Алексея Федоровича Лосева (1893-1988) называют одним из крупнейших мыслителей XX столетия, «духовидцем», последним мудрецом «серебряного века». 

В его философских работах отразились идеи русских религиозных философов начала XX века, а также собственные оригинальные воззрения на проблемы символа, мифа, диалектики художественного творчества.

Будучи еще совсем молодым человеком, Лосев проявил себя как зрелый ученый, оригинальный мыслитель. Он был лично знаком с крупнейшими отечественными философами, составившими цвет серебряного века: С. Н. Булгаковым, Н. А. Бердяевым, И. А. Ильиным, П. А. Флоренским. Уже в 20-е годы имя Лосева было известно за рубежом, его считали одним из самых перспективных русских философов. В 1930 году Лосев издает свое знаменитое «восьмикнижие» – программные философские работы, среди которых известные ныне каждому просвещенному человеку сочинения «Античный космос и современная наука», «Диалектика мифа», «Философия имени». Не миновала Алексея Федоровича участь тех, кто стал жертвами сталинских репрессий. Он был арестован, прошел лагеря. Драматическую судьбу Алексея Федоровича разделила его супруга Валентина Михайловна: она так же, как и он, прошла ад сталинских лагерей. Духовный подвиг этой удивительной женщины трудно переоценить: в 1929 году Валентина Михайловна вместе со своим мужем тайно приняла монашеский постриг. После освобождения А. Ф. Лосев был восстановлен в гражданских правах и продолжил научную деятельность. Главный труд его жизни – шеститомная монография «История античной эстетики», за которую ученый был удостоен Государственной премии СССР. Это грандиозное сочинение является бесценным кладезем идей для российских и зарубежных ученых.

А. Ф. Лосев был разносторонней творческой личностью. Кроме философских работ, он являлся автором произведений изящной словесности: его перу принадлежат повести, рассказы и даже роман. Однако литературно-художественное наследие Лосева до сих пор остается в тени. Практически неизвестно широкой публике поэтическое творчество философа. Однако сам философ признался однажды: «Лосев немыслим без стихов». Эта самооценка дает дополнительный стимул к литературному исследованию.

Кумирами в поэзии для Лосева были М. Лермонтов и Ф. Тютчев. Из более современных поэтов он выделял Вл. Соловьева, Ин. Анненского. Из символистов особенно ценил Вяч. Иванова и З. Гиппиус. Вообще, именно символизм стал на всю жизнь для Лосева основой миропонимания и творчества.

До нас дошли 20 стихотворений Лосева. Они распадаются на два цикла, условно названных исследователями «кавказским» и «дачным».

Первый навеян путешествием Лосева с женой на Кавказ в 1932 г после освобождения из лагерного заключения. Второй цикл связан с жизнью в подмосковном дачном поселке Кратово, где Лосев с супругой снимали комнату в 1941-1943 годах, поскольку их московский дом был разрушен немецкой бомбой.

Обратимся к «кавказскому» циклу, который включает 7 стихотворений.

Первое впечатление, которое можно составить о стихах «кавказского» цикла: они поразительно многокрасочны, экспрессивны, впечатляют разнообразием изобразительно-выразительных средств.

По поэтической интонации, лексическому своеобразию, обилию старославянизмов, богатству поэтической орнаментовки (стихи буквально перенасыщены метафорами, гиперболами, сравнениями, эпитетами, олицетворениями, риторическими обращениями и вопросами), эти тексты напоминают торжественные оды М. В. Ломоносова.

Сравним

Являют зрящей грезе лик

Верховных таинств мирозданья:

Сего рушенья зрак велик

И солнцезрачен огнь рыданья;

(Лосев «Койшаурская долина»)

—

Там огненны валы стремятся

И не находят берегов,

Там вихри пламенны крутятся,

Борющись множество веков;

Там камни, как вода, кипят,

Горящи там дожди шумят.

