все воочию. Следует сказать, что писатель никогда ничего не выдумывал, поэтому буквально все, что выходило из-под его пера, была жесткая реальность, без всякого украшательства и флёра.

В большую литературу Вересаев вступил в 1894 году, создав повесть «Без дороги», предваряя ее предисловием, что эта повесть «о пережитом и передуманном». Это отповедь поколению, «ужас и проклятие» которого в том, что «у него ничего нет». Без дороги, без путеводной звезды оно гибнет безмолвно и бесповоротно».

Повесть написана в форме исповеди – дневника молодого врача Дмитрия Чеканова, не сумевшего претворить в жизнь свои мечты о служении народу. Он обращается за разрешением «проклятых вопросов» к старшему поколению, ждет четкого и твердого ответа, но не получает желаемого. Тогда Чеканов отказывается от научной карьеры, от обеспеченного и уютного дома, бросает все и уходит на земскую службу.

Но деятельность подобных «подвижников» мало что могла изменить в положении народа, который, привыкнув ненавидеть барина, отвечал Чеканову неверием и глухой враждебностью. Дмитрий не хочет сознаться, что не в состоянии что-либо изменить, и… погибает.

В 1897 году появляется повесть «Поветрие», где героиня Наташа не томится «беспокойными вопросами», она нашла дорогу, верит в жизнь, от нее веет бодростью, энергией и счастьем. Ее окружают такие же друзья–единомышленники, которые всерьез увлеклась изучением марксизма и пошли в «народ» – пропагандировать идеи социал-демократии в рабочие массы.

В 1910 году после смерти Л.Н. Толстого Вересаев создал объемный труд «Живая жизнь» – о двух великих писателях уходящей эпохи – Толстом и Достоевском. Эта живая память священна и востребована не только у литературоведов и биографов, но и у простых читателей. Эту работу Вересаев считал одной из самых значимых в своем творчестве.

Успех этой книги вдохновил его на создание подобных работ, написанных в том же –  новом жанре – хронике характеристик и мнений: «Гоголь в жизни», «Пушкин в жизни», «Спутники Пушкина».

Вересаев пояснял, что не давал «трактовку» событий из жизни персонажа, не описывал их с помощью художественных средств, а создавал лишь предисловие, комментарии, а затем – «монтировал» исторические факты, ссылаясь на источники.

II.

Максим Горький, с которым у Вересаева сложились очень доверительные, близкие отношения, всячески поддерживал молодого писателя и включал его произведения в большинство изданий, в которых сам принимал участие. Кроме того, Горький привлекает его к сотрудничеству в издательстве «Знание», которое объединяет наиболее прогрессивных и талантливых писателей.

Вересаев – редактор художественного отдела журнала «Красная новь» и член редколлегии альманаха «Наши дни». Вскоре его избирают Председателем Всероссийского Союза писателей. Вересаев выступает с лекциями перед молодежью; в публицистических статьях «Об образах старых и новых» изобличает старую мораль и отстаивает новую, советскую.

Отношение к революции у Вересаева было по-прежнему сложным, что нашло отражение в романе «В тупике», который он завершил в 1923 году, но…был запрещен цензурой, а также изъят из всех магазинов и библиотек.

Такая же судьба постигла и последний роман писателя «Сестры» (1933 год), после чего Вересаев понял, что писать без прикрас о том, что происходит в окружающем мире, невозможно (оба романа увидели свет лишь в 90-е годы – ред.). И он, как признавался Максиму Горькому, «махнул рукой и занялся воспоминаниями». В результате появились «Невыдуманные рассказы о прошлом», «Литературные воспоминания» и «Записки для себя». В этих произведениях Вересаев отдает дань уважения тем, с кем свела его судьба в разные периоды жизни: Николай Михайловский, Владимир Короленко, Лев Толстой, Антон Чехов, Николай Гарин-Михайловский, Леонид Андреев, Вера Засулич и Вера Фигнер.

Максим Горький, естественно, знал о том, с какими проблемами сталкивается Вересаев, как сложно и порой драматично складываются его отношения с властью.

«Хороший Вы человек, Викентий Викентьевич, – писал он другу, – уж разрешите мне сказать это. И когда люди Вашего типа вымрут в России, а они ведь должны вымереть и скоро уже, – лишится Русь значительной части духовной красоты, силы и оригинальности своей лишится. И не скоро наживет подобных». 

