ORDO AB CHAO: ПОРЯДОК ИЗ ХАОСА,

ИЛИ ЛЕВИАФАН, ДИТЯ ОККУЛЬТНЫХ РОЗЫ И КРЕСТА

Посвящается 95-летию со Дня рождения

выдающегося русского философа

Виктора Николаевича Тростникова

«… Море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым

нет числа, животные малые с большими; там плавают корабли, там

этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нем»

(Пс. 103, 25-26)

«В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим и

крепким, левиафана, змея прямо бегущего, и левиафана, змея

изгибающегося, и убьет чудовище морское»

(Ис. 27, 1)

Нечаянно прерванное заочное знакомство

Есть аромат незабываемых вечеров, очарование которого ощущать начинаешь только по прошествии многих лет, даже десятилетий. Ну это как старые коллекционные духи или двадцатилетний коньяк – благоухание оных, единожды вкусив, так и сидит в тебе, особенно если обладаешь памятью на вкусы и запахи. Сюда можно добавить, что в ту пору уже витал по Москве привкус распада СССР, в чем признаваться друг другу, однако, считалось страшной ересью. Стало быть, все делали вид, что ничего не происходит.

Итак, это было 7 июля 1989 года, когда вечером, в пятницу, памятуя о Рождестве Иоанна Предтечи, к 17.00 на квартире историка Андрея Николаевича Зелинского, ученика Льва Николаевича Гумилева, расположенной при музее академика Николая Зелинского, в двух шагах от Манежа и Кремля, собралась честная компания творческой интеллигенции разных воззрений и убеждений, от модернистов-либералов до умеренных коммунистов, националистов и патриотов-почвенников, которых с тех пор трудно даже представить сидящими за одним столом, с целью встретиться с Орестом Высотским (1913-1992), незаконнорожденным сыном великого русского поэта Николая Гумилева от актрисы театра Мейерхольда Ольги Николаевны Высотской, с которой познакомился в 1912 году в дачном поселке Териоки. Поэт о сыне разве что догадывался, но никогда его не видел. К тому же, он был подло схвачен большевистской властью 3 августа 1921 года и расстрелян 26 августа того же года.

Большой дубовый стол в гостиной сервировала чаем жена Андрея Николаевича – замечательная русская поэтесса Юлия Григорьевна Шишина-Зелинская (1929-2018), врач-психиатр по первому своему призванию; ей, как считается, принадлежит термин «русский космизм». Посередине стола, как унылые мачты ушедшего под воду корабля, уныло стояли две бутылки портвейна «Массандра» средней ценовой категории, купленные неподалеку в магазине «Вина России» на Тверской. Две бутылки на такое сборище действительно грустно, подумалось мне: тогда на дворе стояла горбачевская антиалкогольная кампания, начинавшая помаленьку сворачиваться. Из известных людей, кроме Андрея Зелинского и его супруги, присутствовали поэт-песенник, монархист и диссидент Николай Браун (неразлучный со своей гитарой, но здесь оказавшийся без нее), секретарь Василия Шульгина в СССР, сын поэта Николая Леопольдовича Брауна (1902-1975), ученика Гумилева, посещавшего его «Цех поэтов», популярный критик Константин Кедров, приятная дама средних лет, как выяснилось, титулованный литературовед из Киева и доктор филологических наук (фамилию ее ныне не припомню), блестящий специалист по англосаксонской литературе Елена Кешокова из Литературного института,  молодая, но весьма своеобразная писательница Валерия Нарбикова со своим мужем преподавателем французской литературы Иваном Карабутенко и вдова автора «Розы Мира» Даниила Андреева Алла Александровна, в девичестве Бружес, трагически погибшая в своей квартире в Брюсовом переулке в ночь с 29 на 30 апреля 2005 года в результате отравления угарным газом.

Признаться, встреча с незаконнорожденным сыном русского гения проходила скучновато: все оживлялись, когда Андрей Зелинский садился за рояль и исполнял песни, написанные им на стихи Николая Гумилева. Одна из них (на стихотворение «Наступление» от 1914 года) мне с тех пор врезалась в сознание и вспоминается по-особенному:

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня.

Мы четвертый день наступаем,

Мы не ели четыре дня. <…>

            —                         

Словно молоты громовые

Или волны гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей. <…>

После ее патетического исполнения, а последние двустишия в четверостишиях мы повторяли хором, случился антракт, и моя знакомая Марина Т. подвела меня к Виктору Тростникову, и мы пожали друг другу руки. Больше мы никогда друг друга не видели и нигде не встречались: то есть, единожды ненароком прервавшись, знакомство наше вновь стало заочным, восстановившись в своем статусе.  Разумеется, я еще до этого события знал творчество русского христианского философа, математика и диссидента Виктора Николаевича Тростникова, участника легендарного альманаха «Метрополь» и приятеля Владимира Семеновича Высоцкого. Вот уж совпадение, согласитесь: на встрече с Орестом Высотским пожать руку соратнику по «Метрополю» Владимира Высоцкого. Вне всякого сомнения, нас осенило и соединило в то мгновение крыло души Николая Степановича Гумилева.

Немногим позднее пошли в ход «печальные» бутылки, но для всех нас, откушавших в гомеопатических дозах портвейна, вечер окончательно перестал быть томным, когда в квартире Зелинских нежданно-негаданно появились Александр Дугин и Гейдар Джемаль, сразу взявшись просвещать собравшихся каббалистической традиции авраамических религий и отвечать на вопросы вошедшей тогда в моду эзотерики. Как-то само собой личность Ореста Высотского отодвинулась на второй план, а мне от новых гостей довелось впервые услышать имя основоположника интегрального традиционализма Рене Генона. Дальше дошло дело и до шумной и многословной полемики вокруг ставшего уже пресловутым «русского космизма». Впрочем, такова яркая, даже ослепительная обстановка моего знакомства с Виктором Тростниковым: по-хорошему, нам тогда с ним не удалось перекинуться и парой-тройкой фраз. Хотя в подобных ситуациях и одно рукопожатие значит многое как страховка от забвения и уже невыразимый отпечаток памятования для обеих душ.

