Загадочная смерть Моргана Робертсона

Философическая новелла

Он долго колебался, но решился на это. В последнее время дела шли из рук вон скверно. Его давний кредит, взятый на огранку алмазов, еще не был погашен, а книги, хотя и пользовались успехом среди интеллектуальной публики Нью-Йорка и Филадельфии, не приносили желаемого дохода. А тут еще и черствая навязчивость представителей банка с угрозами банкротства, что окончательно переполнило его терпение. Как же так: переступить через слово моряка? Но деваться некуда. Оценка камня прошла успешно в конторе ломбарда его приятеля, а иногда и собутыльника Самуэля Рубинштейна, за что Морган обязался выплатить последнему щедрые товарищеские комиссионные в размере 3 процентов сразу после получения всей суммы. Приблизительно через десять дней позвонил Рубинштейн, сообщив, что камнем заинтересовался один важный индус, желающий его приобрести.

За несколько часов до оговоренной встречи с ним в тесной квартире в Бруклине у Самуэля Рубинштейна Морган Робертсон вынул камень «Бахадури сабз» или «Зеленый богатырь» и долго, как бы погрузившись в глубокий сон смотрел на него. Вдруг его посетила убийственная мысль: он не сможет больше писать книги. И зачем ему тогда жить? Тем паче у него, как говорится, ни детей, ни плетей, а одна неведомая и невыразимая связь с этим драгоценным предметом, возраст которого восходит к XI-му столетию нашей эры. Затем, встрепенувшись, он еще раз бросил взгляд на филигранную арабскую или авестийскую вязь на крупном изумруде и, не мешкая, положил камень на его место в несгораемом шкафу, где кроме золотого нательного креста его деда, капитана дальнего плавания, больше ничего не наблюдалось. Гробовую тишину снимаемой им на окраине Нью-Йорка квартиры прервал телефонный звонок: «Мистер Робертсон?..», – спросила уверенным голосом телефонистка, – «Соединяем Вас…». Рубинштейн торопил, хотя было еще достаточно времени, чтобы не только добраться до переполненного Бруклина, но и выпить чашечку кофе с пирожным во французской пекарне на 5-й авеню…

У стола в маленькой и напоминавшей больше чулан комнатки тесной квартиры в Бруклине, в которой бурно кипела жизнь не поддающейся счислению еврейской семьи, сидели трое: Самуэль Рубинштейн, Морган Робертсон и Джамсетджи Ферози, парс из Бомбея (так он представился) –   напротив обоих. Напряженная осторожность сменилась располагающей бодростью, как только под конец Самуэль Рубинштейн выставил на стол бутылку еврейской водки с сырными галетами. Парс с довольно светлой кожей, нехарактерной для жителей Махараштры, откуда он родом, подытожил: «Господа, поскольку все уже между нами оговорено до мелких подробностей, я желал бы, чтобы мое имя оставалось в секрете. Это последнее условие, без которого ничего не может состояться»; – «Ну разумеется, мистер Джамсетджи Ферози! – лаконично отпарировал Морган Робертсон, найдя молчаливое одобрение во взгляде Рубинштейна: его бело-голубые глаза, как бывало в таких случаях, даже не бегали, обгоняя друг друга.  – Как же, мы все понимаем». «В таком случае не смею вас больше задерживать: до встречи», – сказал индус, оказавшись уже через несколько мгновений в ожидавшем его авто, быстро отъехавшим от подъезда и приветственно посигналившим приятелям. В это мгновение нерадостное предчувствие посетило Моргана Робертсона, исчезнув столь же немыслимо, сколь и пришло, заронив, однако, сомнение, отчего возвращение Робертсона домой оказалось окрашенным в сумрачные тона, прямо под стать мартовской погоде 1915 года. Уже перед сном он снова достал камень, переливавшийся густым перламутром моря и как бы усмехавшийся. «Ведь ничего же не случилось. – подумал он про себя. – Вот и славно», после чего уставился глазами в штукатурку потолка и вскоре заснул.

