День 1 ноября 1991 года должен был стать переломным в моей алжирской жизни. И он им стал.

Я готовилась к этому событию целый год – искала знакомых, чтобы устроиться на работу. Не то, чтобы нам не хватало денег. Муж вполне нас обеспечивал, но работа всегда была моим хобби. Он предлагал мне устроиться преподавателем математики в Университете, но я считала,  что недостаточно хорошо владею разговорным французским языком, а мой опыт преподавания в школе во время практики развил во мне комплекс неполноценности – ученики меня не слушались и внаглую бегали по классу во время контрольной, чтобы списывать друг у друга. Устроиться а работу программистом я тоже побоялась,  потому что нужно было изучить совершенно другие языки программирования. На самом деле, я оказалась просто трусихой.

С трудом мне удалось найти через  десятые руки работу в одном магазине в качестве оператора ЭВМ. В мои обязанности входило вводить данные о товарах, покупках и немного бухгалтерии. Я должна была выйти на работу 1 ноября. Место работы устраивало меня во всех отношениях – недалеко от дома, никого кроме владельца и меня, минимум французской речи – только документы на французском языке. Место не очень престижное и зарплата совсем не высокая – но лиха беда начало.

Пока я готовилась к новому образу жизни,  прошли выборы президента.  Большинство голосов набрал Исламский фронт национального спасения. Этот факт ни у кого не вызвал удивления. У молодой интеллигенции это вызвало сильное беспокойство. Все они получили высшее образование за границей и намеревались строить в своей стране что-то похожее  на Европу или СССР. 29 октября по телевидению сообщили, что Исламский фронт спасения хотя и победил на выборах,  не  признан правительством по причине фальсификации голосов. Это было правдой.  Мужья голосовали единолично за всех своих жен, детей и бабушек с дедушками – якобы по той причине, что женщинам не позволено в мусульманском обществе появляться на людях, да еще и показывать лицо для сверки с паспортом, а пожилым людям утомительно. Это и было началом гражданской войны, которая продолжалась с разной активностью более 20 лет.

МИД Алжира сообщил, что до 1 ноября все иностранцы должны покинуть страну, потому что с этого дня братья-мусульмане поклялись уничтожать иностранцев в стране. Конечно, никто не отнесся к этому серьезно. Алжирцы считали себя миролюбивым народом. Никто из иностранцев Алжир не покинул. В ночь на 1 ноября зарезали 12 граждан Югославии, строивших колбасный комбинат. Каждую последующую ночь в разных местах страны убивали иностранцев из разных стран Европы. Но самой первой пострадала женщина из СССР,  мирная жена алжирца. Она выбежала на улицу купить зелень к обеду, который варился на плите. Её застрелили на улице около тележки с овощами, на глазах у торговца зеленью.

Движение братьев-мусульман зарождалось в Алжире давно. Несколько лет из Ирана подпольно привозили религиозную литературу братьев-мусульман и рассовывали её по почтовым ящикам. Каким образом они узнавали адреса, неизвестно. Братья-мусульмане заставляли женщин носить хиджаб, скрывать лицо и руки, не носить золотые украшения, не делать богатые свадьбы и жить по Шариату, уничтожали параболические антенны и запрещали слушать радио. За годы, которые я прожила в Алжире, я видела, как стремительно росли бороды  и благосостояние  моих соседей и их молодых  сыновей. Дорогие машины и виллы стали покупать бывшие нищие. Мечети переполнялись настолько, что некоторым прихожанам оставалось только молиться у дверей. Огромные толпы людей выходили с каждого намаза. В семьях брат шел на брата – в основном, население Алжира не хотело следовать этим правилам.

Вдоль улицы со старыми домами,  рядом с нашим кварталом,  располагались маленькие продуктовые и хозяйственные магазинчики, сформировав  настоящий “бордюр”  с обеих сторон. Продавцами  и одновременно владельцами были молодые парни в мусульманских шапочках и с бородами до ключицы. Обычно они стояли около входа в свой магазинчик, если не было покупателей, и переговаривались между собой. Оказалось, что наш небольшой, но старинный город Булейда был движения центром братьев-мусульман. И именно эти парни были основной силой этого движения, которое за восемь лет незаметно выросло в подполье до огромных размеров и охватило всю страну.