Что касается Ореста Высотского, то он умер в 1992 году в Тирасполе во время трагического кровопролитного конфликта между Молдавией и Приднестровской Молдавской республикой. Спустя 11 лет после смерти Ореста Высотского в издательстве «Молодая гвардия» вышла его книга «Николай Гумилев глазами сына».

Увы, о том знаменательном вечере на квартире Зелинских в компании разномыслящей московской интеллигенции, когда я мимолетно познакомился с Виктором Тростниковым, впервые увидев Валерию Нарбикову, Александра Дугина и Гейдара Джемаля (1947-2016), я не нашел ни одного упоминания ни в одном источнике по нашей недавней истории. А потому мой долг был рассказать об этом событии, в одночасье напрочь забытом, но навсегда живущем в сокровенной части моей души. Но ведь помнят его и молчаливые камни дома-музея академика Николая Дмитриевича Зелинского вместе с той державой, неумолимый маятник исторической судьбы которой уже запустил обратный отсчет.

Майский мед и сахарный тростник

Вообще фамилии Тростников и Тростинский явно искусственного происхождения, напоминающие нам о епископском жезле, а стало быть, семинарского и священнического происхождения. В связи с чем тут приходит на ум фраза из «Мыслей» Блеза Паскаля: «Человек – всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он – тростник мыслящий <…>». Впоследствии и сам Виктор Тростников, разумеется, подражая по форме Паскалю, назовет свое самое сильное философское произведение, написанное в 1977 году, «Мысли перед рассветом».

Будущий христианский философ родился в Москве 14 сентября 1928 года в семье Николая Ивановича Тростникова и Ольги Александровны, урожденной Лайер, римско-католического вероисповедания. По-видимому, от его голландско-немецких предков со стороны матери у него уже в довольно юном возрасте проявилась тяга к философии и совершенной форме своей деятельности, будь то математическая формула, философское выражение и любая научная систематизация: Тростников называл это синтаксисом, ведущим к смерти, ведь всякие застывшие формы мертвы, и нет Пигмалионов, способных ныне оживлять своих Галатей; отсюда смерть европейской, прежде всего германской философии и культуры, к чему мы еще вернемся позднее.

Здесь любопытно, что во время Великой Отечественной войны семья Тростниковых была эвакуирована из Москвы в Узбекистан, где Виктор с 14 лет и до окончания войны работал на сахарном заводе. Согласимся, что и фамилия у него, одновременно делающая аллюзию на епископский жезл, что ни на есть сахарная! Тут вспоминается девиз Сармунского братства, затерянного в Гиндукуше, к которому в молодости принадлежал наш выдающийся соотечественник Георгий Гурджиев: «Амаль мисазад як заати ширин» – «Труд создает сладкую сущность». А в нашем случае Виктор Тростников создавал эту сущность сначала в прямом смысле, трудясь на сахарном заводе, а затем и в переносном – своей деятельностью математика и христианского философа.

По возвращении в Москву Виктор Тростников был мобилизован на трудовой фронт и работал слесарем на 45-м авиамоторном заводе. В эти годы всерьез увлекся математикой, в результате чего поступил и окончил физико-математический факультет МГУ. Получив звание доцента по кафедре высшей математики, преподавал в МИФИ, МИСИ, МХТИ, МИИТ и других вузах и одновременно вел математический кружок по в Московском городском Дворце пионеров и школьников. В 1970 году защитил кандидатскую диссертацию по философии под названием «Некоторые особенности языка математики как средства отражения объективной реальности».

В 1977 году написал свои «Мысли перед рассветом», а по сути Введение в философию естественных наук: произведение можно уподобить майскому меду – настолько в нем ясен и прозрачен, а одновременно и интеллектуален стиль философского изложения Виктора Тростникова. Увы, в своих более поздних трудах, уже зауженных конфессиональными рамками, философу не удалось достичь уровня «Мыслей перед рассветом», где он осмысленно выступает как общехристианский мыслитель, нисколько не отклоняясь от единожды избранного им надконфессионального положения. Вероятно, стоило продолжать в том же духе. Однако первый успех зачастую становится неповторимым. «Мысли перед рассветом» вышли в 1980 году в Париже, но еще в 1979 Виктор Тростников успел поучаствовать в скандальном диссидентском альманахе «МетрОполь», в котором опубликовал «Страницы из дневника», посвященные исследованию «души» или «энтелехии» в науке и очень перекликающиеся с «Мыслями перед рассветом». После всего этого Виктор Тростников, по праву ставший наследником традиции русской религиозной философии Серебряного века и эмиграции первой волны, подвергся репрессиям со стороны 5-го управления КГБ СССР. Правда, в отличие от вышеупомянутого поэта-песенника и белогвардейца Николая Брауна, арестованного в 1969 году и прошедшего мордовские, а затем пермские лагеря в 70-е гг., на излете брежневского времени к диссидентской интеллигенции относились уже намного мягче, чем во время укрепления партийного руководства, а потому Виктор Тростников был только отлучен от преподавательской деятельности и лишен возможности заниматься наукой. Вплоть до распада Советского Союза замечательный русский философ зарабатывал на хлеб как сторож, каменщик и чернорабочий. Правда, ко времени нашего знакомства в 1989 году на квартире Зелинских он уже являлся прорабом одного из московских СМУ.

