Роберт Роупер, написавший книгу «Набоков в Америке», известен на Западе криминальным романом «Дикий профессор», документальными исследованиями о поэте Уолте Уитмене и альпинисте Вилле Ансолде.

С первых страниц автор переносит читателя в 1943 год, в штат Юта; на дороге в каньоне Коттонвуд мальчик встречает мужчину с рампеткой. Мальчик подходит к нему и интересуется: чем он занят. Тут возникает образ живого Набокова; перед тем как ответить, он экзаменует незнакомца, спрашивает названия пролетающих мимо бабочек, дважды приподнимает бровь и только потом, поняв, что собеседник интеллектуально приемлем, протягивает руку: «Ну, здравствуй! Я Владимир Набоков». Этот эпизод задает общий тон книге. Талантливый эмигрант пребывает в Америку; занимаясь чешуекрылыми, преподаванием и писательством, он исследует незнакомую страну, сводит знакомства, день за днем приобретает знания и копит впечатления. Впоследствии они выльются в написание романа, благодаря которому его имя узнает не только подросток из Юты, но и жители остальных штатов.

Взяв за основу труды Брайана Бойда, а также десятки других больших и малых источников, Роупер в более неформальной, художественной и энергичной манере, как бы в серии коллажей, состоящих из точных описаний и удачно подобранных цитат, воссоздает характер и жизненный путь Набокова. Например, история отношений писателя с его первым американским издателем Джеймсом Лафлиным – не просто перечень фактов, а отлично выписанная миниатюра: в ней есть лыжная база, которая принадлежит издателю, писатель и его жена, комната с видом на заброшенный рудник, ссора из-за книги «Николай Гоголь», последовавший за ней драматический подъем и спуск с горы Лоун, во время которого разозленный Набоков хотел проучить непочтительного Лафлина, но в итоге оба едва не разбились о каменную гряду. Также живо разворачивается перед читателем и дружба Набокова с критиком Эдмундом Уилсоном. В отличие от Бойда, который в книге «Владимир Набоков. Американские годы» и морально и профессионально ставил Уилсона несколько ниже автора «Лолиты», указывая, что тот заглазно называл своего друга-эмигранта «чудаком», а общение с ним приравнивал к сеансу «шоковой терапии», Роупер видит в критике не менее благородную и талантливую личность, просто с диаметрально противоположными взглядами на СССР, Стендаля и Сервантеса. Кстати, известное мнение, что Уилсон завидовал успеху «Лолиты», исследователь парирует неопровержимыми фактами: в те же годы критик опубликовал три высоко оцененных книги, причем одна из них – «Свитки с Мертвого моря» – 33 недели удерживалась в списке бестселлеров New York Times.  

Анализ набоковского наследия перемежается с его биографией и состоит главным образом, из весьма приблизительных литературных параллелей; их Роупер проводит между Набоковым и Твеном, Готорном, Мелвиллом, Хемингуэем, Фолкнером, Керуаком и т.д. Научной ценности они не имеют, но и появились, понятное дело, не случайно – автору было необходимо встроить писателя в американскую культурную традицию. При этом заметно, что в таких местах повествование теряет свой стремительный ритм, а четко сформулированные мысли, сменяются путанными и пространными рассуждениями.

Генезис, появление на свет и последующая судьба «Лолиты» занимают большую часть книги. Пока исследователь пересказывает детали сюжета, добавляя к ним комментарии признанных набоковедов вроде Аппеля и Долинина, все идет отлично, но стоит ему самому взяться за поиски литературных аллюзий, как начинаются проблемы. Например, Роупер считает, что творчество Сэлинджера, и конкретно его роман «Над пропастью во ржи», оказали влияние на Набокова. Судите сами, пишет он: Фиби, маленькая сестра Холдена Колфилда, сочиняет истории про сироту Гизелу, у нее неожиданно появляется отец, кроме того, Фиби играет в школьном спектакле. Сравним с Лолитой: ее фамилия созвучна – Гейз, до поры до времени она росла без отца, потом появился Гумберт, позже, в Бердслее, девочка репетировала пьесу для театральной постановки. Но это не все. Для вящей убедительности своих надуманных доводов, Роупер сопоставляет фрагменты из романов. В одном из них (гл. 21), пробравшийся среди ночи домой Колфилд, умиленно разглядывает спящую сестру; в другом (ч.1, гл. 29), тоже среди ночи, в номере мотеля, Гумберт просвечивает лучом похоти облаченную в сорочку Лолиту. Роупер пишет, что один эпизод по отношению к другому является «инверсией», однако даже с учетом такой оговорки, утверждение, что Набоков «каким-то образом попал под влияние Сэлинджера» выглядит малоубедительным. Не надо обладать навыками филологического анализа, чтобы заметить как сильно – и содержательно, и стилистически – эти фрагменты отличаются друг от друга. У Сэлинджера после двух коротких описательных предложений следует рассуждение общего характера, что спящие дети в отличие от взрослых вызывают чувство умиления; у Набокова количество слов больше, описание детальнее, синтаксис сложнее и нет никаких заключений. А главное, что может быть общего между бунтующим подростком и взрослым первертом? Правильно – ничего. То же самое можно сказать и про сближение, которое делает Роупер, замечая, что в обоих романах присутствует героиня, он называет ее – «юная чаровница». Право, такое заявление слишком обще и понимать его можно по-разному. Если так посмотреть, то в «Лолите» и «Над пропастью во ржи» отыщется много сходных тем, например, одинокой индивидуальности, пошлости, Шекспира. Более того, от этих точек пересечения легко провести литературные параллели к десяткам других романов, которые были опубликованы в США в 40 и 50-е годы. Занятие сколь увлекательное, столь и бессмысленное.

