«Может быть, сексуальная жизнь человека и есть самая серьёзная проверка. Если мы такую проверку выдерживаем, если мы милосердны к тем, кого любим, и не теряем привязанности к тем, кого обманываем, зачем нам высчитывать, чего в нас больше, хорошего или плохого. Но ревность, недоверие, жестокость, мстительность, взаимные попрёки… это провал. Всё зло именно в этом, даже если мы жертвы, а не палачи».

Грэхем Грин «Комедианты»

У Анны внезапно ушёл муж. Утром, когда тёща повезла на продажу в райцентр свеженадоенное молоко, Всеволод собрал в спортивную сумку документы, деньги, ещё какие-то вещи и уехал в город, сказав, что не знает, когда вернётся назад и вернётся ли в эту опостылевшую деревенскую жизнь вообще. Анна в это время в пятый раз перечитывала полученное вчера от дочери письмо, в котором Маша подробно описывала, как устроилась в общежитии, удивлялась, что учат в институте совсем не так, как в школе, хвасталась, что уже познакомилась со всеми одногруппниками и даже подружилась с Валей из Тулы, с которой живёт теперь в одной комнате.

— Насчёт денег не беспокойся, — наконец дошли до сознания Анны последние слова Всеволода. — Я оставил тебе сберкнижку на предъявителя, там хватит вам с Машей по крайней мере на полгода. Может, наконец, скажешь хоть что-нибудь?

Но Анна привычно молчала, всё крепче сжимая в начавших дрожать руках письмо, отчего бумага начала коробиться и хрустеть.

— Как устроюсь в городе, сообщу, — буркнул сквозь зубы Всеволод, безнадёжно махнув рукой, повернулся и вышел из дома.

Ещё несколько секунд Анна видела в окно, как муж — уже бывший или ещё нет — вышел за калитку, аккуратно закрыв её за собой, и решительно зашагал по дороге в сторону райцентра. И только тогда до Анны вдруг дошло, что она опять осталась одна, что Севы с ней уже больше не будет. Её бросило в жар, слёзы потоком хлынули из глаз, ноги внезапно стали какими-то ватными и Анна, с трудом доковыляв до кровати, сначала села, а потом так, как есть, одетая, легла, со страхом прислушиваясь к быстрому и гулкому биению сердца. До сего дня она никогда не слышала, как оно работает, и потому даже не осознавала, что оно у неё есть. Анна решила, что сейчас умрёт. Но смерть не приходила, и биение сердца постепенно замедлилось, и наступил момент, когда Анна вновь перестала его слышать и ощущать. И только тогда она, наконец, утерев слёзы, задумалась над тем, что с ней, со всей её жизнью произошло. Ей нет ещё и сорока лет, а она теряет уже второго мужа! Но в первый раз, двенадцать лет назад, когда погиб Анатолий, всё было не так, как сейчас, не было особых переживаний и даже слёз. Анна решила разобраться, почему уход Всеволода, живого и невредимого, она восприняла тяжелее, чем смерть Анатолия.

Анна росла обычной деревенской девчонкой, не лучше и не хуже других. Помогала матери по дому, на огороде и в уходе за домашней живностью. Средне училась в школе, ничем не выделялась в компании подружек, была, что называется, тихоней. Мать не хотела, чтобы её единственная дочь тоже пошла работать в совхоз и по окончании школы отправила Анну в Трёхреченск, где та без особого желания, но довольно легко поступила в торговое училище при местном Продторге.

Вырвавшись из-под надзора властной матери, Анна не ударилась во все тяжкие, как некоторые её соседки по общежитию, ошалевшие от внезапной свободы. Училась столь же средне, как и в школе, общественной работы избегала, буйных компаний чуралась. В свободное время Анна сидела в Красном уголке общежития перед телевизором или читала библиотечную книгу, лёжа на своей койке в комнате. И фильмы, и книги были, конечно, «про любовь». На выходные и праздники Анна всегда уезжала в родное Козино к маме, где привычно включалась в повседневную работу по дому и огороду.

По окончании училища Анну направили в отдел кадров Продторга, а оттуда она уже в качестве продавца прямиком отправилась в продовольственный магазин N43, за прилавком которого вскоре и познакомилась со своим первым мужем. Магазин этот находился в двух минутах ходьбы от центральной проходной Машиностроительного завода, многие работники которого по пути на работу раскупали свежую выпечку и пакетики-пирамидки с молоком, которыми тут же на ходу завтракали. А после работы ещё больше заводчан толпилось у прилавков, быстро раскупая необходимые им продукты.