Признание пришло в 90-х, когда Виктор Тростников, став профессором Российского православного университета, опубликовал несколько сотен статей по богословию, философии, истории и политике в журналах «Новый Мир», «Москва», «Молодая гвардия», «Православная беседа», «Литературная учёба», «Русский Дом», «Энергополис», еженедельнике «Аргументы и факты», газетах «Завтра», «Правда», «Литературная газета» и других печатных СМИ. Однако все его остальные произведения, а это без малого два десятка книг, как бы вышли из «Мыслей перед рассветом», продолжая с разной степенью силы и вдохновения развивать главные философские посылы, запечатленные в этом потрясающем сочинении, да и создать нечто подобное ему для автора оказалось невозможным. Оно и понятно: майский мед пчелы собирают только в мае, а «Мысли перед рассветом» появились у Виктора Тростникова весной его философской души. Но медоносный май истек, претворившись в дымку плотного октябрьского тумана, и стареющий философ, вполне разумеющий тщету многого созданного им, попытался создать зеркальную вещь, зорко всматриваясь в безвозвратно ушедший май. Изданная в 2015 году книга «Мысли перед закатом» удостоилась премии «Литературной газеты» «Золотой Дельвиг». Замысел не увенчался успехом из-за отсутствия свежести восприятия, которое виделось неисчерпаемым в «Мыслях перед рассветом».  Да и последняя книга «После написанного», вышедшая в январе 2017 года, лишь подвела черту творчеству философа в земной юдоли, все время обращаясь к идеям того первого произведения. Вызревший сахарный тростник, собираемый поздней осенью, ни по виду, ни по вкусу не напоминает ясную прозрачность и тающий на губах аромат младого майского меда. Русский философ Виктор Тростников умер 29 сентября 2017 года в Москве. Ныне плод его трудов, будь то майский мед или сахарный тростник, собирается, прорастая своими сотами и мякотью, в мире невидимом.

По стезям расследования Виктора Тростникова

в «Мыслях перед рассветом». Конспирологический комментарий

То явление, которое у Виктора Тростникова представляется как сообщество или даже эзотерическое братство бездуховности, Рене Генон обозначает термином контр-инициации. Нам здесь интересен тождественный параллелизм в мировоззрении двух мыслителей – русского физика и математика Виктора Тростникова и выдающегося представителя французской эзотерики Рене Генона, впоследствии каирского шейха. Оба практически одинаково описали развитие европейской науки и цивилизации, начиная с Эпохи Возрождения: один в своем сочинении «Царство количества и знаки времени»; другой – в «Мыслях перед рассветом». В основании подобной событийной и так называемой гуманистической парадигмы западноевропейской истории оба автора видят заговор, разумеется не одномоментный, как принято это воспринимать, а растянувшийся на последние пять с половиной столетий, если брать за начало Ренессанса итальянское Кватроченто, результатом которого стали натурфилософия, рассматривавшая человека как детерминированный естеством автомат, атеистическое мировоззрение, замаскированное в разные времена под всякими «-измами», от эмпиризма, пантеизма, теизма до деизма, философии позитивизма и исторического материализма, Просвещение и энциклопедисты XVIII-го столетия, теория Дарвина и, как следствие, социал-дарвинизм, ну и, разумеется, фрейдизм и марксизм-ленинизм. Если продолжить линию этой преемственности, то в наше время это уже набивший оскомину трансгуманизм, очень интересующий все элиты, и ставший пресловутым Искусственный интеллект. Все это дается нами в основных чертах и грубыми мазками, чтобы подчеркнуть масштабность оного заговора, который продвинутые книги и монографии по истории и феноменологии научной мысли рассматривают только как этапы ее неизбежного и поступательного развития. Однако сугубо манипуляционный характер магистральной направленности европейского научного процесса уже был выявлен Рене Геноном, писавшим в 20-е и 30-е гг. XX-го столетия, и четко определен Виктором Тростниковым в своем главном произведении «Мысли перед рассветом» от 1977 года. Парадоксальность последнего как раз и заключается в том, что чаемый автором рассвет может и не наступить. Собственно, таков итог книги: в мире борются два дракона, порожденные одной сущностью, красный (коммунизм) и желтый (либеральный капитализм), являющиеся по сути разными сторонами одной медали; отсюда нет никакого смысла противостояния режиму, поскольку это заведомая ловушки или, если угодно, иллюзия.

Но что же это за легендарное сообщество, эзотерическое братство, столь коренным образом изменившее по Виктору Тростникову ход европейской, да и всей человеческой истории? Русский физик и математик абсолютно точно определил реальность его существования в XVI-XVII вв., однако, полагал, что оно было децентрализованным, а в разных странах Западной Европы, в том числе Чехии, германских княжествах, Голландии и Англии, действовали группы единомышленников, стремящихся к одной и той же цели в своих начинаниях. Иными словами, братство бездуховности в «Мыслях перед рассветом» это первая европейская сетевая организация (при том достаточно скудном уровне коммуникации), добивавшаяся решения поставленных задач не иерархическим, но роевым способом и манипулированием со своей стороны сильными мира сего. Пример такого манипулирования показан в сочинении Никколо Макиавелли (1469-1527) «Государь» от 1513 года (первоначальное название «О княжествах»), в котором правитель в результате точно выверенного воздействия на него советника становится его игрушкой или, если угодно, куклой: до итальянского Кватроченто ни княжеские советники, ни шуты, находившиеся под присмотром и светских, и церковных властей, не могли и помыслить об этом.