По общему соглашению сделку решено было совершить 24 марта – после празднования Навруза, зороастрийского Нового года, учитывая вероисповедание Джамсетджи Ферози; но не в Нью-Йорке, а в приморском пригороде Филадельфии Атлантик-Сити, известным своими казино и протяженными песчаными пляжами, для чего Морган Робертсон забронировал себе там номер в гостинице на двое суток, поскольку на следующий день рассчитывал еще выступить перед читателями. К 17.00 24 марта должен был подъехать Самуэль Рубинштейн, с которым Робертсон, разумеется, тотчас рассчитается, и на следующее утро они вернутся восвояси, попутно завезя полученную наличность в банк. Индиец не торговался: его вполне и сразу устроила цена, назначенная Робертсоном – 100 000 долларов; что несколько насторожило писателя и его друга из ломбарда, но желание обоих получить такую сумму опьяняло их, отстраняя от способности прагматического рассуждения. Да и парс выглядел, если не как падишах, то уж во всяком случае, как индийский раджа или высокопоставленный чиновник при дворе императорской династии Великих Моголов. Вместе с тем, Морган Робертсон осознавал, что продажа камня покончит с его писательством, сделав его в некотором смысле клятвопреступником… Да, именно так! Но финансовые проблемы, тянущиеся уже долгое время, опустошали его изнутри. Стало быть, он согласился расстаться с камнем, а вырученных денег хватит и его двум племянникам на образование, и ему самому еще долго коротать вечера на съемных квартирах в компании с рюмкой черного абсента. Этим ему удавалось заглушать порой острые и саднящие приливы стыда, не единожды посещавшие его с того недавнего дня, когда он, посмотрев на улыбающийся зелеными отблесками камень, решил от него избавиться, – так, похоже, избавляются от надоедливых, но верных друзей, которые, если прибегнуть к русскому присловью, не держат камень за пазухой.

Морган Эндрю Робертсон родился 30 сентября 1861 года в городе Осуиго, штат Нью-Йорк, на озере Онтарио, в семье капитана корабля на Великих озерах Эндрю Робертсона и Амелии, в девичестве Глессфорд. Получив среднее образование, почувствовал морское призвание и поступил юнгой в торговый флот, ходя в дальние плавания с 1876 по 1899 гг. После более чем двадцати лет морской жизни, став к этому времени первым помощником капитана, он уволился на берег, где принялся изучать ювелирное дело в колледже искусств Cooper Union в Нью-Йорке, а затем в течение 10 лет работал установщиком бриллиантов. Одновременно с этим он посвятил себя писательству, первый опыт которого приобрел еще в начале 90-х гг. XIX столетия: он активно публикует свои морские рассказы, очерки и новеллы в таких популярных журналах, как McClure’s и Saturday Evening Post. В последние годы своей жизни из-за ухудшившегося состояния его зрения ему пришлось отказаться от ювелирной практики, сосредоточившись только на написании литературных произведений. Гонораров ему не хватало, но ему удавалось иногда рассчитывать на вспомоществование со стороны нью-йоркской богемы, обществом которой он наслаждался еще с 90-х гг. Под конец жизни неустроенность и постоянные финансовые проблемы его сильно озлобили. Не располагая зажиточными родственниками, он оказался в замкнутом кругу, откуда, как выясняется, ему так и не удалось вырваться. Возможно у него бы все обустроилось дальше, но однажды он сделал свой выбор…

Морские странствия в конце лета 1896 года забросили Моргана Робертсона, к тому времени старшего помощника американского крупного торгового судна, в персидский порт Бендер-Аббас, на выходе из Персидского залива. Заход в этот порт был вынужденным: океан сильно штормило, а груз пряностей, перевозимый судном Робертсона из Бомбея в Нью-Йорк, был слишком драгоценным, чтобы подвергать его такому риску. По своему опыту Робертсон знал, что океан успокоится в течение недели, не раньше, а потому надо будет убивать время в местных кальянных или кофейнях, тогда довольно примитивных. Но деваться некуда: будущий писатель со спокойным фатализмом воспринял приказ капитана о непредвиденной, пока семидневной остановке в спокойном порту, защищенном протяженным Ормузским заливом и крупным островом Кешм с юга. Вскоре он, изнемогая от жары, оказался в довольно прохладной чай-хоне с поэтическим названием «Гулистан» и, пригубив темного ширазского вина, продолжал составлять свой морской дневник и править ранее сделанные записи. Чай-хона «Гулистан» являлась заведением не для матросов, а для офицерского состава и капитанов кораблей, то есть сахибов: рядовые моряки коротали время в основном в более дешевых портовых кальянных Бендер-Аббаса, где гашиш позабористее и арака покрепче. Впрочем, и все офицеры занимались тем же, разве что в более чистой и прохладной обстановке. На фоне последних Морган Робертсон выглядел белой вороной, поскольку гашиш не употреблял по определению, предпочитая ему хорошие мезо-американские сигары, которых брал с собой в плавание по несколько коробок, – в общей сложности несколько десятков сигар, и курил их в кают-компании, разве что пару раз в неделю. В первый же вечер он увидел проходящего через чай-хону дервиша в красном облачении и войлочном цилиндрическом копаке вместе с девочкой шести-семи лет. Возможно любопытство толкнуло встать с восточных подушек начинающего писателя и незаметно проследовать за ним: во внутреннем дворе перед небольшим фонтаном дервиш, держа девочку за руку, о чем-то оживленно беседовал с хозяйкой в чадре, а затем скрылся с ребенком в одной из дверей противоположной галереи. На другой день повторилось то же самое. Следующие два дня Морган Робертсон не видел ни благообразного мусульманского отшельника, ни девочки. И только на пятый день внезапно возник дервиш с девочкой, в десятом часу вечера, и объявил практически на безупречном английском языке: «Сейчас маленькая Шушаник вам исполнит песню. Помогите нам, кто чем может, господа моряки!» Набиравший прохладу воздух пронзил чистый детский голос, который показался первому помощнику журчащим и неторопливо усиливающимся горным родником. Песня исполнялась на фарси: Морган Робертсон хорошо улавливал ее слова, но не ведал об их значении:

