Они ехали вместе, в одном купе поезда дальнего следования. Она напряженно смотрела вдаль, на смутные очертания деревьев и рассказывала ему о своей жизни. Разговор переходил на разные темы, а потом снова возвращался на круги своя.

Когда Максим впервые увидел Галину, вот так оказавшись с ней вместе в купе вагона, ей не было двадцать. Она напоминала сгусток энергии, напрасно потерянной, куда-то ушедшей. И все-таки тень, смутное напоминание об этой энергии сохранилось. Как ни странно (а Максиму это казалось странным), она как будто бы просыпалась, когда он, так или иначе, выводил разговор на ее любимую тему.

— Так Вы его с тех пор так и не видели?

— Почему это не видела? – Галина немного сгорбилась, и, казалось, хотела снова и снова пересказать свою историю.

— Я очень Вам благодарна, — она подняла на него свои большие голубые глаза. – Вы меня хотя бы можете выслушать.

— Да. Я даже могу Вам помочь, — отвечал Максим, снова и снова задумываясь над тем, сможет ли он все-таки как-то посодействовать этой странной, нервозной, неловкой женщине, которая так упорно хотела рассказать ему о чем-то.

— Так что же было дальше? – терпеливо спрашивал он, не надеясь на какой-либо четкий ответ, пытаясь протянуть время.

— Дальше? – Галина улыбалась, чуть теплее, чуть спокойнее, чем он ожидал от ее. – Дальше…

Они более трех часов ехали в купейном вагоне. Последний час она напряженно смотрела на стекло окна, по которому отчаянно бил дождь. Она рассказывала ему снова и снова, как будто исповедовалась, в поисках защиты, и, видимо, — как это всегда бывает с женщинами, — защиты именно от самой себя.

Максим не спорил. Дорога была долгой. Ему совершенно не составляло труда слушать ее. Она не жаловалась ему на себя. Требующие от нее спокойствия и силы, видимо, совершенно не могли и не хотели видеть, как это все происходило, в ее богатом сознании.

— В какой-то момент, когда я, наконец, ощутила себя по-настоящему счастливой, нужной, востребованной, появилась его подруга, которая стала отчаянно внушать мне что-то о нем …. – Галина сделала паузу, — не то, что нехорошее, но как раз именно то, чего я больше всего боялась.

— Манипулировала что ли? – Максим спросил об этом просто, по мужски.

Галина сжалась.

— Да. Наверное. Дело не в этом. А дело в том, что я его сразу очень полюбила, даже не могла это скрыть. А как раз это и не могло понравиться. Знаете, как девочка может втюриться? Бесшабашно, без единой задней мысли. Как в омут головой.

Максим смотрел на нее слегка недоверчиво.

— Это Вы-то? В омут головой?

— Я … — Галина снова уставилась в окно, пытаясь слегка отвлечься от своих мыслей.

— Так в чем вопрос-то, не слушали бы! – продолжал он.

— Я и не слушала. Мне не было никакого дела до того, что скажут. Но это определяло тени, которые накапливались.

— Неужели вам помешали?

— Любить нельзя помешать. Но нервы сорвали, конечно. Понимаете, я это сразу почувствовала. Не могли простить именно любовь. Если бы я была красивой, если бы я была порочной. Это все не вызвало бы такую страшную агрессию. Но я полюбила его совершенно искренне, как никогда в моей жизни не было, и именно это не смогли, — она запнулась, — сдюжить.

Максим все больше проникался к ее речи, так много в ней было чувства, эмоций. Он часто беседовал с женщинами, и, как ему казалось, хорошо их понимал. Рассказ не был особым, он был совершенно обыкновенным.

— Так что было потом?

— Потом… — Галина помолчала. – Не знаю. Так долго это все тянулось. Ревновали, звонили. Просили как-то вести себя прилично.

— А Вы?

— Я и вела…. Уехала на год в другую страну. Жила во Франции.