Дело в том, что, начиная с Эпохи Возрождения, в европейскую жизнь вошла не только герметическая магия и некоторые трансовые практики, но и стали бурно развиваться технические знания, появились первые автоматические установки. Власть стремительно обмирщалась, что видно по произведениям отца современной политологии Никколо Макиавелли, а официальная Римско-католическая церковь оказалась неспособной давать адекватные ответы на вопросы, выдвигаемые бурной технизацией жизни: вместо монашеских скрипториев возникали типографии, и текст Священного Писания, некогда хранившийся в кругу жреческой корпорации, стал доступен среднему горожанину, владевшему грамотой. Отсюда Реформация и люди, стоявшие в ее тени и отмеченные загадочным знаком Розы и Креста. Тут достаточно припомнить первый Лютеров символ, чтобы понять, что первого немецкого протестанта некая тайная группа лиц, эмблематика которой проявилась в раннем лютеранстве.

Однако протестантизм, лютеранство и кальвинизм, пошел своим путем, единожды воспользовавшись ее содействием, но сохраняя себя в рамках христианской доктрины, а эта группа вынашивала планы дальнейшего преобразования ни много и ни мало всего человечества на основе фундаментального гуманизма, когда христианскую теологию смогли бы сменить уже нарождавшиеся натурфилософия и эмпиризм: правда, в ту пору их адепты вовсю прибегали к магии, щедрый и неиссякаемый источник которой забил во времена Кватроченто, суля новым реформаторам неограниченную власть над миром. Речь здесь идет, как не трудно догадаться, об ордене розенкрейцеров, послужившем основанием сообщества или эзотерического братства бездуховности Виктора Тростникова и контр-инициации Рене Генона. О взглядах этой тайной организации (вернее группы лиц единомышленников в разных европейских странах в начале XVII-го столетия) на человека, как детерминированное природой существо, подчиненное автоматизму в своих проявлениях, весьма много и подробно написано, мы же отсылаем любознательного читателя к замечательной монографии Фрэнсис Йейтс «Розенкрейцерское просвещение», вышедшей на русском языке в 1999 году (М.: Алетейа, Энигма): к слову, в ней сообщается, что при дворе герцога Пфальцского розенкрейцеры создавали и испытывали свои автоматические машины и разного рода технические приспособления, обслуживавшие как садово-парковые, так и театральные предприятия. Тут все, как говорится, прозрачно: согласитесь, от автоматизма в прикладной сфере до автоматизма в метафизике один шаг. Пока еще существует христианский Бог во Святой Троице, и сомнение каралось если не казнью, то позорным изгнанием в любой протестантской стране. Однако исподволь в своих ядовитых анонимных манифестах розенкрейцеры заменяют слова в латинской аббревиатуре INRI, Iesvs Nazarenvs Rex Ivdæorvm, то есть «Иисус Назарянин, Царь Иудейский», на Igne Natura Renovatur Integra – «Вся природа постоянно обновляется огнем». Кто бы там ни говорил, средневековая алхимия не знала подобного истолкования аббревиатуры Креста Спасителя, поскольку за него можно было вскоре оказаться на костре или в подвалах Святой Инквизиции. Это чисто натурфилософская вставка конца XVI-го – начала XVII-го столетий, когда приверженцы Розового Креста уже особо не опасались гонений за еретические воззрения, а занятия алхимией, наряду с механикой, автоматикой, фармакопеей и политическим манипулированием, входили в круг их ежедневных обязанностей. Именно тогда, накануне Тридцатилетней войны и выковывалась идеология нового индустриального века, ставшая господствующей уже по итогам Вестфальского мира, заключенного 24 октября 1648 года. К этому времени Орден розенкрейцеров, связанный с именами Джона Ди, Фрэнсиса Бэкона, Иоганна Валентина Андреа, Михаэля Майера, Яна Амоса Коменского и Роберта Фладда сходят на нет, но их идеи, трансформировавшиеся в соответствии с текущим периодом, ложатся в основание научной идеологии Нового времени, дальнейшее господствующее влияние которой на все отрасли знаний выразительно описано в «Мыслях перед рассветом» Виктора Тростникова. Тем самым братство бездуховности меняет свое обличье и расширяет поле своей пагубной деятельности, приобретая официальный статус. Все остальные ордена, ложи и сообщества XVIII-го столетия, носящие громкие названия Розового Креста или розенкрейцеров уже не имеют никакого отношения к розенкрейцерским группам начала XVII-го века, совершившим подрывную революцию в сознании секуляризируемого европейского христианского человечества.

