Беседа с директором театра, обреченного на смерть

У этого интервью необычная история. Театр АпАРТе, недавно перебравшийся с Тверского бульвара на  улицу Солженицина и собиравшийся отмечать свой четвертьвековой юбилей, вдруг прекращает своё существование. Просто получает уведомление о присоединении некоторых артистов к труппе  Театра на Таганке и увольнении художественного руководителя Андрея Любимова, директора Ивана Сигорских и других сотрудников.

Только недавно сняли ограничения, продиктованные пандемией, зрителям разрешили сидеть без маски, театрам -играть при полных залах. Театр АпАРТе выпустил мощный, почти четырехчасовой  спектакль «О преступлении» по роману Достоевского, над которым Андрей Любимов с артистами трудились в Зуме полтора ковидных года. В середине февраля я напросилась на интервью к Ивану Афанасьевичу Сигорских, которого знаю больше тридцати лет, еще по работе у Погребничко, где он по сей день продолжает играть, а раньше  еще и директорствовал. Вопрос закрытия и смерти АпАРТе в тот момент еще не снился даже в страшном сне. Начали мы с пандемии как испытания, которое, быть может, заставит человечество задуматься.

— Это как-то повлияло на твои взгляды на жизнь, на творчество? Что-то в тебе изменилось?

— Конечно, жизнь стала более конкретной. Стали больше ценить мгновения самой жизни. Не дай Бог, они могут не повториться. Жизнь сейчас, в этот момент стала ценнее, понимаешь, что надо успеть сделать что-то полезное. И зрители приходят более сосредоточенные на своем, им трудно сразу включиться, проникнуться театром.

— Может, другие спектакли нужны сейчас?

— Всем — разное: кому-то весёленькое, кому-то серьезное, кому-то про любовь. Вот что такое театр? Искусство? Услуга? Предмет досугового времяпрепровождения? Я могу вспомнить разные годы театра. Вот, к примеру, в советское время было активное студийное движение, я в нем начинал…

— Сколько в нем было молодого  азарта, задора!

— Да, в нем был искренний порыв души. Люди приходили в студии не за деньгами, не за славой. Я с 16 лет на сцене — помню это горение, азарт, желание прикоснуться к  высокому, красивому, не совсем понятному. Публика бегала в театры, стояла в огромных очередях за билетами — театр воспринимался по-другому: как искусство. Вот, говорят,  были жуткие времена, Но театры жили, их открывали, их было много — они были разные, можно было выбрать по своим запросам.

— А сейчас нельзя?

— Да, пока можно. Но мне кажется, главным символом существования театра сейчас  стали деньги. Театру нужно непременно привлечь публику, из этих соображений он выстраивает и репертуар. Может быть, в ущерб тому, как выстраивал раньше.

— А раньше, что ставилось во главу угла?

— Ну, ежели не бояться высокопарных выражений… театр старался постичь…  высокие, прежде всего, духовные сферы жизни. Теперь приходится думать первым делом про деньги. Эта зараза влияет на всё! На репертуар и на ту публику, которую театр стремится привлечь. Угодить зрителю — вот что, к сожалению,  главное. В ущерб тому, чем театр занимался раньше. Понятно, что чем больше публики, тем лучше дирекции, у которой постоянно болит голова, где взять  на зарплату, на расходы по зданию.

— Однако ваш последний спектакль по «Преступлению и наказанию»  — огромной глубины и пронзительности работа. Он идёт почти 4 часа, но никто не порывался встать и уйти, даже не смотрели на часы.

— Мы с Андреем, как мне кажется, нашли, на каком языке разговаривать с публикой. Главное — сохранить то, ради чего театр существует. Да, глубина и автора, и персонажа, и актёра.

— А ради чего он существует?

— Думаю, государству очень необходимо, чтобы культурное пространство в стране развивалось, расширялось, проникало во все сферы жизни. Если ради того, чтобы развлечь народ, отвлечь от проблем — этого мало. Человеку нужно осознавать, постигать свои переживания, мучения. Возможно, после спектакля он сможет подняться над сегодняшним днем и увидит, что жизнь — хорошая штука. Театр должен возвышать человека.

— Я обратила внимание: после спектакля «О преступлении» люди выходили из зала и шли одеваться молча, отрешённо, погрузившись в свои мысли. Мне жаль, что ты в нем не играешь.