Анатолий Сидоров был родом из далёкой Мордовии. Он рассказывал, что там густо перемешаны мордовские и русские деревни и сёла, а самым массовым развлечением являются кулачные бои деревня на деревню. Поэтому, когда в их село приехал вербовщик рабочих «по лимиту» на предприятия центральной России, Анатолий даже раздумывать не стал. Он приехал в Трёхреченск и подписал с Машиностроительным заводом договор на работу формовщиком в «горячем» Чугунолитейном цеху, за что завод обязался по окончании пятилетнего срока выделить Анатолию Сидорову отдельную двухкомнатную квартиру в новом строящемся девятиэтажном доме.

Сначала Анна не замечала этого молодого парня в толпе других покупателей. Она вообще не поднимала глаз, едва успевая рассмотреть поданный чек, отыскать и выдать нужный товар, свернуть из куска заранее нарезанной бумаги кулёк, насыпать в него нужное количество крупы или сахарного песку, взвесить, добавить или убавить, сбегать в подсобку, чтобы пополнить кончающийся товар — и всё это под непрерывный гул возмущающейся медлительностью продавцов и дефицитом тех или иных продуктов толпы покупателей, в которой непременно находились не стесняющиеся громко материться и скандалить особи.

Поэтому о молчаливом парне с копной рыжих нечёсаных волос, «запавшем» на молоденькую продавщицу, Анна впервые услыхала во время затишья между наплывами покупателей. И только когда смешливая толстушка Ольга из хлебного отдела спросила её напрямую, до каких пор она собирается мучить безразличием симпатичного парня, Анна поняла, что речь ведут о ней. С того дня она сначала из любопытства, а потом и с непонятным нетерпением стала ожидать прихода и высматривать в толпе неожиданного поклонника. Принимая от него чек и выдавая стандартный набор продуктов для нехитрого ужина одинокого мужчины, Анна краснела под его жадным взором, а Анатолий, наоборот, бледнел, и на его и без того белоснежной, как у всех рыжих, коже лица и части груди в распахнутом вороте рубашки особенно чётко проявлялись россыпи веснушек.

И вот настал вечер, когда Анатолий впервые дождался Анну после работы и проводил до общежития. Через полгода он осмелился сделать ей предложение, а ещё через два месяца они поженились, и завод выделил молодожёнам отдельную комнату в семейном общежитии. Через год после свадьбы 2 сентября 1984 года Анна родила дочь, названную в честь матери Анатолия Марией. Маша теперь, когда выросла, внешне стала вылитая мама, только не русая, а рыжая, в отца.

Анна с Анатолием жили дружно, ссорились редко. Но счастье их длилось недолго. Анатолий по натуре был добрым, мягким и застенчивым, но, как и многие другие недавно переехавшие из деревни в город парни, в компании сослуживцев петушился и любил прихвастнуть, показать, что ничем не уступает местным уроженцам. И однажды попался на «слабо». В Чугунке на одном из мостовых кранов работала молодая шлюшка по имени Лилька. Ей и было-то в ту пору всего девятнадцать лет, в цеху почти не осталось мужиков, кто бы хоть раз с ней не «переспал». Достаточно было в обеденный перерыв подняться к ней в кабину крана с бутылкой вина или после работы предложить стакан водки. В одной бригаде с Анатолием работал его друг Васька, с которым они вместе росли в далёком мордовском селе, дрались в кулачных боях с парнями соседних деревень и, поддавшись на уговоры вербовщика, решили пойти в «лимитчики». У обоих подходил срок получения квартиры по договору с заводом, но у Васьки с женой пока не было детей, а квартира распределялась только одна. Понятно, что администрация завода решила отдать её Анатолию, а Василия попросила подождать ещё год до сдачи следующего дома. И вот лучший друг смертельно обиделся на Анатолия и подло его подставил. Отлично зная «петушиный» характер друга детства, Василий начал постоянно на глазах сослуживцев подначивать Анатолия, что тот остался единственным мужиком в цеху, не побывавшем в кабине крана у Лильки.

— Высоты боишься или Аньки своей? — насмехался Василий. — И правильно: с такой горячей девкой, как Лилька, тебе слабо совладать!

