Океан мира – глубокий, синий, звёздный.

В него погружена вращающаяся планета по имени Земля, на которой находимся мы – всеми нашими странами, городами, посёлками, улицами, домами.

Всеми нашими родословными, прошлым нашим, таким глубоким, насыщенным, глядишь, и понимаешь: это многослойная бездна.

Даты, даты, даты – бездонное море дат.

И вот он человек – гомо сапиенс.

Читающий,

думающий,

мыслящий,

чувствующий.

И сам пишущий, творящий, сочиняющий…

Эпизоды, эпизоды, эпизоды. Бездна, несмолкаемый поток. Люди влюбляются, целуются, рожают детишек своих. Работают, трудятся, чтобы жить достойно.

И вот писатель – видит, ощущает, излагает. Про них, про людей. Про всех и про каждого.

Но нельзя, нельзя быть не связанным с настоящим временем, нельзя быть не связанным с событиями в твоей стране, городе. В самые тяжёлые минуты – люби родину свою, целуй её уста, хотя они в крови, гладь и ласкай её руки, хотя они все в шрамах. Ибо самое главное – это родина твоя. И верь в неё. Лишь в неё.

Конечно, нынешняя ситуация бьёт по сердцу, прямо в сердце, ибо жаль людей, жаль матерей, только и думаешь каждое утро, ну, как, как там на фронте? Как наши солдаты? Идут ли вперёд?

И стараешься помогать тем, чем можешь, только бы победить!

Но вот отчего вдруг некоторые известные пишущие люди перешли на противоположную сторону, что за таинство предательства, измены, нелюбви к родине, отчего так? Ну ладно, как бы не очень известные, не раскрученные, ещё бы ничего. Но перешли более-менее читаемые, а ведь их учили в советской школе, в русском институте, даже благодарности вручали за мастерство и талант. Отчего такая коллаборация?

Суть, я думаю, в том, что уж больно мы долго молились на запад. Поездка во Францию и публикации там считались чуть ли не пиком радости. Если твою книгу обнаружат в русском центре на Кипре – то ты прямо-таки словно медаль получил. А Нобелевская премия, которая насквозь русофобская – это путь к всемирной известности.

И до сих пор ценятся поэты-писатели такого «независимого склада», ну, чтобы не писали об СВО, а как раньше – про цветочки-тычинки-пестики. Про нечто нейтральное: погоду, весну, ну в крайнем случае про веру, Пасху. Но только не про то, что «Ване пятнадцать километров до дома всего, но он идёт туда как девять лет…» «В этом доме жила простая семья – все шахтёры, бабы да деты малы. Но их убили бомбой хохлы!»

Некоторые журналы прямо говорят: мы патриотические стихи и рассказы не публикуем. Присылайте нечто нейтральное, такова воля нашего спонсора. И не секрет, что многие журналы-альманахи-сайты сидят на меценатских пожертвованиях. Чтоб издать патриотический сборник надо писать на грант, и не факт, что ты его получишь. Скорее всего, получишь разочарование и трату времени бесполезную на заполнение бумажек.

Вообще, разбираются в поэзии единицы.

В настоящей поэзии.

Исконной.

Природной.

А не то, что в рифму – и ладно. Складно и хорошо.

За эти почти два года (и раньше я так думала) я сделала выводы, что многие из пишущих приняли такую выжидательную позицию. А половина словно осталась в девяностых годах.

Но вы поймите, если будет большой пожар, то он будет общим!

Если пепелище, то его разгребать голыми руками нам всем. И в этом огне сгорят рукописи всех! И пепел развеет ветер…

Но самые страшные писатели, это те, кто застряли в прошлом времени, они до сих пор критикуют власти, и некоторые работают в ВУЗах, а сами мысленно не за Россию, они сроду не поддерживали свой народ, когда горел Дом профсоюзов, когда самолёты НАТО бомбили Донецк, их рассказы о том, как хорошо в Америке, как плохо в России; а при нашем разгуле свободы эти произведения публикуются и тиражируются.

Конечно, что и как писать – это дело лично каждого.

Ответ держать лишь перед самим собой.

Своей совестью.

А вот родину любить надо в любые её времена. Ибо это родина.

«Порвалась цепь тяжелая, порвалась и ударила…

Одним концом по барину, другим — по мужику.»