III.

В последние годы жизни Вересаев, посетивший Грецию еще в молодости и полюбивший ее всем сердцем, блестяще владеющий греческим языком, много переводил произведений древних авторов, решил, как говорится, для отдохновения души, перевести поэмы Гомера «Илиаду» и «Одиссею». Лучшим переводом считается перевод Гнедича, хотя для современного читателя он очень сложен и мало понятен. Перевод Минского, пытавшегося «облегчить чтение», по общему мнению, лишь местами улучшает первоисточник.

Как признается Вересаев, делая более поздний перевод поэм, он не старался каждое слово сделать похожим на перевод Гнедича и Жуковского; сохраняя многие строки, он придерживался убеждения, что «все хорошее, все удавшееся новый переводчик должен полною горстью брать из прежних переводов».  И делая перевод «Илиады» и «Одиссеи», он старался приблизить, сделать «своим» для современного читателя, не знакомого с подлинником, не владеющего греческим языком. Очень требовательный к себе, Вересаев без конца возвращался к ним, читал, правил, редактировал, добиваясь совершенства.

Но была у Вересаева еще одна не законченная работа – «Без плана», замысел книги возник еще в середине 20-х годов, над которой он трудился в течение 20 лет, вложив в нее весь свой писательский опыт. По сути, «Без плана» – книга всей его жизни; многие страницы почти дословно воспроизводят заметки из дневников и записных книжек еще 1880-90-х годов прошлого века, а последние строки относятся к 1945 – году его смерти.

Жанр книги необычен, в подзаголовке Вересаев пояснял: «Мысли, заметки, сценки, выписки, воспоминания, из дневника и т.п.». Это сотни документальных новелл и миниатюр, – русская литература, пожалуй, не знает второго подобного примера. Но появление такого жанра в творческой биографии Вересаева вполне логично, более того – это снова итог, определение писателем своей художественной индивидуальности.

«В искусстве есть два пути к правде, – писал он, – обобщение многочисленных фактов в вымышленном образе и выбор одного, для изображения какого-то реального факта, однако содержащего красоту земли в простом народе; и оно обращено к народу, ибо главный судья для художника – народ».  

Незадолго до кончины Вересаев решил систематизировать весь накопившийся материал, но не успел. Последние заключительные строчки в рукописи: «Смертельная усталость, в душе – отчаяние. Нет сил жить…».

Личная жизнь

I.

Викентий Вересаев с 13 лет вел дневник поэтому все, происходящее с ним, или чему он был свидетелем, – нашло позже отражение в его произведениях, в его воспоминаниях, таких как «В юные годы», «В студенческие годы», где он с подкупающей искренностью описывает события и свои чувства. По сути, его биографам нечего выискивать, исследовать, додумывать…

Впервые, как пишет Вересаев, он полюбил в 11 лет; его избранницей была сестра Володи Плещеева, сына богатой помещицы, пациентки отца, который жил у Смидовичей в Туле, как нахлебник, и учился в первом классе реального училища.

После экзаменов Витя с Мишей, старшим братом, поехали к Володе в гости, в деревню Богучарово, на две недели погостить. Ехали в пролетке, запряженной парой лошадей.

В имении их ждали: в зале с блестящим паркетом стоял большой, накрытый чайный стол со всякими яствами. Володя тут же исчез, и вдруг дверь открылась и вошла приземистая с некрасивым лицом девочка в розовом платье. Мальчики расшаркались, она, отвечая на приветствие, присела и вышла. Через некоторое время вошла другая девочка тоже в розовом платье с белым передничком, высокая, стройная, с пушистыми каштановыми волосами до плеч, сколотых гребешком. Она остановилась, оглядев гостей синими лучистыми глазами и, ответив на приветствие мальчиков, вышла.

«Какая красавица!» – воскликнул я, Миша кивнул. Наконец подали самовар, все сели за стол. Володя представил сестер: старшую (некрасивую) Олю; и младшую – красавицу – Машу. Когда она пожимала мне руку, то усмехнулась. Сидели напротив друг друга, несколько раз встречались глазами».

После чая Витя отвел в сторону брата и объявил: «Когда вырасту большой, обязательно женюсь на Маше!».

Но Миша сообщил эту новость Володе, тот – своим братьям, и Витю подняли на смех!.. Но позже выяснилось, что и Маша сказала сестре Оле то же: «Когда вырасту большая, выйду за Витю!».