И Анатолий ожидаемо поддался на провокацию. Случайно всё произошло или Васька пошёл дальше простых подначек, но в цех вдруг пожаловало начальство как раз в тот момент, когда Анатолий доказывал свою «мужественность» в кабине крана. Лилька получила очередной выговор, а Анатолий лишился уже почти полученной квартиры. В Договоре, оказывается, имелся соответствующий пункт о нарушении трудовой дисциплины и, вообще, наличии каких-либо проступков. Квартира досталась Ваське. Не желая каждый день встречаться с бывшим другом, Анатолий перешёл из Чугунки в Автотранспортный цех и стал работать слесарем-ремонтником, вскоре он начал прикладываться к бутылке. Домой Анатолий с каждым днём приходил всё позже. Он застревал после работы во дворе в компании таких же пьяниц. Устроившись на детской площадке за столом, на котором днём местные пенсионеры «забивали козла» полустёртыми от частого употребления костяшками домино, мужики сначала степенно выпивали по первой, не торопясь закусывали и начинали обсуждать «политику». Что такое «перестройка», правда ли, что недруг Горбачёва Борис Ельцын в пьяном виде выступал в США или, как он сам говорит, просто был под действием снотворного? Большинство склонялось к тому, что, скорее всего, Ельцын сильно пьёт, потому и сверзился с моста в речку. Нужна ли народу КПСС? И до каких пор Россия будет кормить и содержать прочие республики? Домой Анатолий практически приползал в десятом часу, плюхался на диван перед телевизором и отрубался до утра, когда Анна будила его, чтобы накормить завтраком и отправить на работу, привычно сунув мужу в карман пятёрку на обед в заводской столовой и опохмелку. Через несколько лет такой жизни в конце лета 1989 года Анатолий попал в ЛТП, где и был вскоре убит ополоумевшим от трезвой жизни собратом-алкоголиком. Тот, по словам очевидцев, неожиданно взбесился, услыхав от напарника совершенно безобидное замечание, и проломил Анатолию голову гаечным ключом.

Лишившись мужа-алкоголика, Анна почувствовала облегчение. Она не считала себя виноватой в его падении и смерти. Да, предательство друга и потеря квартиры были сильными ударами для Анатолия, но мужчина, считала Анна, не должен ломаться и сдаваться от первых же трудностей. В конце концов, Толя сам поддался на провокацию Василия, никто не заставлял его изменять жене с цеховой шлюхой. Для Анны всё это явилось не меньшей бедой, чем для Анатолия, но она же не распустилась, не озлобилась в обиде и не опустила руки. У неё на руках была маленькая дочь, Маше едва исполнилось два года, а вместо помощи от мужа приходилось терпеть его пьянство, матерную брань и сочувственно-насмешливые взгляды соседей.

К Анатолию Анна тогда, что уж кривить душой, сильно охладела, но сцен не устраивала, не «пилила» за измену и потерю квартиры, просто муж ей стал вдруг совершенно безразличен. Она продолжала привычно заботиться о нём: кормить, обстирывать и молча терпеть ночные ласки, становившиеся всё более редкими, пока их Анатолию в конце концов полностью не заместила водка. Муж сравнялся в глазах Анны с сиамской кошкой Маши, превратился в ещё одно домашнее животное. Вот только, в отличие от кошки, развлекавшей дочку, от мужа в доме не было никакой пользы.

«Нет, как тогда, так и сейчас я не считаю себя виноватой в том, что Толя, став моим мужем, из хорошего доброго парня превратился в озлобленного опустившегося алкаша! — решила Анна. — Все его беды случились не из-за меня, я не была ему плохой женой. Наверно, он спился, потому что постоянно мысленно казнил себя за всё случившееся, а как исправить ситуацию не знал. Может, ждал от меня какой-то подсказки, поддержки, но какой? Я не бросила его, не подала на развод и даже ни в чём не упрекала! Продолжала жить с ним, как будто ничего не произошло. Что ещё я могла сделать? Утешать мужа, говорить, что не сержусь на него за измену и потерю квартиры? Убеждать, что всё будет хорошо? Мы бы оба прекрасно понимали, что это враньё. Понять и простить, как советовали подруги? Поняла, но не простила, потому что сам муж своими все усиливающимися пьянством и свинством увеличил вину передо мной и дочкой. Толя быстро и легко сдался, оказался слабаком, а не «каменной стеной», ограждающей семью от невзгод».