Shab āfaridi, sham āfaridam

Khāk āfaridi, jām āfaridam

Biyābān o koohsār o rāgh āfaridi

 Khiyābān o golzār o bāgh āfaridam

 Ānam ke az sang āyine sāzam

Ānam ke az zahr nooshine sāzam.

Ānam ke az zaman sharabe sorkhe dervishro sāzam

Эти семь строк маленькая исполнительница повторила дважды, и Морган Робертсон вдруг вспомнил из урока географии в школе родного городка Осуиго, которую вел у него учитель-поляк, эмигрировавший из России, что в Бендер-Аббасе останавливался в 1470 году на обратном пути из Индии великий русский путешественник и автор «Хожения за три моря» Афанасий Никитин: «Вероятно, мало что изменилось за эти более чем четыре столетия в Персии», – подумал про себя старший помощник. Подняв глаза, он увидел перед собой белокожую девочку, явно аристократического рода-племени, протягивающую к нему войлочный колпак дервиша, куда уже его офицеры накидали звонкую монету. Морган сгреб все бумажки, находившиеся в кармане его форменной офицерской рубашки навыпуск, и положил их в глубокую шапку отшельника. Вскоре девочка и дервиш растворились в том же направлении, что и раньше. Вечером седьмого дня к Робертсону, занятому своими записными книжками, подсел сам дервиш и, поблагодарив за щедрое подаяние, продолжил на английском, по-восточному плетя узорчатые кружева своего рассказа. Ему было немногим за семьдесят, и он происходил из рода сардаров Исфахана. В молодости жил в Париже и Лондоне, закончив Оксфордский университет. Всерьез занимался исследованием творчества Уильяма Шекспира, придя к заключению, что Шекспиров существовало несколько. Возвращаясь на родину, в Конии, в Османской империи, присоединился к суфийскому ордену Мевлеви, некогда основанному персидским мистиком Джалаладдином Руми, и, достигнув там высшей степени, бросил и все и стал скитающимся дервишем. Девочка, с которой он шел в Индии, чтобы отдать ее там на воспитание своим влиятельным родственникам, происходила из армянской княжеской фамилии Орбелян: ее отца и мать с тремя чинами кавказской милиции, сопровождавшими их, недалеко от Арарата зарубили курдские разбойники, промышлявшие грабежом, на обратном пути в Эривань. Ребенка не тронули, а переправили вместе с добычей через русскую границу и доставили вождю своего племени, кочевавшего между Баязетом и озеро Ваном. Курдского шейха звали Ахмедом Кувади. Вот у него как раз в том время и оказался в гостях красный дервиш. Вместе с девочкой разбойники передали и крупный изумруд. Перед тем как быть застреленной курдскими разбойниками, ее мать, грузинка София Бараташвили, просила на фарси, чтобы девочку не разлучали с этим камнем, поскольку он – ее приданое. И горе тому, кто этот камень, снабженный сакральной надписью, заберет по злой воле и продаст его. Никто из суеверных грабителей не тронул камень и быстро передал его вместе с ребенком Ахмеду Кувади, который, в свою очередь, желая избавиться от высокородной девочки и ритуального камня, передал эту часть добычи красному дервишу, обеспечив старого и малого на первое время средствами на пропитание и дорогу. С ребенком и изумрудом дервиш решил отправиться к своим родственникам в Бомбей и передать девочку своим состоятельным родственникам, которые смогли бы ее воспитать в армяно-григорианской или сиро-яковитской вере отцов и впоследствии выдать замуж за достойного единоверца. Так за пару месяцев дервиш с ребенком дошли до Бендер-Аббаса, уже отсюда желая попасть на корабль и доплыть до Бомбея. Морган Робертсон тут же написал рекомендательную записку Джорджу Дэвису, капитану стоящего в порту английского судна «Королева Елизавета», и, вырвав лист из дневника, передал его дервишу. Уже прощаясь, отшельник обратился к первому помощнику с особой подчеркнутостью: «Джентльмен, не могли бы вы мне оказать одолжение?.. Мы с Шушаник, надеюсь, скоро будем в Бомбее. У меня там богатые и влиятельные родственники. И я бы очень не хотел, чтобы они узнали о камне. Сами понимаете, мало ли что начнется после этого, ведь камень по существу достояние нашей страны Ариев. Не смогли бы вы взять камень на время к себе, достопочтенный сахиб? Пройдет время и вас найдут и вознаградят за длительное хранение. Уверяю вас, вы не пожалеете. Только одно условие: вы не должны никому ни продавать, ни отдавать этот камень». «Странный дервиш, – подумалось Моргану Робертсону, – не исключено, что русский разведчик». А вслух он спросил: «А что мне даст этот камень?» Дервиш как будто ожидал подобного вопроса и, нисколько не смутившись, отвечал: «Вам как будущему писателю – все. Вы сможете заглянуть за горизонт времени… К тому же, он обучит вас управлять своими снами, а это многого стоит»; – «Предположим, я соглашусь, – сказал Робертсон, – но пока я не знаю истории этого артефакта и, стало быть хочу, чтобы вы мне ее изложили». Старпом предложил персу одну из двух остававшихся у него в плавании