В итоге исчезновение со сцены первых розенкрейцеров и возникновение новой научной идеологии на их натурфилософских идеологемах, проистекающих еще из гуманизма Кватроченто, стали контрапунктом и водоразделом последующего интеллектуального развития. Но могло бы быть по-другому? Безусловно, если бы сама наука и ее зарождающаяся идеология пошли бы по пути, предначертанному им Исааком Ньютоном. Однако гению Ньютона, по сути, всегда остававшемуся в гордом одиночестве, не удалось создать своей команды, способной продвигать его идеи в социально-политической среде, которая во время его рождения была захвачена розенкрейцерами и их пособниками. С другой стороны, уже ко времени рождения Ньютона научная сфера островной монархии уже являлась вотчиной представителей этого сообщества, и как тут не упомянуть старого брата Розового Креста и последователя сэра Фрэнсиса Бэкона Томаса Гоббса (1588-1679), создавшего законченную систему механистического материализма и ставшего прямым предшественником марксизма. Кроме того, Томас Гоббс один из первых протагонистов теории общественного договора и современной политической философии. Автор большого философско-политического трактата «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского», вышедшего в Лондоне в 1651 году, в котором философ вернулся в Англию из эмиграции в Париже и поддержал диктатуру Кромвеля. Он же создатель ныне популярной концепции управляемого хаоса, поскольку обосновывал, что естественное состояние человека и человечества есть «война всех против всех», которую может усмирить государство в образе библейского Левиафана. Усмиряя хаос в своих границах, государство вольно распространять его за своими пределами, чтобы ослаблять соперничающие с ним и враждебно настроенные в нему государственные образования. Чем не идеология «цветных революций», пришедшая к нам из середины XVII-го столетия. А вы говорите Джин Шарп. Последний внимательно прочел «Левиафана» Гоббса, а затем всю жизнь старательно и талантливо приноравливал его идеи к современной действительности. В это же время, в 1640-е и 1650-е гг., в Британии появилась инспирированная старыми розенкрейцерами «Незримая коллегия» или клуб натурфилософов (Collegium Invsibilis лат., Invisible College англ.; название взято из розенкрейцерской мифологии: именно в «Незримую коллегию», находящуюся на стыке планов бытия, уходят выдающиеся и должным образом эволюционирующие розенкрейцеры, чтобы оттуда наставлять земное человечество; оное предание братьев Розового Креста начала XVII столетия легло в основу концепции о якобы существующей расы учителей человечества; к нему же можно отнести более поздний миф о Великом Белом Братстве или Махатмах, наблюдающих за людьми из своих невидимых гималайских твердынь). К «Незримой коллегии» британские ученые относят следующих лиц: натурфилософа и богослова Роберта Бойля, священника и полимата Джона Уилкинса, математика Джона Уоллиса, писателя Джона Эвелина, естествоиспытателя Роберта Гука, врача и анатома Фрэнсиса Глиссона, физика Кристофера Рена и экономиста-статистика Уильяма Петти. С восстановлением в 1660 году монархии в Англии «Незримая коллегия» обрела и официальный статус, став Лондонским королевским обществом по развитию знаний о природе, которое нам известно просто как Королевское общество. Принадлежность к «Незримой коллегии» видного роялиста, алхимика, астролога и основоположника современного франкмасонства Элиаса Эшмола (1617-1692) не подтверждается ни одним документом. К тому же, Эшмол являлся якобитом и крипто-католиком. Сам он вошел в качестве членов-основателей Королевского общества в 1861 году и разработал его герб. К слову, миф о расе учителей человечества поддерживается всеми неорозенкрейцерскими организациями нашего времени, его же разделял и выдающийся австрийский писатель Густав Майринк в своем романе «Ангел западного окна», член нескольких тайных сообществ, в том числе Цепи Мириам Джулиано Креммерца.

Таким образом, мятущийся до поры до времени христианский гений Исаака Ньютона вряд ли смог бы на системном уровне воспротивиться тенденциям развития европейской науки, заложенным еще старыми розенкрейцерами в конце XVI-го и начале XVII-го вв. В таком случае ему, как Давиду, пришлось бы сражаться уже не с Голиафом, а Левиафаном, взращенным в период Эпохи Возрождения и продолжающего ее Розенкрейцерского просвещения. Вместе с тем, в своих трудах и записках по теологии и алхимии Исаак Ньютон не переставал с библейских позиций критиковать розенкрейцерство как опасную политеистическую языческую и каббалистическую секту, не имеющую ничего общего, кроме определенных совместных символов, перетолкованных в своем духе, с подлинной христианской традицией. Ньютон четко воспринимал опасность, исходившую от этого сообщества, полностью ушедшего с земного плана во второй половине XVII-го столетия, но пустившего свой яд и пронизавшего все поры английской науки и культуры. Высоко ставя Герметические трактаты, переведенные на латынь в Кватроченто итальянским священником Марсилио Фичино, он мечтал о Библейском возрождении Англии и реставрации истинного христианства по всей Европе, чему не суждено было случиться. Он видел кризис Римско-католической церкви, полагая, что ей осталось немного, а на ее руинах воспрянет библейское христианство, о чем свидетельствовал своему ученику кальвинистскому пастору Джону Теофилу Дезагюлье. Но каждый человек, даже такой титан как Ньютон, увы, склонен заблуждаться… Да и кто окружал Исаака Ньютона в Королевском обществе, которое он возглавлял с 1703 года? Разумеется, все те же последователи старых розенкрейцеров и членов «Незримой коллегии». Не сумев создать по объективным причинам свою системную команду в стенах оного, он так и оставался гением-одиночкой, правда, одержавшим над ними убедительную моральную победу, что прекрасно показано в «Мыслях перед рассветом» у Виктора Тростникова. Но Левиафан сделал вид, что этого совсем не заметил: он рвался вперед в насаждении своих взглядов, правил и ценностей. Стало быть, родившийся от оккультных Розы и Креста в позднее Кватроченто, возросший в период Розенкрейцерского просвещения и свивший себе гнездо в Королевском обществе Левиафан показал свои и драконью хватку в фигуре другого гения – Готфрида Вильгельма Лейбница (1646-1716) с его идеей «предустановленной мировой гармонии», своего адепта, подхватившего факел эмпирических идеологем Бэкона и продолжившего фундаментальную кампанию по десакрализации европейской науки. Признавая заслуги Лейбница в монадологии, должно заключить, что его идея о «предустановленной мировой гармонии», позаимствованная им в конфуцианстве, исключала понятие личного библейского антропоморфного Бога, последовательно сводя Его к некоей субстанции, ведающей процессами в рамках «предустановленной мировой гармонии», которую можно уподобить огромному вычислительному центру или суперкомпьютеру, распределяющему кармические счисления для монад и множеств. То есть полный автоматизм в пределах «предустановленной мировой гармонии», что соответствует воззрениям как Никколо Макиавелли, так и старых розенкрейцеров. Разумеется, Божественное Провидение исключается из такой автоматизированной Вселенной, а абсолютная свобода воли, к которой взывал Лейбниц, и благодаря которой по его концепции в мироздание вошло зло, теряет всякий смысл. Но последнюю никак нельзя примирить с deus ex machina Лейбница, поскольку подобная дуальность разрешается всегда запрограммированным фатализмом.