«Упускать такой момент мальчишки не захотели, – вспоминал Вересаев, – и решили нас обвенчать. И несмотря на мой протест, притащили, поставили рядом с Машей и наши руки соединили. Маша улыбалась. Хотели устроить свадебный пир, но я убежал в сад. Горько и позорно, словно грязью обрызгали что-то нежное и светлое».

Потом они с Машей ходили в лес, ели землянику и не отзывались, когда их звали ребята. Рядом были каштановые кудри и алый овал лица. «И тут я сказал: «Маша, вот сколько лет живу – целых 10 лет, и никогда не видел такой красавицы, как Вы. Маша чуть покраснела и улыбнулась: «Я сразу, как увидела Вас, мне Вы очень понравились!».

Вечером после ужина мы играли и разговаривали, и Оля сказала: «Давайте говорить друг другу «ты». «Вы – так некорректно! Кстати, вы муж и жена. Разве муж говорит жене: «Вы»? – и все сладилось!..».

Две недели пролетели, как один день, братья вернулись в Тулу. «Я рассказал Юле, что влюблен в замечательную красавицу, какой даже нет у Майн Рида, – вспоминал Вересаев. – И впервые тогда познал тоску любви. Было сладко и тоскливо».

Целый год Витя любил Машу: они ходили друг к другу в гости, танцевали; Маша и Юля подружились, и она сказала брату: «Как же она тебя любит!  Больше всех братьев и сестер!».

Когда Плещеевы собрались уехать в Москву, Маша и Витя решили обменяться фотографиями, но им не позволили: «Неприлично!», и тогда они через Юлю передали друг другу пряди своих волос, которые хранились у каждого в укромных местах. А в день рождения Маши, Витю, который был приглашен, одного к Плещеевым не пустили, опять же по той же причине – «неприлично». И случилось непоправимое: Маша, обидевшись, сожгла его волосы, о чем было доложено Вите, и он, оскорбившись, сделал то же самое.

Позже примирение с помощью Юли состоялось, – она передала подруге от брата стихи:

Маше Плещеевой

«Дни счастливы миновались,

Дни прелестнейшей мечты,

В кои чувства услаждались,

Как меня любила ты.

Как ты радостно ходила

В том, что я в тебе любил!

«Дорогой, – мне говорила,

Ты по смерть мне будешь мил.

Прежде мир весь изменится,

Чем любовница твоя,

Прежде солнца свет затмится,

Чем тебя забуду я!».

В.В. Смидович, ученик II класса

Тульской Классической гимназии 

Вечерами, перед сном Витя молился: «Господи, сделай так, чтобы Маша меня всегда любила, и чтобы я всегда ее любил, и чтоб она за меня замуж вышла!».

Уезжая в Москву, Маша попросила Юлю указать место, где она могла бы оставить Витечке тайный знак. Юля нарисовала на стене дома «крестик», который поцеловала Маша. И Витя долгое время, крадучись, целовал крестик, к которому прикасались уста любимой.

…Больше они не виделись. В Москве, как узнал впоследствии Вересаев, Маша вышла замуж за губернатора, и слыла первой красавицей в городе.

II.

Еще одно увлечение накрыло Викентия в 4-ом классе гимназии.

«Отрочество – прекрасная пора, – как вспоминал Вересаев. – Появилось больше самостоятельности и в выборе книг, которые позволялось читать, а также приобретать те, которых не было в библиотеке гимназии. К примеру, накопив деньжат за счет экономии на завтраках, купил полного Пушкина, – и все читал и перечитывал!».

Больше свободы возникло и в общении со знакомыми девочками, с которыми встречались на ёлках и на других важных праздниках, когда устраивались, как правило, детские балы и маскарады, и где, как признавался Викентий, танцевал с упоением.

Так в 1880-1881 годах братья Смидовичи на святках познакомились с семейством Конопацких, у которых была частная школа и пансион. У них было три дочери Люба, Катя и Наташа. Все были пригожи, особенно Катя, на три года моложе Викентия, но к большому сожалению, она была… рыжая, однако поразительно хорошенькая! Викентий очень ей сочувствовал, поэтому чаще приглашал, и оказалось, с Катей так приятно и легко было вальсировать. «Опьяняло душу это наслаждение быстрого, слитного кружения, похожего на совместный полет в музыкальных пространствах… Потом мы сидели рядом, весело разговаривали, смеялись. Густая, длинная коса была подогнута сзади и схвачена на затылке золотою пряжкой. Это к ней очень шло. Я сказал, как будто золотая рыбка в волосах, и объявил, что буду звать ее «золотой рыбкой».