— Достоевский позволяет театру создать такие глубины, что каждый может найти «про себя». Мы строим свой репертуар во многом на классике. Спектакль должен эмоционально затрагивать, чтобы зритель подключался не на уровне простой животной реакции, а на подлинной глубине. Особенно хотим, чтобы молодой зритель не просто пришёл на спектакль посмеяться, а чтобы ушёл потрясённый. Потом долго вспоминал,  возвращался мысленно. Достоевский чем особенно хорош – он, как никто другой, смело, открыто, через своих персонажей, говорит обо всех внутренних проблемах, обо всех изгибах душевного состояния, сомнениях и грехах на таком ясном, красивом, ёмком и глубоком русском языке. И в каждом персонаже столько личного, неповторимого и по-настоящему глубокого.

— А вы не практикуете встречи со зрителем после спектакля?

— Мне кажется, не надо выводить актёра, который только что был на сцене в образе, на зрителя. Пусть останется загадка, если хотите — мечта. Разговоры со зрителем у нас бывают — с режиссёром. Такие встречи нужны, особенно  школьникам. У зрителя, который читал, скажем, «Ревизора». сложилось своё представление. А театр показывает совершенно другую трактовку. Тут очень полезно поговорить.

— А как ты смотришь на нецензурную лексику, на мат на сцене?

— Отрицательно! Сцена усиливает,  разрушает психическое равновесие человека, бьёт по нравственным принципам. Разрушая нормы морали – разрушаем душу.

— Много лет назад я спорила с Михаилом Угаровым, он защищал право театра на реальный язык улицы, говорил, что избегать его — ханжество. 

— Горький в пьесе «На дне» показал низовую жизнь  без ненормативной лексики. Для театра важен Человек, его можно в любом месте увидеть, полюбить и этим возвысить, а можно унизить. Персонажем можно любоваться, сострадать ему. А можно вызвать гнев, ненависть, это как подать….

— Как мне жаль, Иван, что ты мало играешь в АпАРТе. Помню твои замечательные работы в театре ОКОЛО: Сорин в «Чайке», Яичница в «Женитьбе», Улита-ключница в «Лесе», Глов-старший в «Игроках». А в здешнем «Ревизоре»  ты, можно сказать, играешь самого себя. Твой  Городничий — рачительный хозяин: заботливый, с деликатными манерами, Трудно  совмещать директорство с работой актера?

— Директору не обязательно самому выходить на сцену, но он должен понимать специфику этой работы изнутри. Чув-ство-вать. Тогда  всё, что мы, к примеру, строили в здании, и сами люди, которые работают — всё это видится по-другому. Если ты в этом участвуешь,  тебе многое открывается. Ясно: зачем и почему.

— Положа руку на сердце, признайся: тебе достаточно жить одними практическими заботами?

— Ну, мало, мало. Я ничего сейчас не репетирую, но, между прочим, на этой неделе у меня было три  спектакля в театре Погребничко.  Понимаешь, я с юности хотел быть артистом. Но в какой-то момент мне показалось, что если я сам не буду управлять своей жизнью, она будет проходить где-то рядом, более осмысленно, скажем.

— Поэтому ты взялся за директорство?

— Отчасти. Я играл в студии у Андрея Любимова, она называлась «Группа граждан» и числилась при Театре-студии на Красной пресне. Потом они получили статус городского театра, и Андрей позвал меня. Так я стал директором АпАРТе, при этом я играю в нескольких спектаклях.  Будучи директором в кабинете и актёром за кулисами — я один и тот же человек. Когда я выхожу на сцену, мне важно чувствовать, что артисты, мои партнёры, видят мои глаза, слышат и понимают меня. Я беру пример с Погребничко: мы оба с Юрием Николаевичем выходим на сцену. У нас даже есть общий спектакль: «Три мушкетёра». Режиссёру, который никогда не играет, бывает нелегко понять актёра. Он должен всё видеть ещё и со стороны сцены.

— Кто делает  распределение ролей у вас в театре: директор или режиссёр? 

— Мы советуемся с Андреем Любимовым. Правильное распределение – это 90% успеха. О каком можно было бы говорить Раскольникове, если б у нас не было Андрюши Попова?!

— Мне кажется странным, что ставить спектакль режиссёру,  а распределение ролей подписывает директор.

— Это приказ, там не только сроки, там обязанности. Мы даём время, чтобы артисты попробовали себя, почитали, сами сообразили. Так бывает, что актёр не в состоянии, не совместим, не чувствует своего персонажа. Тогда мы пересматриваем, ищем другой вариант. Когда директор подписывает распределение, отказаться актёр уже не имеет права. Директор подписывает не только распределение, а сроки, работу цехов, финансы.

— Артисты должны бояться директора?

— У нас — нет, конечно. Театр — это договор свободных людей, для которых очень важно ощущение своего достоинства. Достоинство пощупать невозможно. Без этого ощущения  — человек может потеряться. Руководитель не должен задевать  чувство достоинства.

— В театрах существуют свои ритуалы, свои правила. Как у вас  артисты  настраиваются на спектакль ?