А. Н. Некрасов

Написать предисловие к вечности, написать аннотацию к бесконечности, написать книгу неумирающую.

Как Библия.

Это словно говорить всегда молитвами, заповедями, опрокидывая голову в звёздное небо. Погружаться в него. А небо – оно такое летящее, парящее, небо вытянуло шею и летит себе, летит.

Как раз в день Николы Зимнего наш водитель-Николай получил ранение…тяжёлое.

Водителя в тряской «Буханке» зовут Никола.

Утро у нас туманное.

Утро седое.

Снег – во всё горло!

Едем по Магистральной: магазин, площадь, школа.

Повторяет память:

Азъ-звук,

азъ-речь,

азъ-говор!

 

Глаза закрываю. И знаю, как ехать вдоль Тёши.

Леса эти звучные, синие, как очи неба,

как родины очи, хоть карие, серые, всё же

синее их нет! А вокруг не природа, а Репин!

 

Лес лисий, и лосий, и заячий лес, и совиный.

Мы, русские люди, из тысячелетий лепились!

Там, в воинской части нас ждут капитан и админы,

поэтому платье надела по цвету, как ирис.

 

Я нынче

азъ-речь,

и азъ-звук,

и азъ-говор!

Мы едем сюда, чтобы Муромца Ильи вновь мощи

вернулись. И памятники, чтоб вернулись на место.

И чтобы кривой палец этой Европы надменной и тощей

не тыкал во Русь мою-матушку и в святой крестик!

 

Великие русские Киев, Чернигов, Одесса

равно, как Смоленск, Муров, Псков, Нижний мой городище

остались на месте,

что камни,

что руны,

что песня

и Пушкин, сказавший, что сердце лишь этого ищет.

 

За русскую речь и за русские буквы и ямбы,

за очи сливовые, яблочки, что слаще «Колы»

терплю, коль тряхнёт, где ухабы, кюветы и ямы,

водителя в тряской «Буханке» в Святой День Николы.

 

И вот она – сцена.

Пред нею глаза их большие-большие!

И каждый солдат в камуфляже вовек и отныне.

Азъ-звук

и азъ-слог.

и азъ-рык из моей сердцевины!

На сцене гимн спели мы,

а после пели в машине.

И сколько было радости, когда Николай пошёл на поправку. Медленно, но, верно. Вообще, война, как ни странно, тоже часть поэзии: тяжёлой, слёзной, но поэзии.

Может, придут снова времена спокойные, как Брежневские или, как начальные Путинские, и снова понадобятся простые стихи про любовь, дружбу, семейное счастье или наоборот одиночество и неприкаянность. Но я не знаю ни одного великого русского поэта, кто бы не писал стихов на важные, насущные темы, на то, что происходит или происходило в мире именно сейчас. Пример гражданственности Н. Некрасов, пример позиции Ольга Берггольц, пример мужества Н. Симонов, пример преданности А. Ахматова, пример любви В. Тушнова; и, конечно, наши фронтовики-писатели Астафьев, Фадеев, А. Бушин. Их позиция не всегда совпадала с позицией власти, но всегда с позицией родины. Ибо «даром предвидения озарены!»

Иосифу Бродскому тоже пришлось уехать, но он ни в одном стихотворении не сказал плохо о родине, ни в одном репортаже, ни в одном диалоге. Ничего не сказал плохого об оставшихся; вот она высота Духа. И высота Души.

Если описывать вечность, то первая глава моя бы звучала так:

«Всё. Я не дышу. Перестала. Родители не унимались, отец на коленях стоял, отбрасывая снег. Мама копала тоже, Времени было мало. Ещё, ну ещё. Старик был всех проворнее, он словно не устал, рыл и рыл снег. Один милиционер побежал за помощью. Второй помогал отцу. Ещё, ну ещё.

А вот и шапка моя. С помпоном. Рыжая, как пух Гиви. А вот лицо. Бледное. Белее снега. Скорее, скорее надо сделать искусственное дыхание. Отец прильнул к моему носу. Да нет надо в рот. Мама отпихнула отца и стала дуть мне в лицо, в щёки. Она открыла мой рот и дыхнула туда. Воздух был тёплым. От мамы пахло пирогом с капустой.

Затем докопались до моих плеч.

Затем достали ноги.

