Когда слушаешь музыку в костёле святой Анны в Варшаве, где сочетается дудка пана Короленко, одиночество Шопена, песнь хлебопашца, тоска Мадонны, любовь неба, то понимаешь, что мир держится на трёх китах.

Когда читаешь великий труд Коперника, его обречённость и инквизиторство, то понимаешь, что ты и есть тот самый – кит!

Когда погружаешься в чтение польской литературы, в драму «Дзяды» Адама Мицкевич, сходную по сюжету  страстям Господним, где случается невозможное, ибо Польша воспевается, как спасительница народов, то понимаешь – киты мир не удержат.

Когда на улице Маршала Рокоссовского в Нижнем Новгороде подходишь к памятнику, чтобы сфотографироваться, то словно вся Польша её светлыми лучами раздвигает небосвод.

Когда читаешь «Камо грядеши» Г. Сенкевича, обливаясь слезами от поэтичности и изобилия смерти, то видишь, как все три кита поворачиваются на бок…

«Он посадил ее рядом с собой и, легко коснувшись пальцами ее висков, стал с любовью и восхищением рассматривать ее; так знаток смотрит на головку богини, только что вышедшую из-под резца художника.

— Евника, — сказал он, — знаешь ли о том, что ты давно уже перестала быть рабыней?

— Я всегда твоя раба, господин.

— Но, может быть, ты не знаешь, что эта вилла, и эти рабы, которые делают венки, и все, что есть в моем доме, и поля, и стада — все принадлежит тебе с сегодняшнего дня.

Евника, услышав это, отодвинулась вдруг от него и голосом, в котором звучала тревога, спросила:

— Зачем ты говоришь это, господин?

Она наклонилась к нему и стала пристально смотреть на него широко открытыми глазами. Лицо ее побледнело вдруг как мел, а он все время улыбался и наконец сказал одно лишь слово:

— Да!

Наступило молчание, и только ветер легко играл листьями.

Петроний вправе был думать, что перед ним прекрасная статуя, высеченная из белого мрамора.

— Евника, — сказал он, — я хочу умереть радостно и спокойно.

Девушка посмотрела на него и с искаженной улыбкой прошептала:

— Я повинуюсь, господин.

Вечером стали сходиться гости, которые не раз бывали на пирах Петрония и знали, что в сравнении с ними даже пиры цезаря кажутся скучными и варварскими. Никому из них не пришло в голову, что это будет последний «симпозион». Многие слышали, что над Петронием нависли тучи, что цезарь недоволен им, но это случалось так часто и столько раз Петроний умел разогнать эти тучи одним удачным словом или смелым поступком, что никто не думал о серьезной опасности, грозившей «ценителю красоты»…»

Но кто бы мог подумать, представить себе, что внутри Польши, которая всегда считалась сестрой России, ибо тоже славянского, гой еси, происхождения, зреют, как каштаны в огне – червоточины? Нелюбовь, ненависть. Граничащее с извращением фашистское гнусное желание растоптать, расчленить Россию, сделать её своим плебеем, вассалом, подчинить, высосать из неё всё полезное. И самим полякам стать, таким образом, богаче, значительнее и выше. У польского драматурга Витольда Гомровича в его «Фердыдурке» высмеивается врождённая незрелость человека, его недоработанность Богом. Но ведь были у неё — Болеслав Храбрый (967-1025), Казимир Великий (1310-1370), Стефан Баторий (1533-1586), Ян III Собеский (1629-1696) Станислав Август Понятовский, коронованый польским королем в 1764 году, близкий друг и ставленник самой российской императрицы Екатерины II,  покровитель искусства и науки, сторонник «мысли Просвещенской», один из активных авторов Конституции 3 мая.

А теперь перейдём к нобелевским лауреатам:

Чеслав Милош, Вислава Шимборска, Рышард Капусцински.