И Викентий стал часто у них бывать, и начался какой-то светлый, головокружительный, непрерывный праздник… Однако снова явились будни, учение, и встречи прекратились.

«Но, прощаясь, я пригласил их весной к нам в сад. Еще сильнее и глубже, чем с Машей Плещеевой, я познал то чувство – «тоска». Туда все время неслись мысли, там была поэзия и красота жизни. В душе жила светлая, задумчиво нежная тоска и недовольство окружающим. Часто по вечерам, когда уже темно было, я приходил к их дому и смотрел, как над воротами, в маленьких верхних окнах, в их комнатах, горели огоньки. И умиленный, я возвращался домой».

Когда закончились переходные экзамены из пятого в шестой класс, Викентий Смидович получил впервые награду Первой степени, и дорогую книгу в красивом переплете. И вдруг горничная говорит, что какая-то дама с барышнями спрашивает его, Викентия Викентьевича.

«Я бросился в переднюю, совершенно краснея от смущения. Да! Девочки Конопацкие с их тётей. Я повел гостей в сад. Гуляли, играли, и я – один среди этой опьяняющей радости, милых девичьих улыбок, блеска заходящего солнца и запаха сирени.

Я наломал им огромные букеты сирени. В сумерках пошел их провожать. Катя продела свою руку мне за локоть, и мы пошли. У ворот их дома долго стояли, прощаясь. А Катя, лукаво смеющимися глазами смотрела на меня и не выпускала из своих ручек моей руки, изредка пожимая её. И было в этом рукопожатии детская товарищеская чистота и пробуждающаяся девичья любовь. Как же хорошо! Как же хорошо в мире!».

Много позже, будучи в Лувре, Вересаев смотрел на портрет Моны-Лизы и о, чудо! – «что-то в ее загадочной улыбке мне было знакомо, – ее я видел у Кати. И еще Катю напоминал портрет возлюбленной Пушкина графини Воронцовой, где она стоит около органа, в берете со страусовым пером».

III.

С детских лет сложилось, как вспоминал Вересаев, тесное знакомство с семьей Ставровских, и образовалось «общество»: Смидовичи-белые (блондины), Смидовичи-черные (брюнеты, семья его дяди Гермогена Викентьевича – ред.) и семья Ставровских, у которых было три дочери Надя, Инна и Маруся. «Все милее мне становилась младшая сестренка Маруся. Ей 17 лет, тоненькая, быстрая, ловкая; с неодолимой внутренней насмешкой ко всяким условностям; жадная к знанию, не боящаяся признаться в своей непонятливости, но главное – удивительно честно и непосредственно высказывающая свои подлинные впечатления. И страшная атрофия чувства страха… Когда она, чтобы отдохнуть, поздно ночью шла одна прогуляться за город, ей бы сказать: «Не ходи по этой улице, ее обстреливают». Она бы обязательно возразила: «Почему пуля непременно должна попасть в меня?».

…Время бежало быстро, вот уже и лето 1892 года, выдался он неурожайным, и голод хватал за горло простых людей, а с Волги надвигалась холера. Вересаев вернулся из Зыбина, дачи своего дяди, и встретился с друзьями. Музыка Нади Ставровской – Бетховен – завораживала, и нахлынули воспоминания:

«В душе светлыми тенями проходят настроение, мысли, воспоминания. Будущее начинает светиться влекущим, таинственным светом; странным представляется сомнение в себе. Да, я сделаю кое-что!.. Я радуюсь мысли, что мои мечтания может быть теперь не так робки, как прежде. В «Книжке Недели» скоро выйдет продолжение «Подземного царства». Но самое главное – чудная молодая женская душа, искренняя и простая, от присутствия которой тепло и хорошо делается на сердце. Я не могу сказать, что меня так привлекает в Марусе, я даже отчаиваюсь уловить какой-нибудь ее характер. Но мне так мила стала эта оригинальная девушка, что все бы отдал, чтобы быть с нею, чего бы я не дал, чтобы изобразить ее…».