Окончательно закончив разбираться с первым мужем, Анна задумалась о втором. С Всеволодом она, как это ни странно, познакомилась тоже в 43-м магазине. Вернее, он почти столкнулся с ней, когда тёплым июньским вечером 1989 года она вышла с Машей из дверей магазина, чтобы по окончании своей смены пойти домой. Обе руки Анны были заняты тяжеленными сумками с продуктами. Двенадцать лет с тех пор прошло, но Анна постаралась как можно лучше и полнее припомнить все подробности той встречи. Она тогда застыла на пороге магазина, потому что дверь за спиной уже захлопнулась под действием сильной пружины, и отступить назад Анна не могла, да и с какой стати ей было это делать? По всем правилам уступить ей, женщине, дорогу должен был этот молодой парень, с откровенным восхищением уставившийся ей в лицо весёлыми светло-голубыми глазами. Они стояли почти вплотную друг к другу, поэтому Анна могла видеть только лицо парня и светлые курчавые волосы в распахнутом вороте голубой рубашки. Ещё она успела разглядеть длинные ресницы и лёгкую небритость. Вьющиеся крупными кольцами русые волосы незнакомца могли вызвать зависть любой девушки, вынужденной регулярно пользоваться бигуди.

— Цыганка не соврала, — сказал парень. — Она мне встречу с вами сегодня утром нагадала, вон там, за акведуком на вокзале.

Анна смутилась под его пристальным взглядом и потупилась. Незнакомец ей почему-то сразу понравился, хоть она и не любила нахалов. Анна сделала шаг в сторону, освобождая ему вход в магазин.

— Ну уж нет, — сказал он ей, — мы теперь не можем так просто расстаться.

Анна сердито взглянула на него, и парень вдруг изумлённо произнёс:

— Какие у вас глаза! Неземные! Жаль, что я не поэт или художник. Вас не Аэлита зовут?

— Пропустите, — сказала Анна, — я очень устала, весь день на ногах.

— И я с раннего утра на ногах, — возразил парень. — Да ведь, как говорится, от судьбы не уйдёшь! Так как вас зовут?

— Анна.

— А я Всеволод.

Он отступил на шаг, повернулся, присел на корточки перед её дочкой, глядевшей на него во все глаза и, как взрослой, протянул ей руку:

— Меня зовут дядя Сева. А вас как?

— Маша, — улыбнулась та, вкладывая свою ручонку в его.

— Мне тридцать лет, а вам?

— А мне пять!

— Да вы совсем взрослая барышня! — Всеволод осторожно пожал Маше пальчики и, кивнув в сторону стоявшей в растерянности Анны, спросил: — Это ваша мама?

— Моя.

Очнувшись, Анна обошла их и пошла по аллее, ведущей к акведуку через железнодорожные пути. Маша и незнакомец догнали её.

— Давайте ваши сумки. — Всеволод решительно выхватил их у неё и пошёл вперёд.

Анна молча шла за странным парнем, ей продолжало всё в нём нравиться: высокая спортивная фигура, широкие плечи, сильные руки, узкие бёдра и длинные ровные ноги, затянутые в поношенные, но явно фирменные джинсы, потёртые местами от долгой носки до белизны. Анна невольно сравнивала Севу с мужем, окончательно опустившимся и выглядевшим несмотря на все её старания бомжеватым. «А я-то сама, — спохватилась Анна, — как выгляжу?» Она почувствовала жар от охватившего её стыда. Платье на ней было старенькое, не раз перешитое, с вонючими пятнами пота в подмышках. Слипшиеся в пряди, неделю немытые волосы схвачены резинкой в «лошадиный хвост», концы их неровные, посечённые. Ногти на руках Анна давно уже не красила, но они были хотя бы ровно подстрижены буквально накануне вечером. А на ногах растоптанные матерчатые тапочки! Не в туфлях же на высоких каблуках таскать тяжёлые сумки с продуктами. Маша радостно скакала рядом, крепко уцепившись за освободившуюся руку матери, не замечая её переживаний.

Спустившись на другом конце акведука, Всеволод вопросительно обернулся. Анна, глядя себе под ноги, остановилась. Не поднимая глаз, она с неловкостью произнесла:

— Не провожайте меня дальше. Я замужем.