А вот и Фредерик Шопен, чья незабываемая на грани миокарды музыка, звучит в костёле святой Анны. И мы слушаем, слушаем. Внимаем. Мы завораживаемся. И мир, опрокинутый тремя китами снова отправляется в океан.

Боюсь предположить – откуда корни ненависти и русофобства в Польше? А также немцефобства, англофобства, укрофобства, венгрофобства, румынофобства? Ибо страна – гениев полна. И при этом завидует иным странам. Слюнки текут, когда из недр России нефть идёт рекой по нефтепроводу, эта чёрная краска, именуемая вечностью. Завидует Польша Африке – ибо там немеряно алмазов, злата, той же нефти. Безумство зависти поглощает талантливую Польшу в своих пучинах. Польша – это Лжедмитрий, Польша – это фашисты во время Отечественной войны.

Но Польша также и содруженник. Также и соучастник. Польша – это бесконечные унии. Соглашения. Договоры и польские коммунисты. Польша – это те, кто за нас и с нами на фоне великих предательств. Когда я начинаю перечислять через запятую музыкальных гениев, докторов науки, композиторов, актёров, великие постановки опер, то моя статья раздувается до размеров романа.

Самого настоящего любовного романа с Польшей.

У меня с Польшей – роман зачинается прямо на моих же страницах. И он прекрасен. Это и К. Циолковский, это К. Паустовский, это Роберт Левандовски, это Анджей Северин («Земля обетованная», «Крестьяне» Яна Рыбковского). И это русский Краков, Чудесная Варшава.

И это нескончаемая боль – Освенцим боли!

Читаю книги. И отчего-то там почти всегда в прислугах  — украинцы, которые знают польский язык:

«Девушка пришла ровно в полдень. Она была с Украины, но по-польски говорила вполне сносно. Мы условились об оплате. Позвонила Магде, мы договорились о том, что я приеду к ним на праздники, и обсудили все детали. Потом я вышла из дому: не хотела смотреть, как чужая баба будет выгребать мой мусор. Оделась потеплее, прихватила одеяло и устроилась на скамейке под орехом. На той самой, где раньше, в ясные дни, сидели родители, когда у них выпадала свободная минутка, а отец был трезвый.»

Я пробыла там до вечера. Сколько уже месяцев на свежий воздух не выходила… В тот день я уснула без таблеток...» (Катажина Колчевська « Кто, если не я?») – повесть о наркоманке и алкоголичке, которая берёт на воспитание племянницу Олю после смерти родителей девочки.

Не стану философствовать про шовинизм, фантомные боли гордыни, чудовищную тягу к зверствам и причинению увечий, просто обращусь кратко к истории этой земли, где сухая колючая трава вместо плодородных полей, суглинок вместо лесистых взгорий, холмики вместо высоких гор и бирюзовых ручьев.

Итак, княжество Литовское – маленький кит посредине Европы, когда Европа ещё не знала, что она Европа. А Азия, что она Азия. В 1385 году была принята Кревская уния, далее Союз Великого княжества Литовского с Королевством Польским стал в регионе значительной силой.  В XIV веке юго-западные княжества (украинные земли) вошли в состав Великого княжества Литовского. Но на противоположном крае китового хвоста  в XIV веке стремительно набирал силу город, будучи не таким великим, как сейчас, город Москва. Она возвышалась, укреплялась, становилась Княжеством  и Московской Русью.

Здесь уместен термин москали, а также ляхи и кацапы. И вот Литва, не знавшая ордынского ига, начала расширяться, а затем при его сыне Ольгерде увеличиваться. Княжество занимало огромную территорию от Балтийского до Черного морей. В то же время, что было обыденным для той поры, Князь Ольгерд, современник Ивана II Красного и Дмитрия Донского, совершил в 1368 – 1372 гг. три похода на Москву, и они не были безуспешными. И ещё вспомним, что его сыновья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи участвовали в Куликовской битве на стороне московского князя Дмитрия, а сам Ольгерд являлся наполовину русином: его мать — третья жена Гедимина Евна Полоцкая, дочь полоцкого князя Ивана Всеволодовича. И потекла русская кровь в вены польские!