Но Лейбниц сам загнал себя в ловушку, вольно трактуя термины восточной философии, поскольку «предустановленная мировая гармония» относится прежде всего у Конфуция к Поднебесной, то есть китайской метрополии. Если в «Опытах теодиции» Лейбницу и не удалось примирить свою богословско-философскую систему с христианским мировоззрением, тем не менее, он создал жизнеспособный конструкт, используемый затем клевретами Левиафана для борьбы с христианской догматикой. Открыто объявить себя антитринитарием Лейбниц не мог, опасаясь преследования со стороны пиетистски настроенного духовенства евангелической лютеранской церкви, однако частое цитирование в «Опытах теодиции» рационалистических еретиков-социниан и отсылка к их учению выдает в немецком философе, если не приверженца, то очень сочувствующего основным положением их ереси. Намеренно уходя от критики тринитарного богословия, он, втайне разделяя взгляды социниан, подчеркивает:

«<…> Свет разума есть дар Божий в той же мере, что и свет откровения»

(Лейбниц Г. В. Соч. Т. 1. М., 1982. С. 94)

Собственно, антитринитарность одна из отличительных черт старых розенкрейцеров, априори отрицавших Святую Троицу на том основании, что не могли ее рационально постичь: отсюда – обвинения с их стороны христиан в тритеизме (троебожии). В свое время отцы Общества Иисуса, разобрав манифесты розенкрейцеров, не без основания обвиняли их как антитринитариев и магов. Современные неорозенкрейцерские группы не франкмасонского извода одинаково исповедуют в своих доктринах рационалистический антитринитаризм, если не откровенно, то дискретно, и рассматриваться даже со светской точки зрения в качестве христианских ассоциаций не могут. Просто это одна из частей Левиафана, уже вошедшего в зрелые лета и начинающего, как убедимся, формировать Новый мировой порядок и новую нормальность, которая порой кажется дикой.

Здесь мы оставляем за скобками всех тех, кто продолжал по Рене Генону линию контр-инициации Левиафана, о которых добротно и объемно изложено в «Мыслях перед рассветом» у Виктора Тростникова, разве что отметим главных антигероев исторической драмы, в том числе Чарльза Дарвина, Карла Маркса, Владимира Ленина и Зигмунда Фрейда, прежде чем переходить к следующей вехе нашего повествования. Вот уж воистину, «Сон разума рождает чудовищ», – так озаглавлен по испанской пословице знаменитый офорт Франсиско Гойя из цикла «Капричос». Но в нашем случае отнюдь не сон, а интеллектуальная одержимость деятелей гуманизма и Розенкрейцерского просвещения вызвали к жизни многоголового апокалиптического зверя в буквальном смысле пожравшего европейскую христианскую цивилизацию. А в оставленных Христом храмах, как известно, воцаряется Люцифер. И не его ли холодным светом был ослеплен Готфрид Вильгельм Лейбниц?

Возникновение точки сингулярности в литературе и искусстве:

Станислав Лем и Андрей Тарковский. Обнуление результатов

Однако человеческое творчество, пропустив через себя и переработав, может трансформировать, преобразовать самую горделивую и своенравную идею Люцифера, пронизывающим морозным лучом исходящую с его бело-ледяного трона, очеловечив ее и придав ей духовное и нравственное измерение. Это, можно сказать, обуздание Левиафана. Со своей стороны, назовем подобное событие точкой сингулярности в искусстве, когда исход получается совсем не тот, на который рассчитывала планирующая группа, в нашем случае эзотерическое братство бездуховности, и ее устремления, преломляясь, сводятся к нулю. Иными словами, проявляется результат от обратного. Ярчайший пример того фантастический роман Станислава Лема «Солярис» от 1960 года и одноименная кинодрама, снятая по его мотивам великим русским режиссером Андреем Тарковским в 1972 году, рассматривающая именно морально-нравственные проблемы человечества, что явно не предполагалось в романе, учитывая его научно-фантастический жанр и сугубо экспериментальную направленность действий главных героев.

Значит, в 1972 году, по завершении съемок фильма Андреем Тарковским, и возникла точка сингулярности, в корне изменившая смысл изначального лемовского Соляриса и выведшая на острие сюжета проблемы, которые мучили Ф. М. Достоевского – метания человеческой души, мера духовности и бездуховности современного общества. Для Тарковского мыслящий океан есть живописный грандиозный фон кинодрамы, тогда как события развиваются как бы изнутри главных героев, идут от их душ, отягощенных их прежними не всегда пристойными поступками и делами. Если в романе у Станислава Лема Солярис это скорее неантропоморфный вычислительный дифференциальный бог Готфрида Вильгельма Лейбница, то у Тарковского – Океан Истины, на берегу которого воображал себя подростком Исаак Ньютон, и за этим мыслящим пространством скрывается Лицо, Личность Бога Живого. Обрести Бога значит прийти к себе, к своему Отцу Небесному. Таков лейтмотив кинодрамы Андрея Тарковского. Отсюда в заключительном фрагменте фильма, когда главный герой Крис Кельвин (Христиан Кальвин по-голландски; его играет Донатас Банионис) возвращается на Землю к отцу, то оба застывают на пороге дома в позе персонажей картины «Возвращение блудного сына» Рембрандта, и тут мы видим, что это отнюдь не Земля, а один из островов в океане Соляриса, Океане Истины по Исааку Ньютону. В этом контексте переосмысливается и творчество деятеля Северного Возрождения Питера Брейгеля Старшего (1525-1569), оказавшего, по мнению Виктора Тростникова, большое влияние на формирование мировоззрения братства бездуховности, картину которого «Охотники на снегу» (1565 год) Андрей Тарковский отобрал для изобразительного ряда фильма «Солярис». Тем самым режиссер преображает эту картину, от нее уже не веет той безнадежностью и невозможностью выйти за рамки судьбы, как от других живописных произведений Питера Брейгеля Старшего. Говорят, сам Андрей Тарковский считал Питера Брейгеля Старшего голландским Достоевским в живописи и усердно изучал его наследие. Отметим, что более ранний историко-философский фильм режиссера «Андрей Рублев» (1966 год) снят тоже в брейгелевских тонах.