Кажется, я открыла глаза и увидела всю свою будущую жизнь. Друзей. Не друзей. Работу. Учёбу. Детей и Саныча. Саныч был лучше всех. Он отец моих детей и дед моих внуков.

—  Снегурочка!

Я – снегурочка.

Отец вытянул меня из сугроба. Стал теребить меня.

— Ты как? Живая?

Я шире открыла глаза. Пошевелила руками. Ногами. И ринулась вниз к валуну. Мне хотелось понять: какой подарок мне приготовили родители.

— Куда ты? Куда?

Но было уже поздно. Я скатилась вниз по льду, ткнулась телом в камень-валун. Мне не было больно. Родители ринулись догонять.

В цветном пакете лежала игрушка. Заводная. Она хрипела э…э…э…

Обратно мы шли медленно. Я здоровалась с каждым снеговиком. А их в парке было налеплено больше десятка.

— Тебе понравилась игрушка? – спросила мама.

— Какая? – улыбнулась я.

— Да ну её… зря мы спрятали этот подарок за камнем. Лучше бы отдали просто так! – отец подхватил меня на руки, посадил на плечи. Он был большой и сильный. На нём надета лохматая кроличья шапка и пальто с каракулевым воротником. Мой отец – директор завода.

Когда мы пришли домой, папа разжёг камин. Точнее печку. Но мы её звали камином. Я нащупала в кармане заводную глупую игрушку. Она была причиной моих бед. Мама приоткрыла створку камина. И пошла на кухню, готовить ужин. Я потихоньку подкралась к камину, огонь разгорелся, полыхало жаром.

Я взяла в руки игрушку. Нелепый взгляд синих глаз. Тугие ресницы, приклеенные кое-как. Широкие, брежневские брови. Это правитель. Это туземный гость! Да ещё танцует. И поёт какие-то противные звуки, скрипучие. Я дернула Гиви за шнурок, торчащий из спины. Раньше игрушек в мальчиковом обличии было мало. В основном все куклы девочки-Маши. Одну из кукол я звала Таня. Вторая была Милена. Я их рассадила на диване перед иконой бабушкиной, такой старой, потрескавшейся. И сказала куклам: «Молитесь!» Все трое смотрели на меня пустыми нарисованными глазами. И лишь Гиви хрипел э…э…э…

Затем я с размаху кинула Гиви в топку. Рыжий хвост полыхнул жгуче. Коричневая шерсть вздыбилась. Раздались слабые звуки: «Э…э…э…»

И смолкли.

Гиви отдал свою жизнь за меня.

Гиви, Гиви…ты всё-таки непоправимый, глупейший, не воплотившийся, небесный, сладкий, ванильный, самый родной, Гиви, ты — Иван.

И не спорь со мной.

Никто не спорь».

Вторая глава о безымянном подвиге. Как ты спешишь, ибо «Буханка» вот-вот уедет, надо торопиться, чтобы отправить пакеты с подарками для детей «за ленточку». Пробки, пробки…Объезжаешь, выворачиваешь автомобиль между домами, и вот ты уже на главной дороге. Быстро тормозишь возле «Буханки», улыбаешься Николе.

Успела!

Третья глава…

Четвёртая…

И какой может быть счёт, если пишешь для вечности?

И вот он мировой океан дышит в твоё лицо…

У войны есть три сценария.

У победы сценарий один!

Это — чувство такта писателей,

чувство любви к родине,

огромная любовь к нашим людям.

Это понимание того огромного, гигантского будущего, ибо ты винтик его.

Вообще, предателей никогда не любили. Ибо в вечности остались лишь положительные герои – молодогвардейцы, генерал Карбышев, бессмертная Зоя. И надо знать меру между критикой и предательством. И надо понимать, что можно, а что категорически нельзя. А уж добивать истерзанную, всю в крови страну свою – это гадко. Это всё равно, что оправдывать Гитлера и целовать взасос покойника.

Есть такие.

И даже если ты трижды талантлив, но русофоб и предатель, то дар твой от сатаны.

Пятая и последующие главы:

Россия победит. Возродится. Воспрянет. Пепелище зарастёт лесом и рощами, лугами и колокольчиками.

Распахни руки, видишь бежит тебе навстречу твоё новое дитя! Глаза синие. Косы кудрявые! Лови! Целуй!

Это правда твоя, из пепла воскресшая!

Светлана Леонтьева