Чистые пруды, родные Чистаки – один из домашних и милых символов сердца старой Москвы; и то, что галерея «На чистых прудах» раскрывается садом живописи Александра Трифонова радует сознание: ведь художник творит праздник!

Вот, кстати, «Московский дворик» — математически выверенный, и светящийся красками счастья, и ассоциация с Поленовым, мелькнувшая было, тут же гаснет – стиль Трифонова ультра-узнаваем.

Человек живёт до обидного мало, подчёркивал ещё великий космический провидец К. Циолковский; поэтому – 50 для человека серьёзный рубеж; более, чем серьёзный – основательное время подведения итогов, и выставка Александра Трифонова, приуроченная именно к таковой дате, сияя уже самостоятельной жизнью искусства, обращённого в вечность, свидетельствует о богатом саде живописи, взращённом художником за десятилетия.

Некогда отец художника – писатель и издатель Юрий Кувалдин – издал альбом к тридцатилетию сына, включив туда, помимо зрелых, мастерских работ, и детсадовские пробы: рано расслышав зов собственного призвания А. Трифонов, выйдя на путь, не сворачивал с него, вёл его вектор художественной мысли и творческой неустанности.

Стиль свой художник также — обрёл? выработал? – оба густых глагола подойдут – рано: и стиль этот узнаваем, заострён, мультикультурен.

Оригинален – отчасти жёсток: всё должно быть чётко: как пульсации, идущие от холстов в души и сердца зрителей; вместе – всё следует перевивать лёгкими лентами нежности: как голландские пейзажи, исполненные своеобразной домашности, но и – тайны, гений места проглядывает сквозь снег, или изливается взглядом из окошек пряничных домишек.

Голландия Трифонова – несколько холстов представлены на выставки – звучит тихой радостью бытия, вместе – словно соединяя времена, или – давая образ одного художественного времени.

Реальности мало.

Обыденная, хоть и имеет своё своеобразное обаяние, усложняется слоями мировосприятия художника…

Туго изогнутая арфа звучит, даже без соприкосновения с человеческими пальцами: крылатой своей ангельской формой, и человек, исполненный в условно-кубистической манере, склоняясь к инструменту, слушает его.

Художник Трифонов слышит душу вещей.

О, они многочисленны на оригинальных его, предельно ёмких холстах: стулья и бутылки, арфы и шахматы, молоток и топор, клавиши пианолы, кресты, сумма сумм предметного мира.

Предметного?

Но сочетания предметов даются так, что словно искры, высекаются новые смыслы.

Тени тайны манят.

Трифонов многослоен в созидание холстов: за внешним миром будто просматриваются механизмы, определяющие оный, механизмы столь тонкие, что не постигнет их человек – только интуиция художника позволит соприкоснуться с ними…

Богатый культурологический ряд прочитывается за художественным сводом Трифонова: тут Брейгель благосклонно улыбается, видя карнавалы жизни, запускаемые Александром (мотивы танцев, кстати, частые у живописца), но и – Петров-Водкин, моделирующий реальность своеобразными пластами, словно перетолковывается своеобычно; тут искусство расслаивать мир, предложенное Пикассо и Браком, обретает словно новую ступень, и итальянское средневековье (Трифонов порой интересно цитирует художников старины) играет новыми формами, и строгость, духовная пластика иконописи дышит рядом, представляется зрителю.

Но – всё это, пропущенное сквозь потаённые призмы дара художника – распускается именно творческой неповторимостью Трифонова.

Симфония вселенского яйца звучит разнопланово, отдельные мотивы могут сгущаться, как в бытово-едовую сущность, обыденно представленную на столе, рядом, скажем, с серпом и молотом, подзабытым ныне символом; или раскрыться вариантом человеческого лица.

Лица – куда сознательно не вписываются черты – тут важно взаимодействие со зрителем, вольным домыслить свои варианты…

Живопись Трифонова символична: здесь стул дан, как вариация сверх-идеи стула, сущности вещи.

Как арфа, за которой можно увидеть ангельские крылья, становится сгущённым символом музыки.

Скрипка.

Вот и «Контрабасист» — кубистически-скульптурный, и снова – словно душа инструмента, а – через неё – и душа музыки взаимодействует со зрителем.

Красный цвет — бывает — предупреждающе-воспалён, краеугольный камень зажигается гранями смысла.

Из форм, представленных на холстах, иногда прорастают новые: в этой необычной кентавристике, трудной алхимии бытия сосредоточено постижение мира с его цепочками неразрывности, со связанностью всего со всем.

«Моя семья» — крупно данный символ: здесь библейское, евангельское, пропущенное через окуляры современности, поражает вечностью мотива…

Семья.

Тепло…

«Домашние звери стояли в пещере»…

А. Трифонов по-хорошему литературен: своеобразные его портреты поэтов, не представленные на выставке, словно парят в общей её атмосфере.

Рецептуализм художника позволяет совмещать конкретное и абстрактное: так, в «Моей семье» словно сущность семьи изливается с холста, представляющего предельно-конкретный мир.

Рецептуализм, собственно, игра стилистик, феномен новейшего времени, а Трифонов – современен, и – вечен: одновременно – в пространное будущее, — его, увы, всегда больше, — развернуты светящиеся полотна.

«Портрет по мотивам Ван Эйка» показывает, насколько прочны мосты, соединяющие классический живописный фонд с сегодняшним днём, слишком не похожим на дни ранненидерландского художника…

Александр Трифонов, «Портрет по мотивам Ван Эйка», холст/масло, 100 x 80 см, Фото с сайта: https://bizar.art/artwork/portret-po-motivam-van-ejka-mdsa

Абстракция зерном прорастает из деталей мира…

А вот «Течение времени» развернётся в абстрактном мире, здесь важны орнаменты ассоциаций, рождающиеся в мозгу зрителя.

Тут стволовая органная мощь, и кубистическая фантазия, полусфера, локатором улавливающая неведомые вибрации и веянья, сумма геометрии, столько определившей в мире, вмещающем нас, окружающем всех…

Бильярд зеленеет.

…шар выцелен, удар будет точным: таков удар кисти о холст; густа атмосфера «Бильярдного клуба»: завораживает собою.

«Песнь Орфея» прозвучит элегично: о! как виртуозно совмещаются времена на холстах Александра: здесь арфа столь же уместна, как и приём кубизма.

Вещая «Ворона» — и тонко за ней прорисованный пейзаж, отчасти напоминающий корабль, плывущий в таинственную бесконечность.

Много мудрой тишины конденсирует живопись художника.

Тишины – из какой постепенно прорастает звучание: завораживающее, тонкое, адресованное вечности.

Александр Балтин