В 1964 году Станислав Лем издал свой философско-футурологический трактат «Сумма технологии» (угадывается явное подражание «Сумме теологии» Фомы Аквинского или Альберта Великого), в котором в Главе 4 «Интеллотроника» предвосхитил создание Искусственного интеллекта, аллегорически отображенного в средневековом предании о гомункуле – человеке из пробирки с искусственным мозгом. С гомункулом связаны и якобы предпринимаемые опыты трансгуманистов по переносу сознания от живого человека на экзоскелет. А ныне, как уже отмечалось, Искусственный интеллект, трансгуманизм и новая религия, рождающаяся по Ювалю Ною Харари в Силиконовой долине в Калифорнии – три магистральных направления, по которым движется в своем развитии эзотерическое братство бездуховности, стремясь достичь своей точки сингулярности, перехода, после которого цивилизационный откат назад по их плану станет невозможным. Здесь не стоит особо переживать, предаваться унынию и конспирологическим страхам, поскольку «Мысли перед рассветом» Виктора Тростникова дают нам ответ и на эту проблему. Никогда никакая машина или вычислительное устройство не сможет превратиться из объекта в субъект, и объект существует ровно столько, сколько его жизнедеятельность поддерживает субъект. У машинных организмов нет никакой укоренённости в невидимом мире, мире идей и эйдосов. Этим обладает только человек. А потому человек, конечно, волен пользоваться, скажем, экзопротезами, но никакого гибрида между объектом и субъектом, машиной и человеком, быть не может по определению. Некоторые задаются вопросом: почему исчерпала себя научная фантастика? Как говорится, все на поверхности: в своем развитии она дошла до крайних точек, предложив человечеству Искусственный интеллект и трансгуманизм. И здесь мы видим только возвращение к средневековой алхимии и устремлениям старых розенкрейцеров: попытки создания химерных существ предпринимались уже тогда, а еврейская народная легенда о Големе, якобы оживленном великим пражским раввином XVI-го столетия, каббалистом и алхимиком Иудой Лёвом бен Бецалелем, служит тому красноречивым примером (к слову, оная легенда интересовала евгеников всех мастей, в том числе работавших на советское большевистское правительство). Стало быть, в этих модернистских учениях нет ничего нового: просто время-пространство мыслящего океана, Океана Истины Исаака Ньютона, в своем круговороте способно вновь вызывать к жизни прежние феномены интеллектуального характера, но в уже измененных формах, видах и состояниях.

Вообще, мыслящий океан планеты Солярис можно рассматривать и в качестве мирового чувствилища или универсального сенсориума Исаака Ньютона. Вероятно, каждой душе, уходящей с земного плана бытия, предстоит окунуться, а значит, креститься в водах универсального сенсориума, избыв свою прежнюю карму. С другой стороны, основываясь на сюжете фильма Андрея Тарковского «Солярис», мыслящий океан напоминает лимб (лат. limbus – рубеж, край, предел) средневековых римско-католических теологов, где находятся мыслеформы душ по той или иной причине не попавшие ни в рай, ни в ад, ни в чистилище: они склонны к воображению, отсюда планета населена образующимися и исчезающими видениями и призраками; просто интеллект, заключенный в мыслеформу души, продолжает работать, а океан, как мировое чувствилище, сгущает (Coagula) и растворяет (Solve) его представления и воспоминания, как правило, морально-нравственного характера (о размере души, ее мыслеформе см. у неоплатонического философа Прокла). Однако Искусственный интеллект не обладает никакой мыслеформой и не в состоянии участвовать в универсальном сенсориуме. Стало быть, это очередная попытка оживления Голема и не более того.

Подводя итог, подчеркнем, что мы, разумеется, пройдем точку сингулярности, о которой так мечтает Юваль Ной Харари, главный глашатай господства Левиафана в обличье XXI-го века – Искусственного интеллекта, трансгуманизма и новой религии, вызревающей среди IT-специалистов западного побережья США; только результат будет совсем не тот, на что рассчитывает эзотерическое братство бездуховности и израильский советник Клауса Шваба. То есть все их планы в одночасье обнулятся, потому что любое метафизическое или физическое зло Господь Вседержитель обращает в добро и наставление роду человеческому.

То, что всплыло: продолжение истории эзотерического братства бездуховности

Ну а что же старые розенкрейцеры, сошли ли они полностью на нет в XVII-м столетии, растворившись в Королевском обществе и современной науке со своей эмпирико-материалистической идеологией? Сложно сказать, но есть мнение, что они все-таки существуют и возникают иногда, приходя как бы из «Незримой коллегии» для укрепления эзотерического братства бездуховности на Земле и совершения определенных ритуальных манипуляций. Конечно, речь здесь не идет о различных одноименных фасадных организациях, в том числе Древнем мистическом ордене Розы и Креста, основанном в 1909 году американским рекламным агентом Харви Спенсером Люисом, парамасонских Societas Rosicruciana in Anglia, Lectorium Rosicrucianum и др., которые своей деятельностью словно отвлекают внимание на ненужный объект.