Помимо малоубедительных доводов, что литературное ДНК «Лолиты» содержит некоторые тематические и формальные элементы «Над пропастью во ржи», в книге есть и другие спорные моменты. К ним можно отнести многообещающие, но ничем не подтвержденные заявления, что Набоков в своем творчестве подражал Уэллсу, что в романе «Под знаком незаконнорожденных» есть заимствования из Мелвилла. Кроме того, встречаются оценки, которые сильно расходятся с мнениями большинства литературных критиков. Скажем, Роупер преувеличенно высокого мнения о «Пнине», зато про «Приглашение на казнь» замечает, – роман «не оправдывает ожидания читателей»; загадочная и небольшая по объему «Истинная жизнь Себастьяна Найта» кажется ему «удивительной…и утомительной», а «Отчаяние», «Просвечивающие предметы», «Смотри на арлекинов!» и даже «некоторые куски «Дара»… «не так уж интересны».

Роупер совершает и незначительные фактологические ошибки. Впрочем, самый любопытный ляп принадлежит переводчице. Он касается цитаты из интервью 1960 года, в котором Набоков сказал следующее: «Хемингуэя я впервые прочел в начале 1940-х, что-то про колокола, яйца и быков, редкая гадость. Впоследствии я еще читал его «Убийц» и ту прелестную вещицу о рыбе». В оригинале заметно как Набоков с типичной для него склонностью к аллитерациям, выводит формулу хемингуэевской прозы: где bells – «колокола», то есть прямая отсылка к роману «По ком звонит колокол»; balls – тестикулы, метафора маскулинности и героизма; bulls – быки и шире – коррида, тема, нашедшая отражение во многих произведениях писателя, в том числе и в упомянутом романе. Однако переводя этот пассаж с английского на русский, переводчица зачем-то вместо «яиц» написала «балы», и мужские гонады, с ее легкой руки превратились в изысканное, старосветское мероприятие.

Впрочем, несмотря на некоторые промахи Роупер имел шансы на успех. Опытный ремесленник, опубликовавший несколько книг и конкурирующий с другими авторами в условиях жесткого американского рынка, он обладал также и талантом, и компетентностью, чтобы создать хорошую книгу о Набокове. Если бы исследователь не отклонялся от заданного курса и реконструировал перемещения писателя по дорогам Запада, отмечая пойманных им бабочек и знакомства с колоритными личностями – учеными, преподавателями, представителями издательских кругов – получилось бы увлекательное чтение. В книге есть немало интересных глав. Скажем, основанные на «Бабочках Набокова» экскурсы в энтомологические работы писателя, посвященные морфологии голубянок и тут же, примеры художественных сравнений, примененных в описании чешуекрылых («два крючка… обращенных друг к другу на манер…поднятых кулаков боксеров… с отростком в форме капюшона, как у ку-клукс-клана»). Встречаются простые, но правдоподобные наблюдения, – плод досугов Роупера в архивах Нью-йоркской публичной библиотеке – про то, как из путевых записей Набокова «облака Клода Лоррэна», с незначительными изменениями фона (к эпитету «неопределенный» добавляется «обморочный»), переплывали на страницы исповеди Гумберта. Помимо этого, исследователь нашел время взять несколько интервью, и провел ряд других изысканий, порой доходя до фанатизма: останавливался в мотелях, где ночевал Набоков, пытался подняться на пик Разочарования в горах Титон, у подножья которых писатель в тревоге ожидал припозднившегося сына. Здесь бы остановиться, но неумеренные амбиции, а может быть договор с издательством, заставили Роупера шагнуть дальше, так сказать, с дорог и тропинок города Теллурида и парка Йосемити, в опасную трясину литературоведения. В результате отлично написанный, почти беспристрастный, биографический и культурологический текст, оказался засыпан сором из неуместных литературных параллелей, аллюзий и домыслов.

Книга «Набоков в Америке» начинается летом 1943 года, на залитой солнцем тропинке каньона Коттонвуд, а заканчивается благодарственным словом, в котором Роупер перечисляет людей, помогавших ему – кто словом, кто делом – создавать это объемное исследование. Показательно, что в послесловии автор именует себя набоковедом, но тут же оговаривается, мол, его работа скорее похожа на «потуги фанатов». Что ж, истинна, как всегда, оказалась где-то посередине. Для ценителей, которые знакомы с признанными трудами о Набокове и его творчестве, эта книга, несмотря на мастерское исполнение, может показаться слишком простой, местами неубедительной и в целом – вторичной. Однако новички, которые только начинают знакомство с англоязычными произведениями писателя, те неофиты, что пока не приобрели академические труды Брайана Бойда, могут прочесть книгу с интересом и сделать с ее помощью первый шаг на пути освоения набоковского микрокосма – мира, полного удивительной красоты, магии и загадок.

Кажаев Михаил Викторович