сигар: «Не откажусь, – несколько расслабленно и отвлеченно вымолвил бывший студент Оксфорда. – Итак, этот камень связан с историей нашего народа и его древней веры с олицетворением ее в образе Зервана Акараны, бескрайнего времени, господствующего над пространством и в пространстве; времени трансцендентного и имманентного, как выразились бы ваши деятели из Оксфорда и Кембриджа… Надписи на камне, выполненные на пехлевийском языке, гласят следующее: 1) всякая вещь имеет свою противоположность, свет и тень; 2) бойся не смеющегося, но ухмыляющегося камня. Я давно слышал об этом камне, но вот благодаря армянской девочке и, увы, ее несчастью мне удалось прикоснуться к святыне. Считается, что надписи на камне были выполнены в X веке нашей эры тайными жрецами-зерванистами, скрывавшимися в Хорасане и на Памире от бесчинствовавшей в то время у нас суннитской инквизиции. Некоторые зерванисты находили убежище в суфийских орденах, как и несколько позже, к примеру, у Бекташа Хорасанского. Но совершенно ясно, что некогда «Бахадури Сабз» («Зеленый Богатырь»: это наименование камня; его называют равно и смеющимся камнем) принадлежал знаменитому персидскому поэту-суфию Фарид-ад-дину Аттару, жившего в XII-XIII вв. Последний является автором потрясающей поэмы «Беседа птиц», состоящей из 4500 строк. Сюжет этой поэмы незамысловатый: по рассказу Удода, однажды пернатый бог Симург, пролетая над Китаем, обронил свое перо, после чего Китай стал благословенной страной. Тогда на поиски Симурга отправились многие птицы; из них вечной обители достигли только тридцать – ей оказалось большое озеро, взглянув в которое как в зеркало, птицы поняли, что они и суть Симург. Согласитесь, это прекрасная метафора Зервана, бесконечного времени – трансцендентного и имманентного. Однако в поэме имелась и устная часть, не вошедшая ни в одну из ее рукописей. Она повествовала о том, как над берегом озера Сокол потерял свое перо и, спустившись к кромке воды, обнаружил там камень «Бахадури Сабз», который и принес затем Фарид-ад-дину Аттару. От него он попадает к монгольскому наместнику Грузии и Армении Борате-Байрактари, давшему начало грузинской княжеской фамилии Бараташвили, и так доходит до наших дней. Есть даже версия, что на родовом четырехчастном гербе Бараташвили в правой верхней доле на лазоревом фоне изображено не знамя, а наш ромбовидный изумруд со своим золотым смеющимся отсветом. Ознакомьтесь с их гербом при возможности». Старик слукавил: он не прочел Моргану Робертсону третью весьма миниатюрную и даже еле заметную древнеперсидскую надпись в нижнем торце камня. Что тут сказать: вероятно по какой-то причине или предчувствию он предвидел венец предприятия. Далее дервиш подытожил: «Пристально всматриваясь в «Бахадури Сабз», смеющийся камень, можно разоблачить будущее событие с его противоположностью – ухмыляющимся камнем; это тень «Зеленого Богатыря», способная формировать катастрофы и даже стихийные бедствия по грехам рода человеческого; однако с ее помощью можно все это прогнозировать и смягчать последствия оного». И тут впервые в сознании Моргана Робертсона возник огромный айсберг, в одном из исландских диалектов называемый Гринмбергом, сумрачно ухмыляющейся ледяной горой. «Ну, нам пора, молодой человек. И мой вам совет: не окажитесь ненароком во власти тени «Зеленого Богатыря»; не поддайтесь ее влиянию. Клинок этого изумруда – обоюдоострый. Да, и зовут меня Джамшид Искандари. Близнец, по-вашему. Надеюсь, еще свидимся в этом мире». Задумчиво сказав последнее и явно не веря в него, он резко протянул камень Моргану Робертсону: у того на мгновение потемнело в глазах; когда старпом пришел в себя не было ни дервиша, ни Шушаник. «Вот ведь любопытно, – пришла мысль Моргану, – Близнец Искандари или Александра. Какого Александра. Разумеется, Александра Великого, Искандера Двурогого или Македонского». Перед ним на столе лежала не так давно сделанная фотокарточка красного дервиша с армянской девочкой, гладившего козла. «Кто бы сомневался, – мелькнуло в голове у начинающего писателя, – и македонский козел здесь, и шиитская секта малоазийско-балканских пьяниц Бекташия при деле. И все это мне на голову в один из обыкновенных заходов в порт, как мне казалось, одной из самых скучных стран мира». Он убрал фотокарточку в карман вместе с камнем, одним махом допил пиалу ширазского вина и вышел подышать вечерней свежестью во внутренний двор чай-хоны к фонтану. На следующее утро они отплыли и, благополучно преодолев два океана, в ноябре встали на нью-йоркском рейде. Но уволился на берег Морган Робертсон почти три года спустя, когда им уже была написана в 1897 году одна из наиболее знаменитых пророческих повестей в мировой литературе «Тщетность, или Гибель Титана» (в русском переводе Ю. Суленко), изданная за четырнадцать лет до крушения трансатлантического лайнера «Титаник».

