А.Г. Интервью происходит по весьма значительному поводу: Искан получил звание «Почётный деятель искусств России».

Искан, что это за звание, кому оно присуждается, кем, и какие профиты художник получает от обладания этим очень почётным званием?

Искан. Профитов абсолютно никаких, кроме того, что оно почётное. Присуждают его общественные организации: общественная организация патриотического воспитания граждан «Гражданское общество», Московский союз писателей, Международная академия современных искусств и рейтинговый центр Профессионального союза художников России. Присуждается по сумме заслуг. В моём случае это было 14 медалей за 24 месяца с мая 2021 по май 2023 года, и до того тоже были заслуги.

Присуждается это звание любым творческим людям в любых областях. Организаторам культурного и творческого процесса это звание тоже присуждается: кураторам выставок, музейным деятелям, арт-критикам и так далее.

А.Г. Ты получил красивый нагрудный знак с этим званием. Вероятно, ты передашь этот знак своим детям, чтобы гордились, и чтобы внуки имели возможность поиграть дедушкиными наградами и ходить героями?

Искан. «Играл его очаковской медалью», по Грибоедову… Лично я от этого звания получаю творческий заряд, мне хочется ещё больше и лучше творить и делать новые арт-проекты.

А.Г. Начнём с твоего детства! Кто провоцировал тебя на искусство?

Искан. Я родился 17 января 1956 года. Родители были учителя двух простых школ города Тирасполя, который сейчас столица непризнанной Приднестровской Молдавской Республики.

Семья была культурная, особенно папа: чем только он не интересовался! Так само собой получилось, что я поступил в МГПИИЯ – Московский институт иностранных языков имени Мориса Тореза, потому что я учился в английской спецшколе, а потом перешёл в середине девятого класса в обычную школу. В обычной школе я должен был учить английский, но поскольку я знал его слишком хорошо, мне дали немецкий факультативный, и потом, когда я приезжал в Германию, я изъяснялся не хуже любого гастарбайтера, то есть меня понимали, и я тоже немцев понимал, хотя темы были серьёзные: организация семинаров в России, юриспруденция и так далее. Кстати, французский я так же поверхностно знаю.

А.Г. Есть у людей такая способность: у них есть такие доминирующие внутренние языки, то есть привязанные к тем или иным рецепторам. Вот есть визуалы, есть синестетики… Если из тебя получился художник, то ты не мог не быть художником в детстве.

Искан. Всё к этому шло! Уже тогда были самопальные тесты в журналах типа «Знание-сила». И как только я начинал себя тестить, выходило что-то изобразительное или литературное, либо психология.

А.Г. Расскажи, как ты первый раз в жизни пересёкся с изобразительным искусством!

У тебя любимое направление геометризм, абстрактный. Как-нибудь это в детстве проявлялось?

Искан. В Тирасполе был такой художник Фойницкий, соцреалист. Он писал в стиле соцреализма ещё до того, как этот термин появился. Он был участником Гражданской войны, он в Тирасполе создал свою школу. И это притом, что Михаил Ларионов оттуда же. О существовании Ларионова тогда никто не знал, а если знал, то молчал, потому что это было запретное эмигрантское имя. Когда мне было лет шесть, папа привёл меня в дом-мастерскую Фойницкого, минутах в восьми пешком от нашего дома. Частный сектор, мазанка. Я вошёл, десять минут покрутился и оттуда убежал, потому что стоял страшный запах растворителей. Я ведь их уже тогда не переносил, а сейчас тем более. Так что представь себе, если бы я в Суриковке учился… У меня на растворители не аллергия, а ИДИОСИНКРАЗИЯ! Я всегда писал живопись без них!

А из геометрии… Вот всегда психологи спрашивают: первое в жизни ощущение, когда ты боялся, когда у тебя был страх ужасный, когда на всю жизнь осталось у тебя отрицательное ощущение. И я вспомнил! Это было тогда, когда я порезал гэдээровские сандалики!

А.Г. Что такое гэдээровские сандалики в 1956 году в Тирасполе?