— Обязательно собираются за час-полтора до начала. Ведь каждый приходит из своего мира, со своими переживаниями, их надо настроить, как музыкальный инструмент, «поселить вместе», чтобы вновь услышали друг друга.  А кроме того, есть музыкальные спектакли, танцевальные — они требуют дополнительных репетиций. У нас актёры профессиональные, мы рассчитываем, что они и сами занимаются дома речью, сценическим движением, но  перед спектаклем их надо настраивать на совместную работу. У нас есть ещё свои развивающие занятия с труппой: Андрей Геннадиевич устраивает читки современных пьес: собираются и читают вслух по очереди.

— Работая в разных театрах, я заметила, что молодые артисты не могут читать незнакомый текст с листа. Возрастные — умеют, а молодые — нет.

— Вот мы и предлагаем им читку пьесы с листа, чтобы они освоили новую литературу, современный язык. Ещё есть у нас интересное занятие: вся труппа собирается и смотрит хорошие фильмы. Примеры кинематографа могут помочь освоить новые приёмы игры.  В данном случае, поскольку мы сейчас будем делать чеховского «Иванова», будем выбирать такие фильмы, которые нам помогут.

— Мне кажется, что «Иванов» — история героя, которому скучно жить, не хватает вкуса и смысла жизни — не совпадает с современным ритмом, с пестротой того, что приходится решать человеку сегодня.

— Иванов так зажат обстоятельствами, буквально придавлен ими, что не может больше дышать, жить. Перед Ивановым  задача — достать деньги, он все время думает о них, это давит его, как многих сегодня. Я как директор его хорошо понимаю. Хотя не это в пьесе главное! Андрей Любимов — динамичный режиссёр, я верю, он сделает спектакль не скучным, живым, современным. Тем более, что он мечтал о нем лет двадцать.

— Не боитесь конкуренции — в Театре Наций идёт «Иванов»?

— Нет, это же Чехов, он допускает разные прочтения, разные смыслы. И там такие яркие персонажи! Мы взяли обе редакции ( у Чехова первая редакция более мрачная, вторая поживее) . У нас шёл Чехов (по «Вишнёвому саду») — назывался «Раневская». Спектакль плохо вмещался в  крошечное пространство на Тверском бульваре, ему было тесно. Главную роль играла Женя Добровольская.

— Почему сейчас вы его не играете?

— Нет пока новой Раневской: Добровольская сказала, что у неё пока другие планы. И мы ещё  не все спектакли успели перенести на новую сцену с Тверского бульвара.

— Как тебе удалось столь в сжатые сроки отстроить здание? Нашему театру после пожара в 2004 сделали здание только к 2017-му.

— Похоже, меня посетила пассионарность. Ты не представляешь, что это было, два года я жил только стройкой. Я — человек закалённый, вырос в деревне.

— Еду готовили в русской печке?

— Не только — на керосинках тоже. А кто побогаче, у тех были керогазы.  Не скажу, что у меня была там плохая жизнь, мрачные мысли меня никогда не посещали… Благодаря радио я слушал спектакли и с детства мечтал о театре. Театр был для меня, как для многих мальчишек космос, он был целью моей жизни.  В 16 лет, только окончив школу,  буквально на следующий день я приехал в Москву. 22 июня я получил аттестат, 23-го я уже был в Москве. Сразу побежал поступать, но поскольку я не был готов, даже не знал, что для поступления нужно, меня не взяли. И я пошёл в театральную студию. Тогда любительские студии хорошо готовили, там были сильные педагоги. И всё было на замечательном уровне. Потом я пришёл в Студию на Красной Пресне, где мы целые дни были в театре, потом ГИТИС — актёрский.

— Для тебя театр — это семья, дом? Ты так его строишь?

— Да, на сцене эмоциональные связи могут быть очень сильные. Актёр зависит от партнёра. Мы ведь открываемся друг перед другом, это иногда счастье, особенно когда рядом прекрасный, глубокий актёр, личность.

— У тебя были случаи, когда по каким-то моральным принципам ты рвал отношения с актёром?

— Бывало, что несмотря на дарование, мы понимали невозможность совместной работы. Мне кажется, что театральные школы не дают студенту всего того, что так необходимо для театра. Хорошо, чтобы при отборе в институт присутствовал и психолог, который может профессионально сказать: это способность, Божий дар — или некий изъян душевный. Такая особенность натуры может ошибочно сойти за талант, и человек будет потом долгие годы мучиться, считая себя Артистом. Актерский талант — это горение души, горение светлое.

ПРИЗВАНИЕ!

Беседовала

Светлана Новикова,

театральный критик,

завлит театра «Около дома Станиславского»