(Ломоносов «Утреннее размышление»)

Важно заметить, что построение художественной реальности Лосева следует рассматривать в тесном взаимодействии с его философским учением, особенно с работой «Диалектика мифа».

Лосева принято называть философом мифа, именно ему принадлежит предельно лаконичное, точное определение этой универсальной категории: «миф есть чудо». Согласно лосевскому учению, мифом может являться буквально все. Жизнь любого человека, мир, его окружающий, мифологичны. «…решительно все на свете может быть интерпретировано как самое настоящее чудо… мифически-чудесны сами «законы природы», –  утверждал философ.

Воззрения Лосева звучат в унисон с идеями таких известных ученых, как Я. Э. Голосовкер, А. Н. Веселовский, мыслителями серебряного века, которые считали, что акт художественного творчества есть сотворение мифа.

Исходя из этого, можно с уверенностью говорить о том, что в стихотворном творчестве Лосев является творцом неповторимой художественной реальности –  собственного мифа.

Обратимся к «кавказскому» циклу. Поэтическим объектом 7 стихотворений является величественная природа Кавказа.

Важно помнить, что в основе понимания природы Лосевым лежит пантеистическое мироощущение.  Природа в его стихотворениях предельно одушевлена, наделена особой силой, живет своей неповторимой жизнью. Это напоминает философскую лирику Ф. И. Тютчева. И у Лосева, и у Тютчева основополагающим выразительным средством является метафора.

У Тютчева:

***

Уж солнца раскаленный шар

С главы своей земля скатила,

И мирный вечера пожар

Волна морская поглотила…

(«Летний вечер»)

У Лосева

***

Застыл пучинный вихрь миров,

Одетый в схиму усыпленья,

Приявший сумеречный зов

Седых вериг самозабвенья.

(«Клухорский перевал»)

Надо заметить, что для Лосева метафора – это универсальная поэтическая субстанция, органично связанная с эстетикой символизма и собственно взглядами ученого. Перенасыщенность метафорами мотивировано мифопоэтическими воззрениями Лосева: все в мире взаимосвязано, каждое явление может быть уподоблено другому. Подобные взгляды были свойственны поэтам серебряного века «Искусство… не само выдумало метафору, а нашло ее в природе … и воспроизвело», — говорил Б. Пастернак.

Метафоры у Лосева отличаются причудливостью и изобретательностью: «склеп вселенной», «рыданий хаоса дитя», «премирных мук изнеможенье», «скитов растерзанного гнева», «злобно-синей полон тьмою», «лиловых сумерек мигрень».

Богатство смысловых оттенков, ассоциативная яркость, образная изощренность – особенности лосевских окказионализмов, которыми пестрит «кавказский» цикл. Такие изобретательные образы, как солнцезрачен, снеговершинные, громоразрывен, суровоокое, ало-снежность, снеговертый, многобедственный, огненосный….  свидетельствуют о рождении мифа на уровне слова.

Неповторимая жизнь природы в стихах Лосева прекрасна и величественна.

Сих злоб полетных дыба круч

Взвихрит истомно глубь свидений;

Громоразрывен и могуч

Сей омрак горних риновений.

(«Койшаурская долина»)

Вместе с тем нередко природа предстает как коварная непредсказуемая стихия, опасная для человека, способная поработить, поглотить его. Человек бессилен перед ней.

Ум льдиной стал, душа немеет,

И дух кристаллится до дна,

И тонкий хлад беззвучно реет,

И тишина, и тишина… 

(«Клухорский перевал»)     

Мотив тотального одиночества человека в огромной вселенной довольно явственен и в лирике Тютчева. Вспомним следующие известные строки: «И мы в борьбе с природой целой//Покинуты на нас самих…».

Вместе с тем в природе, по мнению Лосева, сокрыта Божественная Истина, Божий замысел о мире. Природа – это большая Книга. В ней явственно присутствие Бога.

В немую синь и в пурпур жил

Бледно-оранжевых раздраний

Здесь Бог когда-то претворил

Лазурность трепетных взысканий.