Я чувствовала себя свободной – иностранкам позволялось всё, кроме как ходить голой. Я свободно курила в общественных местах, и никто ни разу не попрекнул меня этим. Многие арабки носили мини-юбки, едва прикрывающие зад и блузки с очень глубоким декольте. Даже муж мне как-то сказал, что я одеваюсь как  монашка. С моим менталитетом наивной девушки из CCCР, не знающей войн, террористических актов и насилия, мне трудно было поверить, что люди могут просто так убивать друг друга – не за кусок же хлеба! Тем более, ни в чем не виновных иностранцев, которые приехали строить дома, университеты и заводы для Алжира.

В нашем маленьком квартале в новых пятиэтажках, построенных болгарами, дружно жили специалисты из разных стран – Венгрии, Болгарии, республик СССР и алжирцы, которые учились за границей, во  Франции, Италии, Англии, США и Канады. Но в основном, конечно,  семьи алжирцев с множеством детей. С начала гражданской войны, которую никто тогда не хотел так называть и все надеялись на мирный исход этого противостояния, каждую ночь шла перестрелка, а утром убитых хоронили на кладбище рядом с нашим домом по мусульманскому обычаю. В новостях каждое утро сообщали о тех, кого зарезали ночью и кого убили в схватках братьев-мусульман с правительственными  войсками. Мы пытались уснуть под звуки “канонады”, но утром вставали со страхом и ужасались новостям. Нашу тонкую фанерную дверь можно было выбить ногой. Дверь в подъезд закрывали на ночь, но она тоже никого бы не спасла. Угроза нависла не только надо мной, но и над мужем, который учился в  атеистической стране и сам практически был атеистом, к тому же, похожим на русского. Я боялась за него, когда он уходил на работу в институт, где был проректором, а он за меня, потому что я оставалась одна в доме.

По глупости и из-за никому не нужной бравады я жила как прежде – ходила по магазинам, ездила в центр города на большой базар, и даже на поезде в столицу. Однажды мне срочно понадобилось купить какую-то мелочь, и я решила пройтись по этим магазинчикам, царству братьев-мусульман. Не успела я ступить ногой на её начало, как два продавца – слева и справа –  ринулись каждый в свой магазин и включили гимн братьев-мусульман о борьбе с нечестивцами, как в средние века. Эта всемирно известная песня называется “Джихад”. Я шла дальше, и с каждым моим шагом очередной брат-мусульманин включал этот гимн в своем магазине. Когда я прошла всю улицу, эта песня звучала, наверное, на весь город – с силой, не иначе, более пятидесяти динамиков, включенных на полную мощность. Это было моё парадное шествие, как на первомайской демонстрации. Я шла  молча, внимательно разглядывая их всех с гордостью за свою страну. На самом деле, просто не понимая, чем рискую. Ведь на протяжении трех лет я покупала во всех этих магазинчиках всё, что было нужно, вплоть до посуды и лекарств, и у нас были почти дружеские отношения. Теперь я понимаю, что это было обычное для торговцев, желающих продать свой товар, лицемерие.

Каждую ночь я с ужасом ждала, что взломают нашу дверь, ворвутся в спальню и перережут нам глотку. От страха прерывалось дыхание и сердце постоянно болело, громко постукивая как ход часов с маятником. Муж продолжал ходить на работу, а я оставалась одна. Хорошо, что хотя бы при дневном свете можно было жить спокойно – зверства совершались только по ночам.

Зато однажды днём мне «посчастливилось» узнать на собственной шкуре, что такое слезоточивый газ. Я возилась на кухне  и вдруг услышала выстрелы. Подбежав к окну, я увидела, как по полю между тремя домами и нашим, бегут худощавые мужчины, в белых с черным арабских платках, закрывающих голову и лицо, оставив только прорезь для глаз. Они бежали по полю, изредка оглядываясь назад и отстреливаясь из автоматов. За ними бежали солдаты в военной форме и тоже стреляли по ним. Но так ни в кого и не попали. Я срочно закрыла деревянные жалюзи,  боясь, что шальная пуля разобьёт  стекло и попадёт в меня. Перестрелка шла минут тридцать. Вдруг в дверь кто-то позвонил. Это был мой муж. Красный, возбужденный, он громко смеялся и сказал, что наш квартал оцеплен, что он с трудом уговорил солдат пропустить его, соврав, что дома остался один ребенок. С угрозой для жизни, прижимаясь к стенам домов, он пробрался ко мне. Первым делом он бросился плотно закрывать окна и запретил смотреть через щели в жалюзи. Перед нами шла настоящая война. Сам он смеялся и плакал одновременно, слезы лились градом. Он объяснил, что это реакция на нервно-паралитический слезоточивый газ. Позже начала сильно болеть голова. Потом мы узнали, что одна беременная женщина на сносях вышла из любопытства на балкон и её случайно застрелили.