Искан. Это был уже какой-то 1962 год, потому что я, как будто взрослый, резал их не какими-то детскими, а настоящими взрослыми трофейными довоенными, а может быть даже дореволюционными золингеновскими ножницами моей прабабушки графини Ганской. «Достать» такие сандалики в Москве было проблемой, а уж в Тирасполе это была вообще фантастическая вещь. Я, ни разу их не надев, стал с ними играть, и мне захотелось что-то такое красивенькое сделать. А они, как римские сандалии, состояли из таких полосочек. Я эти полосочки порезал на прямоугольнички и квадратики и стал из них делать какие-то фигурки: ромбики, прямоугольнички, треугольнички – геометризм, на самом деле! Никаких сердечек – именно геометрию! Я прекрасно понимал, что меня за это взгреют по страшной силе! Папа пришёл, посмотрел …

А.Г. Резал и боялся! «Воровал и плакал»!

Искан. Но поскольку папа и мама педагоги, они не стали меня наказывать! Я очень покаялся и каюсь до сих пор!

А.Г. И на долгие года завязал с изобразительным искусством?

Искан. Ну нет, не так всё просто! Я долго к искусству шёл. Папа выписывал «Работницу», «Огонёк». Там были прекрасные по тем временам, красивые иллюстрации – соцреализм в основном, но они были хорошего качества и ещё там были русские дореволюционные и мировые классики. Я их с удовольствием смотрел. В школе, классе в третьем-четвёртом, я был фаворитом по лепке фигурок из пластилина, делал их идеально, и все удивлялись, как я это делаю. Я всегда искусством интересовался. Когда в Москву приехал, в институт поступил, знакомые девушки стали меня по музеям и выставкам таскать.

Потом я стажировался в Интуристе, как все ребята с переводческого факультета. Но, в отличие от всех, я в Интуристе не просто отстажировался, а проработал почти полгода. У меня там специализация была: музеи, храмы и всё, что связано с изобразительным искусством, потому что я это любил.

А.Г. Искан, когда я смотрел твою биографию, то отметил, что твоё филологическое образование и твой живой ум, конечно, отразились на тебе. Тебя направили на курирование шведской команды на спортивной Олимпиаде 1980 года в Москве. Ты шведский язык знаешь?

Искан. У меня в инязе был шведский язык, начиная со второго курса. Я его невероятно быстро выучил, потому что шведский — это что-то между английским, который я и так прекрасно знал, и немецким, который у меня факультативом в аттестате зрелости. Я шведским увлёкся и в Интуристе работал именно со шведским. Был огромный спрос в сезон на гидов-переводчиков шведского языка.

А.Г. Искан, ты после путча получил какой-то интересный грант благодаря твоим прежним связям, когда ты возглавлял переводчиков команды Швеции на Олимпиаде-80.

Искан. Олимпиада-80 к этому имела очень далёкое отношение, потому что грант Маргарет Тэтчер – это когда уже развалился Советский Союз. Я сдавал экзамены и проходил собеседование с января по апрель 1993 года в Москве. Потом уехал в Кингстонский университет под Лондоном к первому сентября того же года. Однако толку от этого не было, потому что я как бывший внешнеторговый директор «красных советских директоров» был избалован и не был способен полноценно учиться. Я даже не пошёл на сессию, потому что я бы её «успешно завалил». Там сессия один раз в год.

А.Г. Это не только оплата обучения, а проживание, еда…

Искан. Да, грантом всё предусматривалось. Какое-то время, в начале, я жил в общежитии, потом нас расселили в Кингстоне по семьям, а потом я даже там жить не стал. Я снял комнату в Лондоне на Килберне, туда я выписал жену и потом старшую дочь, и успешно грант свой таким образом досрочно проел.

А.Г. Когда ты проедал грант Маргарет Тэтчер, ты по музеям не ходил, лекции не слушал?