В свое время выдающийся неоплатонический философ Прокл Диадох (412-485), составляя свой подробный комментарий на диалог Тимей, создал математическую модель человеческой души. Но как оказаться в средоточии события, которое должно произойти намного позже, передав его хотя бы в основных подробностях, на что люди могли бы обратить внимание заранее во избежание непоправимых последствий? Разумеется, Морган Робертсон задумывался о подобной математической модели, в которой бы заключалась, если угодно, душа грядущего события, но недостаток математического и инженерного образования скрыли от него достижение желаемой цели, а потому главными помощниками здесь для него являлись расширявший сознание черный абсент и «Бахадури Сабз». Однажды, еще находясь в своей каюте, он в отсвете зеленого камня и едва уловимом теневом спектре этого сияния, внезапно увеличивавшемся в его сознании и мгновенно заполнившем каюту, так что иллюминатор исчез из виду, он узрел тот самый Гринмберг, ощутив в своем сердце сумрачную ухмылку, объявшую его изнутри и снаружи и проявившую то, еще довольно далекое по времени грядущее событие: гибель огромного корабля, таящаяся в теневой складке ухмыляющегося камня… Вдруг моментально все исчезло, на его лбу выступили крупные капли пота. Старпом посмотрел на часы: выходит, он находился в экстатическом состоянии почти полторы минуты. Потом он принялся писать, не выходя из своей каюты около суток, и очнулся от работы лишь после того, как его вызвал капитан корабля, уже ставший беспокоиться о его здоровье… Итак, у него получилось: его долго не оставляла ликующая мысль об успехе, но увы, всякий успех, как говорят философы, призрачный.

В главном пророческом произведении Моргана Робертсона «Тщетность» речь идет о гибели огромного британского трансатлантического лайнера под названием “SS Titan”, считавшегося непотопляемым и по этой причине имевшего на своем борту недостаточное количество спасательных шлюпок. Далее по сюжету: во время рейса в апреле месяце «Титан» столкнулся с айсбергом, затонув в Северной Атлантике, что привело к гибели почти всех находившихся на борту пассажиров. Реальный «Титаник» столкнулся с айсбергом в ночь на 14 апреля 1912 года: действительно жертв оказалось очень много, поскольку корабль не располагал должным количеством спасательных шлюпок. В обоих случаях фигурирует иранское сакральное число 14, характерное и для зороастризма, и для шиитского ислама: стало быть, повесть была опубликована за 14 лет до катастрофы, произошедшей 14 числа.  В общем в повести многое совпало с произошедшим в жизни: и основные тактико-технические характеристики судна с его водоизмещением, и время крушения в апрельскую полночь, и причина крушения из-за предельной скорости в сложной ледовой обстановке, вследствие чего столкновение с айсбергом и критические повреждения правого бока, ну и, разумеется, нехватка спасательных шлюпок из-за уверенности судовладельцев непреодолимой живучести корабля. В 1914 году повесть «Тщетность» была переиздана: автор убрал из нее некоторые анахронизмы, имевшие место в первой редакции, добавив в нее небольшую новеллу «За пределами спектра» (нам уже ясно, о каком спектре идет речь), в которой предвидел будущую войну между США и императорской Японии: без объявления войны последняя нападает на американские корабли, направлявшиеся на Филиппины и Гавайи; японский флот, уже подошедший к Сан-Франциско, остановлен американским героем, использовавшим трофейное чудо-оружие – ультрафиолетовый прожектор, применяемый японцами, но изобретенный предателями-американцами для ослепления своих экипажей и выхода из строя навигационных приборов. Здесь некоторым образом автором предсказано появление современных средств радиоэлектронной борьбы (РЭБ).