Я засыпала под утро; можно сказать, караулила своего спящего мужа,  ведь он должен был выспаться перед работой. Лежала и раздумывала: как я буду защищаться, если к нам ворвутся братья-мусульмане? На всякий случай я держала в спальне деревянную гимнастическую  палку для занятий физкультурой. Ничем потяжелее я не смогла бы стукнуть незваного гостя по голове.  Под утро я засыпала тяжелым сном и весь день жила с головной болью. И вот как-то я проснулась в кромешной тьме от того, что кто-то ходил по квартире. Дверь в спальню я на ночь закрывала на всякий случай. Я замерла, затаив дыхание. Сердце стучало настолько явственно, что я боялась, что его биение услышат пришельцы. Тело сжалось, а мозг работал в усиленном режиме.  Что делать?! Что делать?! Что делать?! Я тихонько встала с кровати, взяла в руки палку и приготовилась убить любого, кто войдет в спальню. Не успела я дойти до двери, как она открылась, и в комнату хлынул дневной свет, а в проеме появился муж и спросил: ”Ты ещё долго спать будешь? Вставай, я уже завтрак приготовил!”

Через пару недель такого напряженного состояния  нас с мужем вызвали в полицию и сказали, что будет лучше для всех, если я уеду из Алжира хотя бы на некоторое время. Многие семьи, в которых жена была иностранкой, уехали из страны на родину жены. Мой муж наивно верил, что беспорядки закончатся быстро и все скоро вернутся к обычной жизни, поэтому предложил временно укрыться в его родовой цитадели, построенной на Высоком плато около города  Константина. Это огражденные высоким каменным забором  двухсотлетние двухэтажные дома, связанные друг с другом широкой улицей со ступенями, поднимающимися в гору. В центре  каждого дома есть римским дворик, выложенный древними изразцами, По его периметру идёт терраса с резными перилами и комнатами с деревянными ставнями на окнах без стёкол, но с витиеватой стальной решеткой. Среди его родни, живущей в цитадели,  тоже появились братья-мусульмане, настоящие фанатики, которым было бы нетрудно меня убить и там. Тогда муж предложил мне пожить у его брата во Франции, в Альпах.   Но я чувствовала, что это настоящая гражданская война, и быстро она не закончится. Правда, я сильно ошиблась в сроках. Вместо двух-трех лет она затянулась до двадцати. В любом случае, я не хотела тратить годы, живя  у чужих людей нахлебницей, когда у меня есть мама и родина,  где я смогу быть свободной во всех отношениях женщиной.

Я вернулась в родной дом и целый год безуспешно ждала окончания гражданской войны. Муж приезжал в Ташкент три года подряд, чтобы забрать меня обратно. Но я знала из новостей, что в Алжире почти ежедневно взрывали автобусы с людьми,  государственные учреждения, стреляли в иностранцев и вырезали целые семьи, поэтому и категорически отказалась возвращаться. Моя мама его поддерживала. Я плакала по ночам от обиды на маму и мужа. Мама не понимала серьезности происходящего, а муж  был готов подвергнуть мою жить смертельной опасности. Некоторые его однокурсники-алжирцы женились на местных девушках и жили в Ташкенте. Они уговаривали его найти работу и остаться в Узбекистане, тем более, что он окончил институт с отличием и защитил кандидатскую диссертацию по ирригации в Ташкенте и его прекрасно знали многие специалисты этого профиля в Ташкенте. Но в Алжире жила его мама и дети умершего от болезни старшего брата. Учитывая, что женщины в их семье не работали, а только занимались домашним хозяйством и растили детей, совершено не разбираясь в финансах, они действительно нуждались в нём.

На этом и закончилась моя беззаботная счастливая жизнь с любимым мужем. На родине меня ждала совсем другая жизнь, ведь я уехала из Ташкента – города  в СССР, а вернулась в Ташкент – столицу Узбекистана. Но судьба оказалась благосклонной ко мне, и я с интересом адаптировалась к родным местам с неродными порядками, чтобы достичь успеха, который сам шел мне в руки.

Наталья Бондаренко