Они собирались, свидетели событий, которым не повториться, они думали, как писать, что фиксировать, как проповедовать слово…

Чрево повесившегося Иуды уже расселось, выпустив дымящиеся кишки на землю, и Пётр трижды отрёкся по речённому, но кроме собственных его слёз это не вызвало никаких последствий…

Многое было им сказано, ещё о большем умолчано, и собирая среднее между услышанным и догадкой, никак не могли они решить, как должны выглядеть тексты, уходящие в вечность.

 Ясно, что без чуда, без акцента на чуде невозможно было создать нечто весомое: сложно было сказать, кто грубее: римляне, или иудеи, но любых могли убедить только чудеса, отсюда возникла легенда о необыкновенном рождении.

Андрей, вспоминая, как мокли руки, вытягивая полные сети, хотя только что неуспех шёл за неуспехом, предположил, что Иисус говорил о многих жизнях, в которых душа, проходя различные круги опыта, совершенствуется, набирая силы, но… как же изложишь подобное?

Наиболее близкий Иисусу Иаонн кропотливо плёл послания худо-бедно построенным церквям: все они с трудом напоминали подлинный Дом Божий, но можно ли тогда на земле было построить нечто иное…

 Разное происходило с разными…

— Па, гол! — малыш ликует, подпрыгивает, они играют в футбол в коридоре, и малыш прыгает у закрытой двери в ванную, а отец ловит мячи от комнатной двери, пропуская сознательно, размышляя, отвлекаясь криком: «Здорово, малыш!»

Малыш радуется так умилительно, что отец подыгрывает ему.

Мальчишка тянет обе руки вверх, считает путано, и славно светится — вообще бледнокожий, недавно подстриженный, такой маленький пацанчик…

…плетение словес Иоанна было так таинственно вдвинуто в века, что когда, столетия спустя стали расшифровывать оные, преграды символов встали решительно, серьёзно…

Якобы посвящённые утверждали, что состояние быть в духе очевидно для них, но если меч, выходящий из уст ангела, был очевидно речью, то иные словесные кружева скорее запутывали пестро, нежели подводили к бездне смысла.

Нашлись словесные фокусники, утверждавшие, что эта книга сочинена Противобогом, ибо не мог ученик Иисуса плести такие словесные закорюки.

Снова забивший малыш — ликует, и улыбается в ответ отец.

Любой ребёнок — наследник всех поколений, любая ДНК ветвится из таких далей, что рождение — всего продолжение неизвестного, как и смерть, вовсе не ритуал, скорбный и тошный.

Знал ли Иисус о ДНК; как бы истолковал теорию абиогенеза?

Снова прыгнувший мальчишка, неудачно упал, мяч, на котором изображён шар земной — материки и океаны — выкатился, и мальчишка захныкал.

Отец, теряя линии размышления, подходит к нему, поднимает, остеохондроз, паршивое зрение против — но — что делать? поднимает, гладит.

— Что ты, малыш? это такая игра — всякий может упасть. Главное — встать, и играть дальше. Ну, давай?

Но малыш качает головой.

Отец трёт ему спину, потом достаёт…самому поразительно: издательство Малыш, 1981 год, переводные картинки, изображения цветов: таких теперь не делают.

Туго скрученные розы и богато пламенеющие маки, острые и стройные ирисы и пышные, как ордена, георгины.

— Наклеим, малыш?

Отец наливает тёплой воды в эмалированную миску.

…сказано — Блаженны нищие духом, и понять это легко: такое состояние психической чистоты, какое позволяет наполниться содержанием хрустальным, словами невыразимым, но… разве сказано, как этого достичь?

Отказом от желаний?

Погружённые в матерьяльный расплав нынешнего социума сумеем ли отвергнуть хоть одно, мельчайшее?

Раздачей своих богатств?

Но обладающие привилегиями никогда от них не откажутся, а духовные богатства сегодня раздавать — как семена кидать на асфальт.

— Папа, а как этот цветок называется?

— Бегония, сынок. Куда её приклеим?

Мальчишка показывает на свободный кафель над раковиной, и бегония расцветает там.

— Красиво! — умилённо складывает ладошки малыш.

Красиво.

Мысли кривы и сложны, и попытка вспомнить, как, спустя тридцать семь лет уцелела книжка с наклейками, каких сейчас не делают, не кончается ничем.

Александр Балтин