В весеннем семестре 1894 года Викентий Смидович сдавал выпускные экзамены, которых было огромное количество, а Маруся окончила гимназию. Она мечтала поступить на высшие женские курсы, но из-за отсутствия средств у родителей сделать этого не могла и поэтому решила подкопить деньжат, для чего нанялась учительницей в семью соседнего помещика.

В августе перед отъездом в Дерпт Викентию захотелось повидать Марусю, которая стала ему еще милее. Но погода стояла на редкость душная и жаркая, и он решил прежде искупаться. Подошел к озеру, и вдруг раздался знакомый голос: «Нельзя! Мы купаемся!».

Викентий пошел берегом и услышал звук весел, – это Маруся в лодке догоняла его. Подплыла, соскочила на берег:

– Надолго приехал?

– На два дня. И вот что, Маруся, раньше приезжал заниматься, а теперь – отдыхать, поэтому приказываю тебе все эти два дня занимать меня.

– Ну хорошо. Тогда купайся и приходи скорее чай пить!

В дневнике появилась запись: «Хотел описать весь день, да не хватит терпения и времени. В голове у меня звучали стихи Надсона: «Я в кого-то сегодня, как мальчик влюблен». Когда уезжал, Маруся вдруг горячо и крепко поцеловала меня. А всегда она это делала неохотно, словно кусала».

27 ноября, Юрьев (Дерпт переименовали – ред.). «Зубрежка, некогда передохнуть. А между тем голова полна повестью. Одно из двух: либо она окажется галиматьей, либо попадет в точку и сильно ударит по сердцам… Часто выходил и заглядывал в ящик для писем. И радость обдавала душу, когда вынимал письмо со штемпелем «Шульгино», написанным таким ставшим милым почерком. Маруся – учительница у помещика; переписка становилась оживленнее, были волнение и грусть. Я спрашивал себя: «что это – дружба или любовь?». Но это была любовь, любовь! И я это написал в письме, и получил счастливый и горячий ответ. Новыми стали письма; странно, откуда у неё, такой сдержанной в выражении самого естественного чувства, откуда столько глубокой, нежной ласки? И каждое её слово становилось теперь для меня значительным, незабываемым, милым, и сладко волновала подпись – «Твоя».

18 мая 1894 года, Юрьев. «И вот я – врач!.. Кончил одним из лучших. Да уж «Записки врача» напишу и поведаю миру много-много, чего он не знает и даже не подозревает. А пока отправил в ж. «Русская мысль» повесть «Без дороги», – ответ отрицательный. Огорчился очень! Перед собой страшно стать «непризнанным гением».

Маруся в то время уже была в Петербурге, на женских курсах, и молодые люди часто виделись. А у Викентия появились проблемы со зрением, что неудивительно: по 16 часов занятий, острая резь в глазах, слепота при искусственном освещении. Неприятности с публикацией тоже добавляли свою «ложку дегтя». И снова пришла на помощь Маруся: она взяла рукопись, и сама отнесла в редакцию «Русское богатство», где редакторами были Н.К. Михайловский и В.Г. Короленко. Но прошли томительные три месяца ожидания, и Вересаев попросил Марусю забрать повесть из журнала, что она и попыталась сделать. Но в редакции она услышала, что повесть великолепна, но, к сожалению, пока не может быть опубликована, поскольку план уже сверстан, за что редакция приносит извинения. Повесть будет непременно напечатана, и редакция убедительно просит подождать.

Вересаев смеялся, «дурил», превратившись в маленького мальчика, и «это был из самых радостных дней в моей жизни».

Этой душеной связью с Марусей Вересаев очень дорожил: «Эх, славное время!.. И здоровье, и вольный воздух, и теплые звездные ночи, и эта полу-любовь, – писал он в дневнике. – С образом Маруси у меня мешается образ Наташи моей повести, мне не хочется определять, где кончается одна и начинается другая. Мне вспоминается стихотворение Мицкевича, где он говорит:

«Если не вижу тебя, я не плачу.

Разума, встретив тебя, не утрачу;

Все ж, если долго тебя не встречаю

И вопрошаю себя, без ответа:

Дружба ли это? Любовь ли это?»

Я без тебя не тоскую, не плачу, не рвусь к тебе; но когда увижу, – так на душе легко и хорошо! Хочется пожимать тебе руки, все глядеть на тебя. И я сам не знаю, что это – дружба или любовь!». 