— Вы?

— Я! В этой стране от отчаяния дружила с одним мальчиком, который, впрочем, меня за деньги потом чуть не убил. Почти убил.

— Как это?

— Так. Тоже понял, что я отношусь к нему очень тепло, но что есть что-то, чего он не понимает.

— Любовь?

— Да. Не понимает, в принципе. Не понимает, на что любящая женщина может пойти, чтобы … нет, не чтобы получить что-то. Чтобы сделать близкого ей человека счастливым.

— И на что она идет?

— Ой, на очень многое. Это даже не сказать за один раз.

— А потом?

— Потом я много болела. Болела. Слушала про свои диагнозы. Это была некоторая часть наших отношений. Я знала, что в этом есть часть моей важной жизни для него. И без него.

— Вы сумасшедшая, вы знаете об этом? – Максим наливал ей чай, пытаясь успокоить.

Она все говорила, говорила, делая паузы, чтобы перевести дыхание.

— Нет. В сумасшествии совсем нет любви, — продолжала она. – Сумасшествие — телесные ощущения, это все, как у животных — привязанности. Это не любовь. Психологическая зависимость, скорее. Любовь это – терпение. Любовь — свет.

Максим внимательно изучал ее. Иногда – удивлялся. Ловил себя на мысли, что именно его удивляло в ней. Чтобы взрослая женщина так говорила. Было в этом много и чистоты, и какой-то детской наивности. Еще только недавно, как ему казалось, безумная женщина, такая неспокойная, вдруг просветлела как солнце, вся озарилась, и спокойно продолжала рассказ совсем иного свойства.

— Он, знаете, какой? Он очень простой и веселый, — заключила она, вдруг совершенно оптимистично.

— В каком смысле?

— Женщин любит. Дышит. Смеется. Он полон жизни, понимаете?

— Так вы в результате были счастливы или нет?

— Конечно! – Галина вдруг резко повернулась, рухнула к Максиму на грудь и зарыдала.

Максим гладил ее и успокаивал, пока она приходила в себя.

— Ну вы сами-то понимаете, куда Вас жизнь ведет? – наконец, спросил он.

— Понимаю, – Галина еще раз вытерла слезы, и снова уставилась в окно. – Я понимаю, что мне несказанно повезло. Таких людей как он просто не бывает.

— Почему? Вы так не верите в человечество?

— Нет. Просто все, что он делает мне всегда кажется важным, глубоким, правильным. Он не умеет лгать. И не умеет причинять людям боль.

Максим, казалось, почувствовал внутреннюю досаду, замолчал минуты на три, потом снова заговорил, перевел тему на что-то другое. Через какое-то время достал мобильный телефон и стал медленно его пролистывать, пытаясь найти фотографии.

— Я потом поняла очень важную вещь. Я поняла, что в общем-то в нем было самое важное….

— Что?

— Он знал о любви. Он как будто бы знал о ней из прошлых жизней. Помнил. Она как будто бы снилась ему. Он нуждался в ней. Есть люди, которые даже не знают, что это такое. И поэтому не очень нуждаются. Их сложно полюбить, потому что они любовь не узнают, даже если встретят. А он — знал. И поэтому всегда узнавал.

— Не знают?

— Да. У меня был когда-то очень близкий молодой человек, который… знаете, он так и считал, что его красота, молодость, и моя привязанность к нему – делают меня и его счастливыми.

— Вам было двадцать лет?

— Значительно больше… Да… Он считал, что если он обеспечивает меня работой, делает все по дому, готовит, и спрашивает с регулярностью два часа, как мои дела, — это и есть то, что мужчина может женщине подарить.

— А что же мужчина должен женщине подарить?

— Ничего не должен. Женщина должна все для мужчины открыть, все для него создать. Все, что ему нужно для внутреннего и внешнего развития.

— И он — такой, ваш этот знакомый? Вы помогали ему реализоваться? – снова спросил Максим, на этот раз пытливо глядя Галине в глаза.