— Ну и что? — удивился Всеволод.

— Не надо, — решительно сказала Анна и протянула руки за сумками. Он с неохотой отдал их ей.

— Ладно, идите кормить мужа. Желаю вам счастья.

— И вам, — ответила Анна с облегчением.

Подскочила Маша, протянула на прощанье руку. Всеволод пожал ей пальчики и, заговорщицки подмигнув, сказал:

— Пока, скоро увидимся.

Анна не помнила, как дошла до дома. По дороге она непрерывно мысленно пересматривала удивительное знакомство, разбирала каждое слово, запоздало находила более удачный или остроумный, как ей казалось, ответ. Маша что-то непрерывно тараторила о дяде Севе, но Анна уловила эти крамольные, на её взгляд, слова только войдя во двор дома и увидев на детской площадке уже основательно пьяного Анатолия в обычной теперь ему компании местных алкашей.

— Молчи! — одёрнула она дочь. — Никому ни слова о дяде Севе, поняла?

— Поняла, — кивнула удивлённая Маша. — А почему?

— Папа рассердится, — нагнувшись к уху дочери, тихо пояснила Анна, кивнув в сторону громко матерящихся пьяниц. Поняв по растерянному лицу дочери, что та по-прежнему ничего не понимает, она добавила: — Пусть дядя Сева будет нашей с тобой, и только с тобой тайной, хорошо?

— Хорошо! — повеселела Маша. — Я никому не скажу, только и ты, мамочка, тоже никому не говори.

Когда, наигравшись с кошкой, дочка, наконец, уснула, а пьяный Анатолий громко захрапел на диване перед работающим телевизором, Анна, раздевшись догола, подошла к трёхстворчатому шкафу и долго рассматривала себя в большом зеркале, прикреплённом к внутренней стороне одной из дверец. Она с удивлением отметила, что, действительно, для своих двадцати пяти лет выглядит очень даже неплохо. Вскоре после родов Анна сильно пополнела, что её сильно смущало, но Анатолий только довольно смеялся, повторяя где-то слышанную им фразу, что мужчины — не собаки, а потому на кости не кидаются.

 

— Что ж ты на мне, когда я была кожа да кости, женился? — спрашивала Анна.

— Дурак был! — притворно сокрушался Анатолий. — Ты меня, наверно, глазами своими ведьмовскими заворожила…

После того, что случилось, особенно, когда муж стал горьким пьяницей, Анну перестало волновать её отражение в зеркале. На неё столько навалилось и горя, и забот, что хватало времени и сил следить только за тем, чтобы у всех членов её семьи была всегда опрятная одежда и сытная еда на столе. Она практически ежедневно стирала, гладила, штопала, что-то зашивала, ушивала или подшивала. Рушилась страна, на смену социализму вновь пришёл капитализм, а Анна крутилась в колесе ежедневных забот, равнодушная ко всему происходящему вне её семьи. Видимо, работа и заботы сработали гораздо действенней модных диет и превратили бесформенную толстушку в стройную привлекательную женщину. Замуж за Анатолия Анна выходила худенькой, даже тощей и несколько сутуловатой девушкой. Теперь из зеркала на неё глядела зрелая стройная женщина с классической фигурой, характерной для древнегреческих и римских статуй языческих богинь. Послеродовая полнота и девичья сутулость исчезли, увеличилась и налилась грудь, расширились и обрели объём бёдра, узкая талия с небольшой выпуклостью животика только подчёркивали притягательную «рюмочность» фигуры. «Как же я ничего этого не замечала? — удивилась Анна. — Сама же ведь перешивала не только Машины, но и свои платья, а даже в голову не пришло задуматься, почему вдруг одежда стала велика. Смотрела в зеркало, а заботило только то, как сидит ушитое платье, не топорщится ли где, не морщит. Совсем отупела, видать, не зря Толя меня иначе как «дура» последнее время не называет».

С этого дня Анна стала уделять внимание не только мужу и дочери, но и себе, заново вспомнив, что существуют парикмахерская, косметика и маникюр, купила на рынке очень шедший ей цветастый сарафан и удобные босоножки на низком каблуке. Соседки и подруги на работе были заинтригованы, шептались за её спиной, а Анатолий погрузился в жуткий запой, приведший его в ЛТП.