Являясь автором «Первоначальных: трех законов и Золотого правила», повести о детях, переживших кораблекрушение, растущих вместе и полюбивших друг в друга, Морган Робертсон оказал существенное влияние на последующее творчество писателей: ирландца Генри де Вер Стэкпула (1863-1951), автора любовного романа «Голубая лагуна» (1908 год) и американского беллетриста Эдгара Райса Берроуза (1875-1950), прославившегося своим «Тарзаном. Приемышем обезьяны»; кстати, последний один из основоположников обоих жанров: научно-фантастического романа и фэнтези в США, чтение произведений которого содействовало выбору жизненного пути таких знаменитых деятелей и популяризаторов науки, как фантасты Рэй Брэдбери и Роберт Хайнлайн, и астрофизик Карл Эдвард Саган. Но почему не стал классиком сам Морган Робертсон и отчего у него такая трагическая судьба? Это мы и рассмотрим ниже.

В отношении судьбы тут, как говорится, все понятно. Морган Робертсон нарушил свой устный договор с красным дервишем, а вот широкое литературное признание могло его обойти стороной из-за того, что он до конца не отдался писательству, ища счастье и на ювелирном поприще в огранке и установке бриллиантов, что понятно, ведь он стал хранителем камня, некогда принадлежавшего великому поэту-суфию Фарид-ад-дину Аттару, автору «Беседы птиц». Он попытался играть со смеющимся камнем, излучающим золотое свечение (как на родовом гербе Бараташвили), а в итоге навлек на себя его ухмыляющуюся тень, из которой он уже не вышел, Красный дервиш предвидел это, но не в его правилах изменять человеческую судьбу, тем более что под его покровительством уже находилась судьба княжны Шушаник Орбелян. Восприняв все в поверхностном игровом смысле, как игра в бридж или на бильярде, Морган Робертсон перешел границы потустороннего, навлекши на себя действие непреодолимых сил. И все же он мог еще отступить, но точкой невозврата стало его решение продать или в крайнем случае заложить легендарный камень, являвшийся приданым армянской княжны. Желая увидеться со старпомом, старик понял, что встретит его уже в совершенно ином виде. Хотя, конечно, оставался некий шанс: игра всегда предполагает оный. Мог бы он осуществится? Возможно. Но его вероятность вряд ли превышала десятую часть от целого. Последнее всегда уловка, желание воспользоваться случайно образовавшейся складкой в потоке абсолютного и спроецированного им относительного времени. Разумеется, иногда случай формирует последующую судьбу, предоставляя ей новую возможность. Увы, наша история как бы полностью отражается в замечательных словах песни Андрея Макаревича «Памяти Высоцкого»:

И тогда я решил убежать, обмануть, обвести обнаглевшее время,

Я явился тайком в те места, куда вход для меня запрещен –

Я стучался в свой дом, в дом, где я лишь вчера до звонка доставал еле-еле,

И дурманил меня сладкий запах забытых, ушедших времен.

И казалось – вот-вот заскрипят и откроются мертвые двери,

Я войду во вчера, я вернусь, словно с дальнего фронта домой –

Я им все расскажу, расскажу, всё что будет, и, может быть, кто-то поверит,

И удастся тогда хоть немного свернуть, хоть немного пройти стороной.

И никто не открыл. Ни души в заколоченном брошенном доме.

 Я не мог отойти и стоял, как в больном затянувшемся сне –

Это злая судьба, если кто-то опять не допел и кого-то хоронят.

Это время ушло. И ушло навсегда. И случайно вернулось ко мне.

1980 год

Текст песни написан на смерть Высоцкого спустя более чем шестьдесят пять лет после смерти в Атлантик-Сити Моргана Робертсона, но очень органично накладывается на судьбу последнего, однажды решившего с помощью артефакта «убежать, обмануть, обвести обнаглевшее время», обманув в итоге сам камень, запечатлевший на себе вековую память индоиранских народов.