Искан. Вот как раз это я и делал! Председателем наблюдательного совета университета был председатель совета директоров крупнейшей строительной фирмы Bovis. Фирма, кстати, среди прочего построила Смоленский пассаж в Москве. И вот я попросил даже не ректора, а самого председателя, чтобы я параллельно ходил на факультет искусств. Этот факультет там гораздо лучше, чем мой факультет права и бизнеса. Он подозвал к себе ректора, ректор – декана. Все прекрасно знали, кем я был в Советском Союзе, знали, какую я высокую должность занимал. Взяли они с меня честное слово, что я не буду отставать по учёбе. Потом «двойной председатель» спросил: «Ну что, у тебя там зазнобушка?» Я ответил: «Побойтесь бога, мне 37 лет, а им всем по 17-18», и ходил я с большим интересом на факультет истории искусств. А почему я в Лондон любил сбегать? – Потому что шасть-шасть по музеям, по галереям!

А.Г. А курсы лекций свои слушал?

Искан. Слушал, но было уже понятно, что я отрезанный ломоть и сессию не сдам. Понятно было мне, во всяком случае.

А.Г. Музеи, галереи… Кто из художников произвёл на тебя впечатление? Что ты там для себя открыл?

Искан. Я один из первых россиян, кто открыл для себя Люсьена Фрейда. Он внук основателя психоанализа Зигмунда Фрейда. Потом Люсьен Фрейд стал самым знаменитым и богатым художником Великобритании. Я пошёл в Национальную портретную галерею, там была коллективная выставка портретов. Среди них был небольшой портрет королевы Елизаветы Второй кисти Люсьена Фрейда и, не в укор ей будет сказано, там он написал про неё ВСЁ. В одном портрете! Притом она позировала ему то ли один раз, то ли вообще не позировала, а всё по фотографиям. Это гениальная вещь, и сам он абсолютный гений. И еще я изучал остальные культурные богатства Лондона — город же богатейший…

А.Г. Меня интересует вопрос насмотренности твоей, потому что то, что ты рисуешь, с бухты-барахты не появляется.

Искан. Не в Лондоне появилась насмотренность. Твой покорный слуга не ленился ходить на советские зональные, республиканские, всесоюзные выставки. Они проходили по результатам конкурсных отборов для художников. Ты же помнишь, как была устроена вся эта иерархия, и чтобы получить мастерскую, получить пожизненное содержание, получить то и сё, нужно было в этом участвовать. И плюс: не хочу сказать, что я ходил на какие-то неформальные события, но что касается творчества студентов тогдашних, я был с ним знаком.

А.Г. А с кем ты был знаком? Ты мог бы назвать какие-нибудь имена?

Искан. Я не помню никого.

А.Г. А Кабакова ты ведь знал?

Искан. Кабакова тогда я не знал. Ничего о нонконформистах не знал. Это я узнал только во второй половине девяностых.

О студенческом творчестве ещё. Например, картина, написаннная в анилиновых цветах, называется «Ночная бабочка». Совершенно упитая, обкуренная и обдолбанная девица самой древней профессии, но очень молодая, с анилинового цвета волосами. И вот такая она сидит вся из себя и ощущает себя красавицей!

А.Г. Ну, это вполне современно! Сейчас посмотришь на девушек с анилиновыми волосами, такие Мальвины! Это было даже в те времена?

Искан. Да, в те времена это уже немножко было. Но это был полупубличный показ, не для широкой публики.

А.Г. С кем из мэтров ты пересекался? В галереях, на открытиях, на презентациях?

Искан. Я очень люблю и уважаю последнего оставшегося в живых нонконформиста первой когорты — великого Эрика Булатова. У меня есть фотографии, где мы с ним в обнимочку. Я здоровался за руку с Немухиным, пока он был жив. Застал я Эдика Штейнберга, но с ним я очень далеко был знаком на моём раннем этапе коллекционирования. Он, как и я, абстрактный геометрист.

Из других… Все считали, что я дружу с недавно покойным Борисом Жутовским. Я действительно раз 7 – 8 в его мастерской был, и он предлагал мне бесплатные персональные мастер-классы, от которых я отказался.

А на мероприятиях Айдан Салаховой, она познакомила меня со своим папой, Тимуром Салаховым, которого я уважал с тех пор, как в «Огоньке», ещё в Тирасполе, увидел вещи, которые он делал. В том числе 1967 года известный портрет Айдан на белой лошадке.