Вскоре после гибели Анатолия Всеволод вновь встретил Анну после работы, она позволила ему проводить их с Машей почти до самого дома, а потом попросила, чтобы в следующий раз он пришёл не раньше, чем через год. Но Всеволод позвонил в дверь их коммунальной квартиры, в которую превратилось заводское общежитие, лишь в апреле 1992 года. Он жил в то время в другом городе и в Трёхреченск приезжал то ли в командировку, то ли по каким-то личным делам. Анна слушала его объяснения, но не слышала, она ждала его два с лишним года, почти потеряла надежду, и теперь в голове у неё билась, заглушая всё остальное, только одна мысль: «Он приехал!»

Они долго гуляли по улицам Трёхреченска, оба замёрзли и устали, но зайти к Анне в гости Всеволод не захотел, хоть она сама его приглашала. Сева тогда много говорил, стараясь понравиться ей, а Анна больше слушала и в основном молчала. Просто она понимала далеко не всё, о чём рассуждал Всеволод. С Анатолием они всегда были на равных, оба сравнительно в одно время приехали в Трёхреченск из деревни, их возраст, кругозор и уровень образования почти не отличались. А Всеволод родился и вырос в городе, был старше Анны лет на пять, закончил институт и работал инженером-конструктором. Анна боялась ляпнуть что-нибудь, с его точки зрения, глупое, после чего он разочаруется в ней, уйдёт и больше не вернётся. А ей хотелось, чтобы Сева остался с ней навсегда. Расставаясь, он попросил у неё ещё один год на завершение всех дел в его родном городе, и Анна пообещала обязательно его дождаться.

Прошёл год, затем второй, а от Севы не было никаких вестей. Анна за это время окончила бухгалтерские курсы, ушла из магазина, попыталась открыть собственный, быстро прогорела, продала, чтобы расплатиться с долгами, всё, что смогла, в том числе и свою приватизированную комнату в коммуналке, и уехала с дочкой из Трёхреченска в Козино к маме. Здесь её и нашёл в начале июня 1994 года Всеволод. Они, наконец, поженились, и поначалу, первые год-полтора, были вполне счастливы, пока не подошли к концу деньги: Всеволод, оказалось, тоже продал в родном городе что-то из имущества и получил за всё про всё три миллиона рублей.

В бывший совхоз, а ныне акционерное общество, Всеволода не взяли, никакой другой работы, кроме как на собственном огороде, в Козино не было. С помощью местных мужиков Всеволод соорудил шлакоблочную пристройку к избе для себя и Анны, Маша осталась жить с бабушкой. Потом он провёл от уличной колонки воду в дом и в огород, построил теплицу. Что делать дальше, Всеволод не знал. Помощь его Анне на огороде сводилась к копанию грядок и окучиванию картошки, но это же не каждодневный труд! Доверить мужу прополку было невозможно, потому что Всеволод не мог отличить петрушку, укроп, салат и прочие нужные растения от сорняков. Он знал только, как выглядят капуста и лук. А уж с коровой, курами и прочей домашней живностью женщины в Козино всю жизнь управлялись без помощи мужчин. Так что волей-неволей Всеволод занялся любимым делом — изобретательством. Это поначалу, пока были деньги, никого не волновало. Но когда миллионы зятя закончились, Нина Ивановна, Анина мама, начала недовольно ворчать.

— Мы с тобой, доча, с утра до вечера впахиваем на огороде, тягаем неподъёмные сумки с молоком и овощами на рынок в райцентре, а твой муженёк с умным видом только и делает, что сидит за столом и что-то там пишет или книжки читает! Нашла сокровище, нечего сказать!

— Он изобретает, мама, — пыталась возражать Анна. — Сева инженером в городе был…

— Изобретает! — язвительно шипела Нина Ивановна. — За два года ни одной копейки в дом не принёс, паразит!

— Ну, нет же в Козино для него никакой работы! — обижалась за мужа Анна. — Половина мужиков на селе, вон, спивается от безработицы.

— Не хватало ещё, чтобы и твой запил! — непреклонно гнула своё Нина Ивановна. — Раз уж он у тебя такой городской, пусть поищет работу в райцентре или в Трёхреченске.

— Если Сева на работу в город ездить будет, то у него на одну дорогу пол дня уйдёт, — возражала Анна. — Автобус-то до райцентра ныне три раза в день ходит: рано утром, в обед да поздно вечером, детей в школу возит, нашу-то закрыли. А до Трёхреченска от райцентра ещё и на электричке полчаса ехать надо. Не хочу я мужа только по выходным при свете дня видеть.