— Нет….  – Галина снова уткнулась в его рукав и заплакала. – Нет, не могла ему помочь в этом. Я просто очень нуждалась в нем сама.

— Но многим мужчинам это даже нравится, — заметил Максим, слегка съежившись от напряжения.

— Да. Какая-то часть его признавала эту женственность и слабость как что-то важное…

Она снова уставилась в окно, и долго-долго сидела так, глядя на пролетающие мимо станции маленькие сельские усадьбы.

— А он был женат?

— Да. Конечно, — Галина спокойно достала из сумочки фотографию, и протянула Максиму. – Его жена — очень красивая женщина.

Он долго смотрел на фотографию, потом вернул ее.

— И вы никогда не ревновали?

— Конечно, ревновала. – Галина засмеялась. – Вернее, конечно, — нет.

— Как это — нет?

— Так. Это не могло иметь значения. Самое сложное было осознавать, что я не могла для него ничего сделать хорошего. Это осознание и было самым сложным.

— Но разве он о чем-то вас просил?

— Нет. Он просил всегда что-то смешное. А главное – никогда не просил.

— Почему вы говорите о нем в прошедшем времени?

— Потому что я с ним каждый день прощалась и здоровалась утром.

— И?

— И — все….

— Именно поэтому вы считаетесь такой успешной и счастливой, что вы с ним прощались каждый вечер, и здоровались каждое утро?

— Да. Выходит, что так.

— А я могу вас спросить? – Максим снова улыбнулся.

— Нет, не спрашивайте, пожалуйста, — Галина вдруг снова как будто бы смутилась. – Больше не нужно спрашивать.

Когда он вернулся после того, как быстро выкурил сигарету в тамбуре, ее уже не было. Он с опаской обошел вагон, как почувствовал что-то неладное. Сбился с ног. Ее не было нигде. В какой-то момент он ясно увидел, что она просто спрыгнула с поезда на скорости, но он продолжал не верить этому слепому предположению, бегая из одного вагона в другой, и стуча по дверям туалетов.

Когда она появилась спусти три часа, и спокойно села у окна, ему показалось, что прошла целая вечность.

— Не уходите больше так, — сказал он, обнял ее за плечи и усадил на прежнее место, чуть ближе к столику.

— И все-таки я уйду, — сказала Галина, и он снова почувствовал сколько внутренней грации было в ее словах.

— Честно говоря, я удивляюсь, что вы ничего для него не сделали. Все-таки, я, правда, вам говорю, видно, как вы к нему относитесь.

— Да… То есть – нет. Ничего не сделала. Только все ждала, ждала, — снова сказала Галина и с радостью протянула Максиму коробку конфет, которые долго – долго перед этим доставала из чемодана.

— Вы любите конфеты? – снова спросил он, с живой усмешкой в глазах, радостью догадки. – А я вам случайно не нравлюсь?

— Очень нравитесь, — продолжала Галина.  – Более того, мы могли бы стать замечательными друзьями, и даже ближе…. Ешьте, пожалуйста, конфеты.

— Но? – Максим говорил заинтересованно.

— Но…. Так, вот я очень люблю с алкогольной начинкой.

— Так, понятно.

— Нет, дело не в этом. Просто….

— Просто что?

— Просто … видите ли, сейчас время, когда не совсем понятно, где начинается один человек, а где заканчивается другой.

— Да?

— Да… А он….

— Он с другой планеты?

— Что-то вроде этого.

— Вы знаете?

— Ой, я знаю, что вы мне скажете. Вы скажете, что я вижу свое отражение в нем. Вы скажете, что он несчастен, что на нем висит…

— Нет, я так не скажу.

— Не говорите! – Галина посмотрела на Максима теперь совсем спокойно, как будто бы слезы вытерла. – Не говорите, слышите!

— Я и не скажу.