IV.

Но избранницей Вересаева стала его троюродная сестра Мария Гермогеновна Смидович, моложе его на восемь лет. Венчались молодые 30 июля 1897 года в Христовоздвиженской православной церкви села Бирева Тульского уезда. Став женой писателя, Мария полностью посвятила свою жизнь ему, единственному, а также помогала своим братьям и воспитанию их детей. Своих детей у четы не было, по всей вероятности, причиной тому были очень серьезные проблемы со здоровьем у Марии Гермогеновны.

Судить об этом можно по истории, описанной Вересаевым очень искренне и проникновенно в рассказе «Эйтемия» («радостнодушие» – ред.). Несмотря на эту беду, Смидовичи-Вересаевы очень крепко любили друг друга. В 1898 году Вересаев издал книгу «Очерки и рассказы», где написал: «Моей дорогой Маруське от автора».

Супруги прожили вместе 48 лет до самой его кончины в 1945 году, а позже его вдова, которая ушла из жизни в 1963 году, занималась тем, что редактировала и готовила к печати еще не изданные произведения мужа, а также в подмосковном поселке Николина гора открыла музей его имени.

Взаимоотношения с религией

Семья Смидовичей была глубоко религиозной, и до 6 класса гимназии, как признавался Вересаев, «я искренне и полно верил в православного Бога. Вечером, ложась спать, вдруг – мысль: «тебе сейчас хорошо, а что будет на том свете?.. Шалишь, грешишь, о смерти не думаешь… Тогда пожалеешь! Неужели не выгоднее как-нибудь потерпеть тут, на этом свете, всего несколько десятков лет. Зато там – бесконечное блаженство на веки вечные. А то вдруг мысль – там тебе ад! Ужаснейшие муки, такие, что и представить трудно, – и на веки вечные!..  Не забывай этого, Витя! Пожалеешь, да поздно будет!».

Но всегда его умиляло, наполняло светлой радостью то, что у каждого человека есть свой Ангел-хранитель. «Он, как говорил батюшка, всегда рядом, и радуется моим хорошим поступкам, блистающим крылом прикрывает от темных сил».

…В семье Смидовичей царил очень строгий религиозный дух. И взрослые, и дети соблюдали все посты, а также – каждую среду и пятницу. Вересаев вспоминал:

«Было непрерывное ощущение голода, чисто физическая тоска в теле и раздражение, тупая вялость в умственной работе, а работа требовалась колоссальная: 5 часов – уроки в гимназии; придешь домой – обед; час-полтора отдых; от 5 до 6-ти – занятия с гувернанткой: один день – немецкий, другой – французский. Потом – уроки учить часов до одиннадцати.

Десять часов умственной работы у ребят 11-12 лет!..  И при этом утром – пустой чай без молока; на большой перемене в гимназии – пара поклеванок (хлеб из размолотой ржи – ред.) или половина французской булки. Идешь домой – по всему телу расходится молодой здоровый аппетит. И на этот обед: картофельная похлебка, политая подсолнечным маслом и рисовые котлеты с грибным соусом. Встанешь, как будто вовсе не ел. Тут начинался душевный бунт: «какое удовольствие Иисусу Христу или Богу-Отцу, что я такой голодный и несчастный?».

Каждое воскресенье и каждый праздник – в церковь, ко Всенощной и Обедни. После службы и на следующий день до конца обедни нельзя было ни петь светских песен, ни танцевать, ни играть светских пьес на фортепиано (только –  гаммы и упражнения).

Бунт начался с постов и с посещения церкви: «Какое удовольствие Иисусу Христу, что я голоден? – спрашивал я отца. Он отвечал: «Иисусу Христу никакого удовольствия, ты это делаешь для себя, чтобы приучиться не зависеть от своего тела, стоять выше его требований, побеждать их силою своего духа».

– Почему надо собираться вместе в церкви?

– Потому, когда люди вместе, у них легче создается общее молитвенное настроение; церковная служба, пение, каждение, восковые свечи над иконами – все это помогает вызвать у людей это молитвенное настроение.

Я уходил побежденный…».

«В 15 лет, – как вспоминает Вересаев, – я написал стихотворение:

***

О боже мой, спаси меня от искушенья…

Нет! Но силы дай мне,

Чтоб мог я побеждать все искушенья.