В шикарном номере викторианской гостиницы The Charles Street Inn в Бостоне за чайным столиком сидели три человека: седой белый как лунь старик, отличавшийся своей стройной статью наподобие сухой виноградной лозы, красивая девушка в восточной домашней одежде с тонкими аристократическими чертами лица и господин Джамсетджи Ферози. Старик попросил девушку на прекрасном английском выйти в другую комнату, и она тут же удалилась. Далее разговор продолжился на фарси. Старик обратился к Ферози: «Да благословят нас Зерван Акарана и Ахурамазда! Сахиб не выполнил условия устного договора, запечатленного кровью в ином мире. Если бы он сдержал слово, то его вознаграждение составило бы 1 млн. 400 тыс. долларов. Что ж, он сам назначил себе цену. Но мы должны дать ему еще один шанс, чтобы не винить себя затем в содеянном. Возьмешь коробку из четырех сигар, три из которых пропитаешь ядом из Бомбея. Одну сигару оставишь для себя неотравленной. Если он вдруг возьмет неотравленную сигару, то найди в себе мужество, племянник, и умри как подобает мужчине из страны Ариев, как умирали персы, не предавшие благую веру и терзаемые черными арабами, а я найду способ вскоре вернуть приданое Шушаник. Если он возьмет отравленную сигару, то смерть наступит приблизительно через полчаса-сорок минут, а через пятнадцать, от силы двадцать минут он спокойно уснет, чтобы вскоре предстать пред Господом. Тогда действуй по разработанному нами плану. Как следует отблагодари русского еврея: он – хороший человек, хоть из-за своей нищеты и занимается неблаговидными делами по ломбарду. Не ведая того, он сослужил нам хорошую службу. Шушаник не должна знать этих подробностей. Уверен, что вскоре увидимся, дорогой племянник». «Слушаюсь, дядя», – по-военному отрезал господин Джамсетджи Ферози и, поклонившись, спешно вышел из номера…

25 марта 1915 года в Атлантик-Сити выдался довольно прохладным. Когда заблаговременно в номер отеля «Роза ветров» вошел Морган Робертсон, то попросил прислугу растопить камин: в помещении резко ощущалась влажная промозглость. К назначенному часу к гостинице подъехала машина Джамсетджи Ферози, и лиловый тамил вошел в номер вместе с бомбейским купцом, неся кожаный саквояж с долларами. Ферози и Робертсон поприветствовали друг друга, и парс попросил тамила оставить их наедине: тот, откланявшись, вышел наружу. «Вот вся сумма, как и договаривались, – как бы выпалил Ферози. – Итак, мистер Робертсон, меня интересует «Бахадури Сабз». Писатель вынул изумруд из кожаного футляра и положил на стол, находившийся посередине залы. Ферози для порядка достал увеличительное стекло и проверил надписи: «Да, это он, – выразительно подытожил парс и спустя мгновение добавил. – Не желаете ли сигару, мистер Робертсон?» – «Да уж не откажусь, господин Ферози, а я вот предлагаю по рюмочке абсента» – «С большим удовольствием», – парировал парс, с едва скрываемым волнением вынимая коробку с четырьмя сигарами. Но, как и предвидел красный дервиш, бывший старпом взял отравленную сигару, а его племянник лежавшую слева и слегка помеченную сбоку чернилами. Ароматный дым кубинских сигар наполнил помещение: для Ферози время текло как вечность. Буквально на пятнадцатой минуте Робертсон, начиная о чем-то догадываться, спросил Ферози: «Скажите, а что значит мелкая надпись на нижнем торце камня, о которой мне ничего не сказал его прежний хозяин?»  – «Надпись на пехлевийском, господин Робертсон, – отвечал парс, – ее можно перевести следующим образом: горе тому, кто нарушает радость Навруза». В этот момент голова Робертсона склонилась к столу и раздалось сопение уснувшего человека, на сей раз навсегда… Ферози спрятал камень в кармане своего шерстяного сюртука, высыпал доллары на стол из саквояжа, отсчитал из них 14 тыс., положил их обратно в саквояж, а оставшуюся массу бросил (вместе с сигарами) в жарко тлевший камин, и комната наполнилась едким запахом типографской краски, перебившим настоявшийся сигарный аромат. Это взбодрило Ферози. Он еще раз подошел к столу, налил в находившийся здесь пустой бокал почти до краев абсента и, залпом выпив французское зелье, бросил бокал в камин и, схватив саквояж с оставшейся наличностью, вышел вон из номера: мгновение – и авто его уже мчало в сторону Нью-Йорка.

Самуэль Рубинштейн, почувствовав неладное еще при приближении к Атлантик-Сити, тут же отыскал «Розу ветров» и, словно ошалевши, ворвался в номер: в нем вместе с камином, только что поглотившим 986 тыс. долларов, остывало тело и его приятеля Моргана Робертсона. Вскоре вызванный полицейский врач констатировал смерть от отравления паральдегидом, но до сих пор неизвестно, так ли было на самом деле…

Рубинштейн похоронил друга за свой счет на кладбище Грин-Вуд в Бруклине: он же оплатил и кальвинистского священника для отпевания приятеля. На похороны пришло несколько человек из нью-йоркской богемы, поэты, художники, люди ныне совсем позабытые. Через две недели Самуэлю Рубинштейну позвонили из одной еврейской благотворительной организации, пригласив его забрать выписанный на него чек на сумму 14 тыс. долларов. Перечисливший сумму отказался раскрыть свое имя. Рубинштейн все понял. Деньги оказались кстати: на них русский еврей открыл небольшое закройное ателье неподалеку от 5-й авеню и, распрощавшись с ломбардом, перестал зарабатывать скорбные средства на слезах людей. Говорят, с тех пор дела у него пошли в гору.