И второй кит – это язык. Откуда он взялся – этот шипящий, многострунный польский, как наречие, как наваждение, как боль, язык? Смесь русского и литовского. Почти латынь и не латынь. И откуда пошла мова?

Сам русский язык тогда был скорее наполнен славянизмами. Руци, унции, иду на ны… А вот и польский: bolszoj (большой), cwiety (цветы), eto wsio (это всё), krugom, na abarot (наоборот), kniżkowy (книжный), lać ślozy (лить слезы), ktoś ma pierepałkę z kimś (кто-то имел перепалку с кем-то…

Поскольку юго-западные княжества оказались исторически отделены от Северо-Восточной Руси, «их население говорило на западнорусском языке с элементами как раннеукраинской, так и раннебелорусской речи.»

И вот эта загадочная мова – что же за космос? Это фольклор, хутор, село, уголок.

Это простонародная речь.

Не городская.

Ибо в городе всегда говорили немного иначе.

Польша то объединялась с Литвой, то с Украиной и Белоруссией.

То отходила австровенграм. То снова смешивалась сама собой. Люди жили. Женились. Рожали детей.

Трудно отделить одно от другого.

По мере усиления Московского княжества Литва слабела и теряла пограничные земли. Со временем к Москве был присоединен ряд крупных княжеств на западных границах — Тарусское, Бежецкий верх, Волоколамск, часть Смоленского княжества. Далее Иван Третий присоединил Тверь. По Андрусовскому перемирию 1667 года Речь Посполитая признала (а куда было деваться?) вхождение в состав России Левобережной Украины, а в период регентства Софьи Алексеевны был заключен более стабильный – договорной мир — с Польшей. В этом вечном мире было прописано, что Россия удержала Киев за собой, уплатив Польше 146 тысяч рублей. И вот он Богдан Хмельницкий и вот она Переяславская  Рада.

Но где Рада, там зрада.

Без неё никак.

Были периоды дружбы Польши и России, культурный обмен. Но дружба всегда была несколько принудительной – после Великой Отечественной войны. Если бы не глупость Горбачёва М., то мы бы дружили и по сей день.

Ибо три кита – они есть три кита. И когда один уплывает, то отрывается кусок земли с населением. Об этом писали: Станислав Лем, Анджей Сапковский, Ольга Токарчук. 

Давай про яблоки: в корзину их, в мешок

да под рубаху: сердце б не ломало!

Стань садом яблоневым, чтобы корешок

впивался намертво, грыз камни сочно, ало!

—

Давай про яблоки! Как можешь только ты,

с горчинкой! И без этих рифм «берёзы»,

когда весь крик внутри до наготы,

до снятой кожи,

словно не вывозят

ни я, ни ты, ни мы. Когда вставать

и под подушку комкая ночнушку,

когда весь сад спешит к нам – обнимать,

цеплять за блузку, за подол, за кружку

так глубоко, как годовалый слой,

лежат они! Под этою землёю,

как старое вино, что за стеклом

бутыли спрятано!

И чем тебя накрою?

Что разве строчкой – «облетает цвет»,

когда родней мне этих яблок нет.

Они не просто друг, товарищ, брат.

Они мне – чрево! Где детей носила.

…Пойми, пойми, я – яблоневый сад.

Я плодоносна. Я плодоносима.

…на яблочный, на Спас я родила.

Когда всё утро – свет.

А в полдень – зрело.

А в полночь, а точней без десяти

я родила. О, мамочка, прости

кровь красную.

Кровь алую из тела,

как говорится, женские дела.

—

И чтоб затем ни стало: мир, война,

предательство кремля и власть за гроши.

Мне муж принёс пакетик яблок:

— На!