— А чего тебе на него любоваться-то? Ты, вон, сейчас его и днём, и ночью видишь, а детей у вас что-то так и не предвидится! И слава Богу, при таком-то муже-бездельнике!

Чем дальше, тем громче становились такие разговоры, их уже стало невозможно скрывать от ушей Всеволода. Он перестал улыбаться, стал нервным, раздражительным, его начала мучить бессонница. Анна после таких разговоров тоже спала плохо, тайком плакала. Особенно горек ей был упрёк матери в отсутствии у них с Севой общего ребёнка. Она понимала, что муж корит в этом себя, потому что наглядным доказательством его вины является Маша. Но сама-то Анна помнила тот роковой аборт, который ей пришлось сделать, потому что рожать ребёнка, зачатого от находившегося в пьяном угаре Анатолия, она не захотела. И слова врача после операции не смогла забыть, как ни старалась.

И однажды Всеволод не выдержал упрёков тёщи и поехал искать работу. В райцентре, как и ожидалось, ни инженерных, ни рабочих вакансий не оказалось, пришлось попытать удачу в Трёхреченске. В заведении для безработных Всеволоду по его специальности ничего предложить не смогли. Прочие же имеющиеся варианты сопровождались настолько мизерными зарплатами, что мотаться пять раз в неделю ради таких грошей из Козино в Трёхреченск стало бы себе дороже. Обескураженный Всеволод, побродив по городу в ожидании электрички, ни с чем вернулся домой.

Через неделю он повторил попытку с тем же результатом. И ещё через неделю, и ещё. Но вот однажды Всеволод вернулся из Трёхреченска весёлым, и от него пахло вином. Сказал, что познакомился с человеком, который тоже занимается изобретательством. У Всеволода с Константином оказалось много общих интересов, они решили попробовать объединить усилия, поработать вместе.

— А деньги-то вам за это кто будет платить? — недоверчиво спросила Нина Ивановна.

— Причём здесь деньги? — отмахнулся Всеволод. — Мы с Константином как специалисты в разных областях отлично дополняем друг друга и теперь сможем закончить несколько важных проектов, моих и его, которые зависли у нас из-за недостатка знаний и опыта. Но мне придётся теперь ездить в Трёхреченск чаще, чем раз в неделю, у моего нового друга гораздо лучшие условия для творчества.

С этого дня отношения между Анной и Всеволодом начали стремительно ухудшаться. Нина Ивановна не поверила в появление у зятя новоявленного друга.

— Твой в городе себе какую-то богатую бабу завёл, — уверенно заявила она.

— С чего ты взяла? — не поверила Анна.

— Денег мы ему только на проезд даём, а от него кофием и вином разит, как ни вернётся из Трёхреченска, — ответила мать. — Мужик бы его водкой угощал.

— Сева не любит водку! — возражала Анна. — Сколь раз ему наши мужики предлагали водки выпить или самогону, он всегда отказывался, а когда ещё были деньги, ездил в райцентр за вином.

— Э-э, милая! — качала головой мать. — Вчера, может, не любил, а сегодня на безрыбье и рак — рыба: вино-то дороже водки стоит. Какой это мужик будет нашего нищеброда дорогим вином и кофием поить? Баба это, точно тебе говорю! Что сама пьёт, то и ему наливает. Он хоть спит с тобой или все силы на городскую тратит?

И всё же Анна верила словам мужа, а не матери. Она понимала, что Всеволод рвётся в город не к новой женщине, а к недостающему ему общению с равным по интеллекту и интересам человеку, к привычным разговорам о достижениях науки, новинках литературы, о политике, в конце концов. Городской житель, он задыхался в деревне. Анна и никто в Козино не могли возместить Всеволоду потерю привычной среды. Но Нина Ивановна продолжала твердить своё, и у Анны стали зарождаться сомнения в искренности мужа. Она даже тайком осматривала и нюхала перед стиркой его одежду, но никаких признаков посторонней женщины не обнаружила.