По сообщению кладбищенского смотрителя, в начале мая 1915 года в два часа пополудни у могилы Моргана Робертсона видели трех людей: роскошно одетую девушку с тонкими чертами лица, седобородого стройного высокого старика в новом черном смокинге с резной тростью из сандалового дерева в руке и мужчину в одеянии индийского купца. Девушка дважды исполнила короткую песню на восточном языке. Несомненно, это была та песня на фарси из семи строк, некогда исполненная Шушаник Орбелян в чай-хоне для морских офицеров персидского портового города Бендер-Аббаса:

Ты ночь создал, а я свечу;

Ты глину создал, а я чашу.

Леса, долы и горы создал Ты.

А я парки, цветники и сады.

Я тот, кто из камня зеркало сотворит;

  И тот, кто из яда напиток изготовит;

И тот, кто создаст из времени красное вино дервиша.

С тех пор их никто в Бруклине больше не встречал. Правда, портной мастер Рубинштейн говорил, что жили они затем в Калифорнии и помогли многим жертвам начавшегося в апреле 1915 года геноцида армян в Османской империи. Впоследствии купец отправился в Европу, девушка вышла замуж за киликийского аристократа, став попечительницей армянского монастыря Святых Иаковов, Иакова Зеведеева и Иакова, брата Господня, в Иерусалиме, а красный дервиш, дожив почти до ста лет, в конце концов уехал в Иран и нашел свое упокоение в Башне молчания в Йезде, священном городе зороастризма.

В завершении стоит дать некоторые пояснения в отношении поэмы Фарид-ад-дина Аттара «Беседа птиц» или «Мантик ат-таир». Дело в том, что в пернатом боге Симурге персидский суфий зашифровал платонического Демиурга и, стало быть, Ахурамазду древнеперсидской религии, которому в индоарийской традиции соответствует Ишвара, а у балто-славян, по данным Николая и Елены Рерихов, Извара, что подтвердил бы и академик Олег Трубачев. Но за всеми этими эпитетами и определениями стоит невидимый и наблюдающий за Мирозданием бог Зерван Акарана, всевидящий, сосредоточивший в себе пространство и время, но не вмешивающийся в дела людей и всегда достигающий своей цели на всех планах бытия и в вечности. О чем гласит и «сулейманийский пергамент», фрагмент курдской поэмы на языке «горани», написанной на куске оленьей шкуры пехлевийским алфавитом и повествующей о трагических событиях исламского завоевания Курдистана: «Разрушенные храмы, костры потушены, | Величайшие из великих спрятались, |

Жестокие арабы уничтожили | В деревнях бедняков до Шарезура, | Они порабощали девушек и женщин, | Храбрые мужчины ныряли в их кровь; | На пути зороастризма остался один Ахурамазда, никого не жалевший…». Вот поэтому тридцать птиц, долетевших до вечной обители, не увидели Симурга-Демиурга, а ощутили себя им самим в своем единстве, что никак не означает, будто этого бога нет, или он растворен в озере, которое, с другой стороны, предстает мыслящей субстанцией и некоей божественной мастерской. Тут вспоминается апокрифическое Евангелие детства от Фомы, в котором описывается, как дитя Иисус слепил из глины птиц небесных, оживил их, и они улетели. В нем Иисус Христос выступает в качестве Симурга-Демиурга, учитывая, что Δημιουργός в переводе с греческого в узком смысле ремесленник и горшечник, а в широком – Создатель, Творец. С другой стороны, следы древней веры в этого незримого, но сущего Бога, будь то Дьяус-Зевс, Юпитер, Извара-Сварог, Уран-Варуна и пр., ныне ученые обнаруживают по всей индоевропейской ойкумене, начиная от Таримской долины в Китае и до Оркнейских островов. Это была первая монотеистическая религия, запечатленная в индоарийских Ведах и индоиранской Авесте, приверженцы которой до сих пор существуют в Иране и Индии и исполняют свои службы в Аташ-гяхах – храмах Огня. Ее цвет бело-красный, сохраненный в государственных флагах Ирана, России и практически всех балто-славянских государств, а иудаизму и исламу она дала учение о Святом Спасителе Саошьянте, осуществившееся затем в христианстве. Ну а к историческим курьезам относится, пожалуй, то, что красным дервишем революции называли некоторые соратники Льва Троцкого, о чем нами некогда упоминалось. Последний любил красное вино, а для главного пограничника Вячеслава Менжинского его и вовсе присылали из Шираза: без оного этот чекист, знавший в совершенстве фарси, по воспоминаниям ветеранов Лубянки, не мог воспринимать классическую персидскую поэзию.

     Владимир ТКАЧЕНКО-ГИЛЬДЕБРАНДТ (ПРАНДАУ), GOTJ KCTJ,

фото автора

                                                                            военный историк, переводчик