Дело в том, что в 1976 году вышла на французском языке книга эксцентричного антихристианского итальянского писателя и сценариста Пьера Карпи (1940-2000) «Пророчества папы Иоанна XXIII: грядущее человечества до 2033 года», в которой целиком и со знанием сути описано посвящение будущего папы, в ту пору апостольского нунция в Болгарии и Турции епископа Анджело Джузеппе Ронкалли (1881-1963) в Орден Розового Креста в Стамбуле в 40-х гг. минувшего столетия. Папа Иоанн XXIII-й являлся приверженцем принципов христианского социализма, которые развивал в своих энцикликах, и инициатором XXI-го Вселенского или Второго Ватиканского Собора Римско-католической церкви. Новоизбранный папа взял себе имя Иоанн XXIII, хотя в период Великого западного раскола католической церкви Святой Престол уже занимал один папа Иоанн XXIII (Бальтазар Косса) с 1410 по 1415 гг., позже объявленный антипапой, охарактеризованный Карлом Марксом следующим образом: «Циник и развратник с противоестественными похотями». Так чем же руководствовался кардинал Анджело Джузеппе Ронкалли, не побоявшись взять имя одиозного понтифика – пирата, убийцы и содомита, после которого ни один из пап на протяжении почти 550 лет не брал имени Иоанна, поскольку оно неизбежно бы совпало с числовым значением XXIII? Сам Ронкалли объяснял это тем, что так звали его отца. Но, по-видимому, лукавил и что-то не договаривал. Пьер Карпи сообщает, что имя Иоанн будущий понтифик получил при своем посвящении в первую степень в Ордене розенкрейцеров в Турции. Тогда все становится на свои места. Теперь представляется, что Иоанн XIII блестяще выполнил задание «Незримой коллегии», в результате Второго Ватиканского собора открыв Римско-католическую церковь для инфернальных сил, тем самым по сути погрузив ее во времена своего предшественника одноименного антипапы – в кризисы, расколы и модернизм, ныне заключающийся как в оправдании идолопоклонства среди католиков (Амазонский синод, Пачамама), так и в признании притязаний агрессивного ЛГБТ-сообщества. Трудно сказать, кто из обоих Иоаннов больше заслуживает звания антипапы: пират, содомит, кровосмеситель или же благостно и внешне добродетельно осуществлявший миссию врагов Христа и Божией Матери: «Се оставляется дом ваш пуст» (Мф. 23: 38). Бывший член Общества Иисуса, римско-католический священник ирландского происхождения и традиционалист Малахия Мартин в своей книге «Продуваемый всеми ветрами Дом: Ватиканский роман» (1998 год) вообще считает, что в Римско-католической церкви, в ватиканской часовне Святого Павла 29 июня 1963 года произошла интронизация Люцифера во время проведения Второго Ватиканского собора. Посвященный мастер Иоанн сделал свое дело в пользу эзотерического братства бездуховности, устлав благими намерениями путь в одну сторону… К тому же, начиная с папы Павла VI, понтифики используют странный посох, ферулу итальянского скульптора экспрессиониста и натуралиста Лелло Скорцелли (1921-1997), чье творчество очевидно далеко от боговдохновенности, отвращающую многих от папства и католицизма. Ферула (писатель Пирс Комптон ее атрибутирует как сломанный крест) изготавливалась по заказу вышеназванного папы и впервые использовалась в служении во время заключительной церемонии Второго Ватиканского Собора 8 декабря 1965. С тех пор многими христианами она рассматривается как кощунственный артефакт римских пап и символ пост-соборной модернистской Римско-католической церкви (см. Compton, Piers. Broken Cross: Hidden Hand in the Vatican. Veritas Pub., Australia. 1984. – «Сломанный крест: тайная рука в Ватикане». В этой книге равно приводится описание посвящения в Стамбуле в розенкрейцеры епископа Анджело Джузеппе Ронкалли, будущего папы Римского Иоанна XXIII).

«Горящая русская земля»

Вышеизложенное навеяно прочтением книги «Мысли перед рассветом» выдающегося русского христианского философа Виктора Тростникова, которая по праву должна занять свое почетное место среди таких произведений русских философов, как «Три разговора» Владимира Соловьева, «Столп и утверждение истины. Опыт православной теодиции в двенадцати письмах» отца Павла Флоренского, «Свет невечерний» отца Сергия Булгакова, «Аксиомы русского опыта» Ивана Ильина, «Власть ключей» и «Апофеоз беспочвенности» Льва Шестова. И вот что поразительно: во время чтения «Мыслей перед рассветом» меня не покидало ощущение, что Тростников один из вышеперечисленных авторов, философ Серебряного века, их ученик, младший брат и соратник, а в чем-то и оппонент, под прессом советской идеологии и безбожной власти сохранивший свою дореволюционную идентичность, а значит, русскость и не побоявшийся бросить вызов коммунистическому Левиафану, генезис которого он четко рассмотрел в обманчивом тумане раннего Возрождения. Если же говорить о философском направлении, в котором написаны «Мысли перед рассветом», то это, несомненно, экзистенциализм в духе его основоположника Сёрена Кьеркегора. Последнее, наряду со стилистикой рассуждения, сближает его больше со Львом Шестовым, иногда даже кажется, что «Мысли перед рассветом» это продолжение философии Шестова в естественнонаучной области; с другой стороны, очевидно, что Тростников в 1970-е гг. еще не был знаком с творчеством Шестова, и подобная синергия у него бессознательно возникала вопреки окружавшим его обстоятельства официального советского атеизма и вовлеченности его в эгрегор экзистенциальной философии, единственной отдушины для русской интеллигенции той поры, остро чувствовавшей беспочвенность большевизма. Вот почему к Виктору Тростникову в полной мере применима метафора, высказанная немецким католиком Лео Зимни в отношении Льва Шестова, что тот представляется «горящей русской землей» (Баранова-Шестова, Наталья. Жизнь Льва Шестова. Т. 2. С. 80. La Presse Libre. Париж, 1993 год). Пожалуй, точнее и не выразиться.

Владимир ТКАЧЕНКО-ГИЛЬДЕБРАНДТ,

GOTJ KCTJ,

военный историк, переводчик  

14 сентября 2023 года