– У, старый пенек Кеша… Считай, одной ногой на «дембеле», а туда же: клюкнул на халяву и воображает себя Наполеоном, –  поглаживая ус, шепнул капитан Кольский капитану Репнину.

В дружбе двух офицеров Кольский однозначно играл первую скрипку; он же первым поднялся по служебной лестнице до должности заместителя командира учебной роты. Репнин, всегда довольствовавшийся вторыми ролями, продолжал тянуть лямку взводного.

Командир учебной роты майор Лапиков по-хозяйски восседал на бетонных ступенях солдатской казармы, для вящего комфорта подоткнув под зад рабочую тетрадь-ежедневник. Офицер курил, а мимо, по кругу, горланя до срыва голосовых связок строевую песню, тяжело топали солдатские ряды.

– Ишь, и домой не торопится, – продолжал злоязычить Кольский. – Оно конечно: там жена каждодневно бухать не даст! А сегодня вообще подвезло – с отцом солдата употребил, теперь и песенку послушать не прочь. Бесплатный кабак!

– Хорош ныть, –  перебил Репнин сослуживца и тут же поморщился. – Ну, орут! Как будто каждому пообещали полслужбы за рев скостить.

Кольский взглянул на часы и вяло буркнул:

– Когда ж ему надоест и нас, и солдат мариновать?

– Во-во, у него и поинтересуйся, –  посоветовал Репнин и сплюнул. – Он те живо на практике докажет, что у офицера день ненормированный. Забыл, как до после отбоя тумбочки и тапочки проверяли?

Поскольку за майором Лапиковым подобная практика и правда водилась, Кольский ничего не возразил, по сути, но выдал приглушенную тираду на командирском языке, основу которого составлял язык «материнский».

Тут комроты наконец-то решил, что последний круг солдаты прошли-пропели на уровне, и поднялся со ступеньки – с усилием мужчины, давно знающего толк в горячительных напитках. Приказал распустить роту на вечерний отдых, подозвал к себе подчиненных офицеров. И не спеша, с расстановкой стал пояснять расклад времени для каждого из них на завтрашний день.

– Да, про самое-самое чуть не забыл, –  щелкнув пальцами, добавил он в конце инструктажа. – Через два дня взвод направляем в командировку, в помощь военным строителям. Сдача полевого аэродрома у них горит. Добровольцы есть?

Недовольное молчание – а кому ж охота от семьи и благ цивилизации на месяц, да в полевые условия – рискнул нарушить засидевшийся во взводных капитан Жарков. В части его, подшучивая, порой называли «карьеристом», а молодые парни на улице однажды даже в открытую поиздевались: «Ты смотри, седой, лысый – и уже капитан!» «Надо же, и правда: уже капитан…»

Итак, капитан со стажем осторожно предложил:

– Товарищ майор… А если кинуть на спичках?

– Ты мне эту демократию фулеву брось, –  погрозил ему толстым пальцем ротный. – В таком случае добровольцем назначается… Репнин!

«Доброволец» едва сдержался, чтобы не изругаться по поводу командирского решения: такой срыв грандиозных грядущих планов! Но – человек в погонах – человек подневольный – кисло выдавил:

– Есть!

– Не горюй, Вовчик! – как мог ободрял друга Кольский. – Развеешься, куча новых полевых впечатлений… При удачном раскладе еще и трахнешь какую-нибудь сельскую мадам, а это очень положительный факт…

– Да пошел ты! – скривился Репнин и на какое-то время замолчал. Потом потянул сослуживца к контрольно-пропускному пункту, на языке военных, КПП. – Ладно, пошли. Разговор есть…

– В общем так, Юра, –  заговорил Репнин вновь, уже миновав КПП. – К тебе, как к другу, просьба… Но только чтоб никому… Добро?

– Заметано, –  пообещал заинтригованный Кольский.

– Понимаешь… Есть у меня одно подозрение… –  Не окончив фразы, Репнин на секунду прикусил нижнюю губу.

«Черт… Жалеет уже, что разговор начал», –  подумал снедаемый любопытством Кольский, но деликатно промолчал, давая возможность сослуживцу самому решить, продолжить либо прекратить откровения.

– Подозрение, –  облизнув губы и с усилием сглотнув, продолжил-таки Репнин, –  что моя благоверная… погуливает на стороне.

«Вот это номер! – про себя ахнул Кольский. – Крыша поехала, что ли, такие вещи светить? И даже мне…»

А Репнин, теперь уже торопливо, как бы еще боясь пойти на попятную, пояснял суть просьбы:

– Хочу, чтоб ты, как я в командировку уеду, на квартиру к нам зашел вечером. Лучше – в пятницу там или в субботу. Просто посмотришь, одна Надежда будет или… –  И снова оборвал фразу на середине.

Кольский с нескрываемым интересом и долей замешательства быстро глянул в глаза приятелю, впрочем, тут же взгляд отведя: слишком уж об интимных вещах речь зашла, да еще в таком до неприличия откровенном ракурсе. А впрочем, чему бы тут удивляться…

Жену приятеля офицер хорошо знал: несколько раз праздники семейно встречали, да и вообще… Эффектная рыжеволосая женщина – чем-то она напоминала великолепную породистую лошадь, ухоженную и баснословно дорогую, – умела и любила пофлиртовать. Что и говорить: московское воспитание, московский вуз, откуда ее и выхватил заканчивавший столичное общевойсковое училище Репнин и скороспело повел под венец.