Так прошёл год, потом другой, Всеволод регулярно ездил к другу в Трёхреченск, и даже иногда зимой ночевал там, объяснив это тем, что они с Константином заработались допоздна. Нина Ивановна привычно бурчала, а Анна замолчала, практически перестав разговаривать с мужем. Её грызли недоверие и обида, но высказать всё откровенно мужу не позволяла гордость. Она столько лет ждала его, больше, чем ждали жёны мужей с Отечественной войны, а ведь она тогда даже не была Севе невестой! Она обещала ждать и ждала, даже когда прошли все назначенные сроки, как была счастлива, когда он наконец пришёл к ней в Козино, ни разу не упрекнула за лишние годы ожидания. Но счастье продлилось всего лишь два первых года их совместной жизни, а потом целых три года Анна прожила в настоящем аду: мать ежедневно пилила и зятя, и дочь — Всеволода за нахлебничество, Анну за потакание бездельнику и коварному изменщику.

Сева не считал нужным оправдываться и каждый день как на работу с утра уезжал в Трёхреченск, а Анна просто замолчала, замкнувшись в своей обиде. Она ни в чём не упрекала мужа, но и перестала оправдывать его перед матерью. Всеволод возвращался домой поздно вечером, Анна молча кормила его, он так же молча ел, благодарил и шёл спать. Нет, первое время Всеволод пытался за ужином рассказывать Анне о Константине, о том, что они изобретают, но скоро понял, что той все его успехи и трудности либо непонятны, либо неинтересны. Вот в такой жуткой обстановке они прожили три года!

В один из дней лета 1999 года Всеволод вернулся из Трёхреченска непривычно рано и объявил, что его друг Костя нашёл покупателя на их изобретения, какое-то совместное с французами предприятие. Нина Ивановна тут же переменила мнение о зяте, когда тот предложил поехать всей семьёй в райцентр или даже в Трёхреченск и купить на полученный аванс то, что каждый из них пожелает. Маша прыгала от радости, тормошила каменно молчащую мать, но Анна не проявила какой-либо радости. Да, ей и всем остальным членам семьи стало легче, напряжение между зятем и тёщей значительно ослабло, а вот взаимное отчуждение Анны и Всеволода продолжилось. Ведь причиной их конфликта были вовсе не деньги, никто из них не ходил в лохмотьях и не голодал. Но никто из них не хотел или не мог сделать первый шаг к примирению. И даже когда внезапно умер Константин, и Всеволод перестал ездить в Трёхреченск, отношения между супругами не изменились, каждый из них остался в своём замкнутом мирке.

Так прошло ещё два года, Маша закончила школу и поступила в московский институт. Вдруг оказалось, что Всеволода удерживала в Козино именно дочь. Как только он понял это, убедился, что без Маши жизнь с Анной потеряла для него какой-либо смысл, то задумался о будущем. Всеволод так и не вписался в деревенскую жизнь, все его интересы остались в городе. Анна воздвигла между ними стену молчания. Она не порвала с мужем окончательно, делала для него всё, что полагается: готовила, стирала, поддерживала чистоту и порядок в доме, словом, поймала себя на том, что вновь превратилась в ту располневшую клушу, какой была при пьянице Анатолии. Скандалов и истерик не закатывала, по огороду летом ходила в стареньком, выцветшем на солнце закрытом купальнике, а по дому в заношенном халате. А Всеволоду была нужна любимая женщина, а не бессловесная неряха-прислуга.

И вот сегодня утром, в первый день октября 2001 года, муж попытался в последний раз достучаться до жены, пробить стену молчания. Всеволод сказал, что денег у них теперь хватит на то, чтобы купить квартиру в городе, что жизнь в деревне для него невыносима, а для Анны городская жизнь вполне привычна, что пора им, наконец, начать настоящую совместную жизнь без ежедневного надзора и советов Нины Ивановны, но Анна, уткнувшись в письмо дочери, пропускала эти его слова мимо ушей и в ответ продолжала мёртво молчать. Она ждала от мужа слов любви и извинений за её многолетние страдания, но их так и не последовало. И вот Сева ушёл. Пока не насовсем, оставил проблеск надежды, только кому: себе или ей? Сказал напоследок, что осмотрится в городе и сообщит. Что сообщит? Свой адрес или о подаче на развод? В любом случае, окончательное решение он предоставил ей. Что она выберет: полную капитуляцию и переезд к мужу в город или окончательный разрыв?

Сергей Калабухин

Коломна, декабрь 2023 г.

Иллюстрации ЖК