А.Г. Это хрестоматийная вещь!

Искан! Помимо того, что ты интересовался искусством, ты себе давал волю коллекционировать какие-то работы художников.

Искан. Да. Так случилось, что я в какой-то момент поддался уговорам ныне покойной Светланы Болховитиной, она была арт-дилером и содержала галерею. Она увлеклась нонконформистами в начале двухтысячных. В конце концов и я стал их собирать. Собирал я с декабря 2005 до примерно 2011.

А.Г. Судя по тем фамилиям, которые ты перечислил, это должна быть увлекательнейшая коллекция!

Искан. У меня никогда не было денег на живопись, я собирал графику, поэтому коллекция не имеет ценности, но кто её видел, те говорят, что она крайне сфокусированная.

Алексей Горбушин. То есть цельная.

Искан. Да. Но я параллельно и ныне здравствующих собирал, в том числе ребят, которые по прошествии 15 лет уже в рейтингах. Им по 40-45 лет теперь. Я не прогадал, потому что я их работы покупал за сто долларов. И некоторые работы на бумаге по сто долларов покупал, которые по два с половиной метра. Мне это очень греет душу, хотя они неликвидны, конечно.

А.Г. Если ты собирал графику, то ты увлекался линиями, геометрическими формами. А цветоформы с какого бока в твоём творчестве?

Искан. Это изнутри, чисто нутряное. Я не знаю, честно! Есть достаточно много текстов, которые разные люди писали на эту тему. Однако исчерпывающего и короткого объяснения нет. Я не знаю как!

«Главный искановед» Ольга Петрова была очень права на самом раннем этапе моего творчества, в первый же год. Она отметила, что у меня цветоформа рождается не как сначала графика-форма, или сначала цвет, а как-то выплёскивается вместе и неразрывно. Так оно и есть. Чем это объяснить, я не знаю.

А.Г. То есть опять виноваты те гэдээровские сандалики!?

Искан. Ты профессиональный психолог с высшим образованием и практик, тебе видней!

А.Г. Я заметил такой момент: когда смотришь твои работы, всё равно видишь образ. У других людей спрашиваешь, что ты видишь? Отвечают: шарики, квадратики, прямоугольнички — простые-простые фигуры. Как у Буратино: «мысли простенькие-простенькие, коротенькие-коротенькие». По большому счёту, есть абстрактные геометрические картины, на которые можно смотреть очень долго и которые вызывают много ассоциаций, которые пробуждают в зрителе ассоциативное мышление. А есть картины, где квадрат «просто нарисован», и мы можем это только констатировать. Твои же работы являются геометрическими метафорами. Ты не мог бы пояснить этот феномен, он у тебя осознанно происходит?

Искан. Неосознанно. Можно сказать, что это идёт от Бога. Я говорю, что ворую свои цветоформы, через портал из астрала таскаю. Не знаю, откуда это всё берётся. Но за этим, конечно, стоит определённый культурный уровень, та же насмотренность, о которой ты говорил, и горение, и желание, и обострённые чувства. А прямого объяснения этому нет.

А.Г. Искан, неужели, интуитивно сознавая и обдумывая предстоящее полотно, неужели ты ни разу не рефлексировал по поводу того, почему ты пишешь? Неужели ты не занимался глубинным самоанализом и искусствоведением?

Искан. Нет. Моя задача такая: чтобы была гармония на плоскости холста, чтобы была выразительность. Это потому, что без выразительности просто смотреть не на что, иначе это не произведение искусства. А содержательную сторону абстракции во время письма я не осознаю, она идёт подсознательно.

А.Г. Но у тебя в процессе работы что, ничего нету? Ты являешься вот чисто ретранслятором, антеннкой, лампой, диодиком, через который втекает и ничего не вытекает, или у тебя какие-то образы, какая-то музыка, стихи какие-то, ты проецируешь какой-то образ на холст, ещё не испачканный?

Искан. Я проецирую какой-то образ, но я до конца его сам не чувствую, потому что даже если я взял холст, разметил геометрию, фигуры сделал, их осталось наполнить цветом – образ ещё не чувствую.