(«У снегов Эльбруса»)

Именно потому что человек чувствует отблеск божественного в природе, он жаждет раствориться в ней.

В синь зарыться хочет ум,

В синеве безбрежной скрыться.

В голубых хрусталях дум

Сердце ищет отрезвится.

(«Зекарский перевал»)

Лосеву особенно близка Идея двоемирия, ключевая для символистов. В его стихах вещественная, зримая тварность материального мира является отражением вечного идеального мира.  Так в стихотворении «Касарское ущелье» отчетливо заявлена антитеза: с одной стороны, идеальный замысел Божий «Творенья первый светлый день», с другой – нынешнее состояние природы, достаточно беспорядочное и хаотичное.

Творенья первый светлый день

Не тмит в душе былых воззваний,

Лилово-розовую тень

Домировых воспоминаний.

(«Касарское ущелье»)

Присутствует в «кавказском цикле» и важнейший для символистов образ Вечной Женственности, Софии, который у Лосева зовется «Мать миров». Именно «Мать миров» является той созидающей силой, которая привносит в стихийность природы отблеск божественной гармонии.

В лазури чистой ало, нежно,

Под солнца звон колоколов,

В тебе ликует белоснежно

И всепобедно Мать миров.

(«Казбек»)

Большую роль играют в «кавказском» цикле цветовые образы. Цвета здесь не просто являются изобразительным средством для воссоздания горных пейзажей. Поэтическая цветопись у Лосева несет особую семантику.

Мифология цвета и света всегда интересовали Лосева. Об этом он писал в «Диалектике мифа», в работах, посвященных Владимиру Соловьеву. Цвет в «кавказском» цикле выражается более чем разнообразно: в семи стихотворениях цикла цветовых обозначений больше сотни. Основные цвета – зеленый, голубой и алый со всеми оттенками.

«Зелень, Синь и Алость мира» («Зекарский перевал») — ключевой лосевский образ. Эта цветовая гамма олицетворяет, по мнению философа Флоренского, а вслед за ним и Лосева, Душу Мира, Вечную Женственность, Премудрость Божию, космическую Софию.

Своеобразно в «кавказском» цикле представлено взаимодействие важнейших для любого лирического текста семантических полюсов – лирического субъекта и объекта. Именно эти взаимоотношения тесно связаны с поэтической концепцией.

По мнению некоторых исследователей, чтобы понять скрытый подтекст «кавказского» цикла, нужно осознать, насколько в этих стихотворениях активен лирический герой.

Лирический субьект – символический образ путника, который стремится обрести в неповторимой красоте природы Кавказа Божественную истину.

Лирический обьект – сама природа Кавказа –  перво-пространство, хранящее черты первобытного мира первых дней творения.

Однако постепенно оказывается, что путь, выбранный лирическим героем, ложный. Престол Божий, который мерещится усталому путнику в вершинах кавказских гор, —  это всего лишь мираж. Добравшись до вершины, лирический герой видит не храм, а «пустынно-льдистого титана» («У снегов Эльбруса»), ужасающего, подобно древнегреческой Горгоне. Вместо Бога является сумасшедший Демиург, истукан. Вместо «столпа истины и утверждения веры» – «столп вселикого проклятья» («У снегов Эльбруса»).

Почему же так происходит?

Дело в том, что «снеговершинные» горы Кавказа, являясь, безусловно, как и вся природа, творением Божьим, представляют в то же время некий альтернативный миркокосм – застывший, оледеневший мир в миг грехопаденья.

Грехопаденья злой набат,

В туманах зол страстные очи

И леденящий мира глад

В грехах седой вселенской Ночи

(«Койшаурская долина»)

Роскошное богатство природы Кавказа не способно приблизить лирического героя к Богу, потому что является языческим по своей сути: недаром вершины гор сравниваются поэтом с алтарями, жаждущими жертвенных приношений

Тема пути к Богу, образ путника, страдальца и постника, идущего прочь от «жизни внешней», ищущего духовного совершенства, являются ключевыми и для второго – «дачного» цикла.