Силы воли мне дай, чтоб мог я отгонять

Все злые помыслы, желанья,

Все недостойные дела…

Да, силы воли не дала Судьба мне.

Твоего созданья внемли мольбам, о боже!

Ты, Один, во всем лишь властный,

Не отвергай моей мольбы:

Да, боже, дай мне, дай мне силы

Пробиться честно до могилы.

Я мог бы всем сказать, что я

Жил честно, целый век трудился,

Своею волею добился

Того, что с жизнью расстаюсь

Без сожаленья, без тревоги,

Простивши всех, –

И с думой лишь о Боге.

Я прочел это маме и папе, – они были в восторге!.. «Очень, очень хорошо, милый мой мальчик! Благослови тебя Бог!» – сказал отец и крепко поцеловал.

Мама попросила: «Перепиши мне и подари на память!».

***

Великий Октябрь Вересаев принял, как данность, но ходил ли он в Храм, соблюдал ли он церковные таинства, неизвестно, учитывая, что новая власть объявила, что «религия это – опиум для народа», и многие церкви были закрыты или превращены в склады или другие подсобные помещения. Но членом партии большевиков, меньшевиков или какой-либо другой партии писатель не стал.

Об истинных большевиках, озаренных идеей строительства нового мира, он писал, отдавая им должное. А тех, кто позволял себе самоуправство, рвачество и хамство, не выносил, хотя, как писатель, признавал, что у каждого есть «своя правда», не сводимая к простой идее.

За постоянство, за нерушимость взглядов Вересаеву еще в юности было присвоено шутливое прозвище «Каменный мост». Таким он и остался, как говорил Максим Горький, «Вересаев старался быть предельно честным, не идти на компромиссы с совестью, оставался всегда человеком прямой, свято-честной, смелой души».

Ясный ум и желание заниматься любимым делом Викентий Викентьевич сохранил до конца жизни. Смерть застала его, когда он редактировал и готовил к печати свои переводы с греческого «Илиаду и «Одиссею», 3 июня 1945 года дома, в Москве, в Шубинском переулке, 2\3, недалеко от церкви Николая Чудотворца. По свидетельству родственников, прощание и погребение были совершены в полном соответствии с православным обрядом. Похоронен писатель на Новодевичьем кладбище в Москве; на скромном памятнике выгравированы слова из его рассказа «Легенда»:

«Да, в жизнь нужно входить не веселым гуленою, как в приятную рощу, а с благоговейным трепетом, как в священный лес, полный жизни и тайны».  

 Наследие писателя

– Романы: «В тупике», «Сестры»;

– Драмы: «В священном лесу», «Последние дни» (в соавторстве с Булгаковым);

– Повести: «Без дороги», «Поветрие», «Два конца», «Конец Андрея Ивановича», «Конец Александры Михайловны», «На повороте», «На японской войне», «К жизни», «Исанка»;

– Рассказы: «Загадка» (1887 г.), «Товарищи», «Лизар», «Ванька», «Случай!, «Дедушка», «Невыдуманные рассказы о прошлом» (1945 г.) и др. – всего –27.

– Литературоведение: «Живая жизнь» (о Ф. Достоевском и Л. Толстом);

– Документалистика: «Пушкин в жизни», «Гоголь в жизни», «Спутники Пушкина»;

– Воспоминания: «Записки врача», «В юные годы», «В студенческие годы», «Литературные воспоминания».

Награды

– Пушкинская премия Академии наук (1919 г.) за переводы с древнегреческого;

– Сталинская премия I -ой степени (1943г.) за многолетние выдающиеся достижения;

– Орден Трудового Красного Знамени (1939 г.);

– Медаль за оборону Кавказа (1945 г.).

Память

В честь Викентия Викентьевича Вересаева установлены и названы:

– В Туле – Памятник писателю (1958 г.) и Дом-музей (1992 г.);

– В Москве – Городская клиническая больница №88 (2016 г.);

– Улицы в городах: Москва, Ростов-на-Дону, Новосибирск, Богородск, Донецк, Запорожье, Феодосия. Коктебель.

– В Москве, в доме №4 по Шубинскому переулку расположена квартира, где в 1921-1945 жил писатель В.В. Вересаев (объект культурного наследия), на стене – мемориальная доска; в этом же доме находится посольство Объединенных Арабских эмиратов.

Римма КОШУРНИКОВА