Вкуснее не было мне яблочек из Польши!

Есть такая статистика, что 85% населения Польши русофобствует. А 15% за нас. Как-то интернет облетела история, про *Ежи Тыца, гражданина Польши,  который родился 24 ноября 1967 года.  Служил военным артиллеристом, после работал полицейским. Сейчас владеет частным хозяйством в небольшой деревне. Организатор польского движения «Курск», которое занимается восстановлением памятников советским солдатам.

***

Пан Еже Тыц* чай любит мятный.

А там, в сырой земле солдаты,

чьи памятники снесены,

изгажены всей мастью свастик…

О, воеводчество страны!

Пан Еже Тыц чай любит мятный,

крупник, жирек, колбаски, торт.

…Там – окровавленный сугроб,

там кости русские, снег ватный,

все убиенные – крылаты,

они невидимы, но здесь.

О, дед, ты очи занавесь!

Здесь белый свет. Идёт, прищурясь,

сторонник русского Кремля.

— На топоры! – кричит безумец.

Ох, раны русские болят!

— На топоры!

Ну, вы загнули,

ножи нас не берут и пули,

гиляка – это просто ветвь.

Век двадцать первый. Наша треть.

У варваров иное время,

но не для них слова в поэме.

…В саду моём листочки мяты

свежи, пахучи, ароматны,

для пана Еже Тыца чай,

прошу безмерно, безвозвратно,

повторно: «дед, не умирай!»

Медведь, гармонь и балалайка,

и мятный чай, и в небе чайка,

убитых царственный полёт,

и каждый памятник живёт

своей отдельно взятой жизнью.

Им плохо – значит, плохо нам!

Когда рассвет по венам брызнет,

и травы склонятся к ногам,

на площади, где рынок, банки

со свастикой фашисткой танки,

навстречу Еже Тыц, как Данко

и факел, сердце ли в руках,

колышется, отторгнув страх!

А позади колонна наших,

из всех могил, что в Польше, вставших,

уже истлевших, но летящих.

Пан Еже Тыц чай любит мятный,

и в кружку Бог ему нальёт

пахучий чай, положит мёд

и перекрестит троекратно!

— О, разойдись, честной народ!

Все – по домам. Топор – на место.

На утро чай, сосиска в тесте.

А Бог – к себе. На небосвод!

Паны бывают разные. Но мне всё-таки хочется дойти до истоков неприязни, ненависти и фобии. В чём-таки сила её?

Например, в характере русского человека умение прощать. Отпускать обиды. Ибо обид навсегда не бывает. Вечная обида – это уже диагноз. Это китобойное судно. А мы помним, что под нами три кита.

В чём причина? Откуда такая нелюбовь? Жажда земли, престола русского, богатств её? Ибо известно, что кроме 1612 года были войны 18, 19, 20 столетий. И всегда Польша шла на нас войной. Как  и сейчас во время СВО. Если копать глубже, то можно докопаться до племени сарматов и полян. До скифов и ордынцев. Но ненависть, как бездна, сколько ни копай – дна не видно.

И эту ненависть постоянно подогревают изнутри – власти польские, паны польские, этакие чудо-юды в польских платьях.

И вера католическая тут ни причём, ибо иные католики нас любят.

И прошлые войны тоже не так болят в сердцах поляков. И Катынь возведённая в куб тоже отступает своими морями.

Но сколько Польшу не жени на России, сколько не выдавай замуж её дочерей, бесполезно, не люблю и всё тут! Это похоже на расчёсывание язв, на ковыряние в ранах.

Неужели они так немилосердны?

Так злопамятны?

Один ответ. Да.

Тогда, где выход?

Думаю, что в идеологии.

И как ни странно в литературе. Она может помирить. Надо просто написать душераздирающий, огромный, бесконечный идеальный роман о любви к Польше.

Написать душой, чревом, кровью.

Только тогда поймут.