Этот цикл даже с точки зрения поэтического стиля во многом отличается от «кавказского». Торжественная одическая тональность сменяется неспешной элегической исповедальностью. Изменяется лирический объект: вместо величественных кавказских пейзажей – скромный среднерусский ландшафт. Присутствует совсем другая лексика: незначителен пласт высокого «штиля», больше разговорных слов. Более сдержанны изобразительные средства.

Внешнее разнообразие «кавказского» цикла сменяется в «дачном» разнообразием внутренним. В «дачном» цикле главное не чувственный, внешний мир, а мир духовный. И если в «кавказском» цикле путник, совершая метафизическое странствие к Богу, не находит его во внешнем пространстве, то в «дачном» лирический герой обретает Бога в самом себе в состоянии просветленного покоя и душевной гармонии.

Об этом свидетельствует очень важное для цикла стихотворение «Зимняя дача в Кратове», где внешний мир – скромный среднерусский пейзаж –   позитивен по отношению к лирическому герою, дарит ему благостный идиллический покой.

Уютно зимним вечерком

Смотреть на милую избушку.

На живописный бурелом,

На сосны леса, на опушку…

В «дачном» цикле обращает на себя внимание удивительный синкретизм: образ путника переплетается с традиционным в символизме образом Вечной Женственности. В данном случае это не Мать Миров, не светоносная София, а странница, слабая, измученная, истомленная. Образ Вечной Женственности в стихотворениях «Странница», «Оправдание» многолик: это и вечная Невеста, и Подруга, и Сестра, и Мать, и Дитя.

Верная ты и единая, мать благодатная,

Ты и невеста моя и дочурка любимая.

(«Странница»)

Ребенок, девочка, дитя,

И мать, и дева, и прыгунья,

И тайнозритель, и шалунья,

Благослови, Господь, тебя.

(«Оправдание»)

Прообразом героини ключевых для цикла стихотворений стала жена А. Ф. Лосева Валентина Михайловна, разделившая с ним лагерные муки, годы изгнанничества, несущая вместе с философом нелегкий крест тайного монашества.

Именно в стихах, обращенных к Ней, чистой и безгрешной, посланной для того, чтобы указать дорогу к спасению, возникает столь значимый для Лосева образ Родины –  не земной, а небесной:

Ласковы очи твои и печальны, и знающи.

В них мою вечную родину зрю…

(«Странница») 

Вообще, цикл «дачный» можно считать исповедальным.  В нем, на наш взгляд, ощущается трансформация Лосева-одического в Лосева-лирического. Он откровенно размышляет о себе, своем предназначении. Так, в стихотворениях «Оправдание», «У меня были два обрученья» явственно размышление о приоритетном значении в своей жизни Интеллекта, о прерогативе духовной, умственной жизни.

Ум не рассудок, не скелет

Сознанья духа и природы.

Ум — средоточие свободы,

Сердечных таинств ясный свет.

 («Оправдание»)

«Дачный цикл» отличает стилистическая отточенность: более совершенны образы, уходит экспрессивная расплывчатость, для создания точности и богатства образа поэт не боится прибегнуть к разговорной и даже сниженной лексике. Появляется пастернаковская глубина, выпуклость, осязаемость образов.  Например, «Весна в Кратове».

Чахотка солнца и тепла,

Бездарной спеси туч тенета

И слабоумие гнилья,

И злость сопливая болота:

Поэтическое творчество Лосева – это, безусловно, та тема, в которой заложен немалый смысловой потенциал. Представленные наблюдения являются не более чем попыткой интерпретации, страдающей, быть может, субъективностью и поверхностностью.

Данная тема, безусловно, ждет более изощренного исследователя. Несомненно, ее возможно рассматривать во многих актуальных литературоведческих, культурологических и философских аспектах.

Марина Кравченко