— И не говорите. Просто… просто поймите, что… те правила, которые вы применяете для описания людей, в одних случаях — работают, а в других – нет.

— Вы такая особая?

— Да.

— Особая? – Максим даже напрягся.

— Да. Встретила его и стала совершенно особой. Впрочем, так о нем всегда все говорили. Каждый человек, его друзья, подруги. Все… Как бы вам объяснить. Такой был известный футболист. Знаете, его жена рассказывала, сама удивлялась. Когда он играл, то находил ее всегда глазами на трибуне, среди тысячи других людей. Знал, угадывал, где она сидела.

— В общем, я вижу, что Вам очень повезло, — в словах Максима зазвучали саркастические нотки.

— Да. И — нет, — сказала Галина.

— Так все-таки – нет?

— Так все-таки…… Послушайте, я устала, — заключила Галина. – И я очень хочу домой.

— Вы же только что уехали.

— Да…

— А когда — обратно?

— Завтра.

— Так быстро?

— Да.

Он встала, собрала вещи, и сошла с поезда на следующей станции.

***

Галина медленно шла по перрону, осознавая, что совсем ничего не сказала своему случайному попутчику, не объяснила. Она не смогла рассказать ему о всех тех горестях, которые переживала внутри. Но ей очень хотелось донести до него, такого молодого и неверующего ни во что – главное. Объяснить, что сфера, которой он занимался была очень далека от понимания кардинально важных вещей. Вот он слушал ее, так спокойно, так вежливо, так понимающе. Знал ли он, что она считала себя значительно хуже, чем он только мог себе представить? Ведь она так хорошо знала, что он во всем был прав, кроме, пожалуй, одного. Не было той силы на земле, которая могла как-то изменить ее отношение. От этого ей самой становилось иногда не очень комфортно, иногда грустно, и даже тяжело. Она понимала, что близкие люди, жена, подруги совершенно не заслужили такого ее к нему отношения. Она должна была бы его, это отношение — скрывать, не показывать на виду. Она должна была бы помогать ему жить той спокойной жизнью, на которую каждый человек имеет право, и к которой стремится. Вместо этого она несла ему память о себе, не удалившись, не запершись тихо, где-то в глуши, а сообщая ему о своей существовании. В этом и была самая главная трудность, с которой ей самой было сложно примириться.

Ей казалось, что она сможет защитить его, своим внутренним чутьем, своей интуицией. Будет там, где будет он. Сможет быть там, где есть он. И когда она будет там, с ним ничего плохого никогда не случиться. Она еще долго сидела на станции, в ожидании поезда. Что-то перебирала в своем телефоне, медленно прокручивая старые и новые сюжеты.

Ей попался фильм, японский, прошлого года, который назывался «Решение уйти». Когда она пошла когда-то в кино посмотреть его, то подумала, что, в общем-то, это, видимо, о расставании. Ей было грустно идти на этот фильм. Но когда она посмотрела его, то поняла, что не ошиблась выбором. Просто на Востоке смерть могла означать вовсе не расставание, а начало всего. Начало новой жизни и любви. На самом деле так оно всегда и получалось.

Когда она приехала домой, то вновь ощутила то странное чувства грусти, которое никогда не давало ей покоя, но которое сопровождало их знакомство. Потом она пообещала себе в который раз, что никогда не будет звонить ему, или появляться. Потом она поняла, что жизнь без него совершенно бессмысленна, и она всегда будет надеяться. Потом она снова пообещала себе никогда его не тревожить. Так и продолжался этот долгий и длинный монолог ее с собою, пока, наконец, он снова не давал о себе знать. И тогда мир снова вставал на свои места и приобретал нужные контуры.

Самое интересное в этой истории было то, что она потом много раз встречала Максима, он стал ее очень хорошим другом, и никогда не напоминал ей о том, что она так откровенно рассказала ему эту свою замечательную историю, оказавшись в одном вагоне поезда.

Нина Щербак