Когда я делаю разметку, я просто стремлюсь, чтобы была гармония и соотношение масс и баланс масс, заранее. Потом, добавляя туда цвет, я ещё дальше балансирую и делаю красивую композицию. При этом я не думаю, что она означает, и не думаю, что она должна выражать. Это за кадром.

А.Г. То есть получается — это зависит от того, к правильной ли радиостанции ты подключился. Космической!

Искан. Я тебе честно скажу, у меня всё получилось в 95 примерно процентах случаев. У меня есть процентов пять незаконченных полотен. Когда-нибудь я их, может быть, закончу. Но чтобы я что-то радикально переделывал – не было никогда такого.

А.Г. То есть ты всё равно на холсте не думаешь, даже если подходишь с чистым сознанием к холсту. Ты действуешь по интуиции, глубоко не погружаясь во время работы.

Искан. Всё это происходит помимо меня. Вся эта работа, которую ты описываешь. Я этим не заморачиваюсь. Я создаю плоскость картины. Что она будет означать для тебя, для меня, для ещё кого-то, ещё кого-то – это уже совершенно другой вопрос. Моя задача – чтобы она была эстетически хорошая, выдержанная. Всё.

А.Г. Хорошо, оставим некоторую загадку и недосказанность в этом вопросе.

Продолжим исследовать вопрос о работе над холстом. Какую музыку ты слышишь у себя в голове, когда ты рисуешь?

Искан. В голове больше Шопен, а пишу я больше под Баха. Но также под Чайковского, под Генделя, и под что я только не писал! Я писал под классику рока…

У меня как художника нет прямой связи между тем, что ты слушаешь и что ты пишешь.

А.Г. Что бы ты мог посоветовать нашим слушателям и зрителям: на чём акцентуировать своё внимание, какие применять практики для того, чтобы войти в творческое состояние, сознание?

Искан. Можно посмотреть на детей, расслабиться и играть, и в процессе игры можно найти вдохновение. Но это будет один, достаточной простой уровень искусства.

Можно сделать по-другому: очень много читать, очень много знать, очень многим интересоваться – и тоже попытаться погрузиться в творчество. Будет более высокий уровень, в результате.

Нужно владеть основами профессии, без этого тоже никуда. Здесь, наверное, нет какого-то общего рецепта.

Нужно очень много смотреть, что делают другие творческие люди, это помогает.

А.Г. Весь вопрос, как войти в творческое состояние? И понять, что ты находишься в этом состоянии? Что эту волну ты оседлал и что это ТВОЯ волна и чтобы не пропустить её, не прошляпить.

Искан. Это зависит от меры таланта. Для гения вообще нет такой проблемы. Для очень талантливого человека тоже нет такой проблемы. Он в потоке всегда. Он с большой придурью в голове и он вообще не обращает внимания, что происходит вокруг – он творчеством занимается. Ежели у кого-то скромный талант, вот как у Искана Ильязова, у меня то есть, то музыку слушать надо, умные книжки читать…

Алексей Горбушин. Дурачиться.

Искан. Дурачиться. Смотреть какие-то другие изображения, в том же интернете, может быть, то, что интересно.

А.Г. А почему тебя называют «Солнечный Искан»?

Искан. Так назвала меня Ольга Петрова, «главный искановед». Она действительно хороший арт-критик и искусствовед дипломированный. Я очень рано издал первый персональный каталог, буквально через год после того, как начал вообще писать картины. Там она написала, что я Солнечный Искан. И всё, что она ТОГДА написала, по-прежнему очень глубоко и очень правильно. Она смотрела вперёд — и в корень.

А.Г. То есть нам светит светлое будущее в лучах Солнечного Искана!

Искан. А что, я готов звездить и готов греть лучами – пожалуйста!

А.Г. Спасибо огромное за интервью! Спасибо за те советы и тонкие намёки, которыми, я надеюсь, наши слушатели воспользуются!

Искан. Большое спасибо Алексею Горбушину за то, что взял у меня интервью!

Беседовал Алексей Горбушин

 Иллюстрации предоставлены интервьюером