И вот теперь дочь-дошкольница который год живет в тепличных условиях первопрестольной у бабушки с дедушкой, а неполная офицерская семья за тридевять земель, во времянке прозябает. Как, впрочем, и многие другие страдальцы от армии, не имеющие надежды на собственное жилье в обозримом будущем.

…Уже тяготясь ситуацией, Кольский попробовал неуклюже извернуться.

– Володя, да как-то оно, знаешь… –  и в замешательстве погладил ус. – Не есть положительный факт. И вообще: по домам пора.

– Юра, ты чего? – взмолился Репнин. – Я ж тебя не подглядывать заставляю.

И столько униженно-просящего читалось в глазах друга, неожиданно открывшегося в своих подозрениях, что Кольский тут же и сдался.

– Хрен с ним! Раз просишь – зайду. Только вот зачем? При наличии отсутствия хозяина…

– А я тебе вот чего… Книжку какую-нибудь дам. Скажешь, мол, побыстрее вернуть просил.

– Тогда ладушки, –  с некоторым оттенком брезгливости, жалеючи приятеля, через силу согласился исполнить его сомнительно откровенную просьбу Кольский. В душе он сразу решил, что, случись ему заподозрить в измене собственную супругу, он бы, во всяком случае, по пути Репнина точно  не пошел, а так или иначе попытался справиться с проблемой сам.

Через день комвзвода-«доброволец» вместе с личным составом уехал на полевой аэродром. А еще дня через четыре Кольский после работы постучался во флигелек, что снимал за «ну очень смешную цену» сослуживец с женой. Под мышкой капитан держал подарочное издание Ильфа и Петрова. (Решение нанести нежданный визит Репниной офицер принял после долгого размышления-поглаживания усов перед открытым сейфом в ротной канцелярии – именно на его полке покоился нераскрытый предлог для проверки супружеской верности.)

Дверь Кольскому открыл рослый кавказец лет тридцати с массивной золотой цепочкой на мохнатой груди и перстнями-печатками на безымянных пальцах.

– Ты кто такой, панимаешь? – недружелюбно поинтересовался он.

– Надежда дома? – вопросом на вопрос ответил офицер.

– А я гаварю: ты кто такой? – упорствовал кавказец.

Но тут в дверном проеме появилась и сама квартирантка флигелька. Улыбающаяся. В коротком ярком сарафане. С пышными распущенными волосами цвета светлого меда. И босиком.

При виде Кольского улыбка сразу потускнела и сползла с лица женщины, на секунду уступив место приоткрытому рту и нахмуренным бровям. Но лишь на секунду, а в следующую Репнина умело вернула ее в глаза и губы. И зачастила:

– Привет, Юра, знакомься, это Ашот. А это – Юрий, начальник мужа. Ты проходи, проходи, как раз к столу: подруга с ребятами зашла, отдыхаем.

– Нет-нет, –  начал отказываться Кольский. – Тут вот Володя книгу просил срочно вернуть, ну я и занес…

– А-абижусь, – почти пропела и тряхнула локонами Надежда. – Какой же мужик от рюмки коньяка отказывается? Ведь после службы… Расслабься. –  И решительно взяла офицера за локоть: мол, пошли-пошли.

Ашот недовольно засопел, но смолчал, пропуская временную хозяйку флигелька и нового гостя перед собой.

По достоинству оценив взглядом накрытый стол – суджук, копченое мясо, шпроты, сыр, жареная картошка, овощной салат, зелень, напитки и присахаренные лимоны, –  Кольский поздоровался еще с одним кавказцем, неточной копией Ашота, и вертлявой поношенной блондинкой, физиономия которой сразу напоминала о существовании третьесортных косметических магазинчиков.

– Аршак, Света, –  представила их Надежда. –  Юра, командир мужа. – И посоветовала-скомандовала: –  Вновь прибывшему – штрафную!

Аршак щедро налил коньяка в фужер для шампанского, а офицер «профессионально» отметил, что «Арарат» для обладателей дорогостоящих золотых украшений – вариант далеко не из лучших: могли бы уж на «Ереван» или «Юбилейный» разориться.

«Ладно, халявному коню в рот не смотрят. В конце концов не «массандра»¹ же», –  про себя усмехнулся Кольский и ловко опрокинул содержимое бокала в рот.

К чему-чему, а к таким «подъемам переворотом на одной руке» кадровые военнослужащие зачастую приучаются еще с лейтенантских погон.

– Мужчина! – цокнул языком Ашот, потеплевшим взглядом наблюдая за капитаном, скромно зажевывающим «Арарат» лимонной долькой. – Аршак, теперь всем!

Налили. Выпили. Дамы потребовали свежих анекдотов. Мужчины это желание с блеском исполнили. Открыли еще коньяк. Снова налили и выпили – женщины предпочитали шампанское. Включили кассетный магнитофон. Немного попрыгали скопом на ограниченном пространстве под быструю импортную мелодию.

Кольский все порывался распрощаться, прекрасно сознавая – как, впрочем, и остальные в комнате, –  что он лишний в отдыхающей кампании, где роли, по всему судя, распределены заранее, и в душе с иронией уже жалея друга-лопуха, оказавшегося пророком в своих доверительных, как на исповеди, признаниях.

Но Надежда  не давала капитану уйти, хотя и Ашот уже дважды прозрачно намекал на «панимаешь, у Юры, может, совсем срочное дело». Аршак, тот больше молчал и больше пил.

«Чего она, действительно, время тянет? – поглаживая ус (привычка-паразит), недоумевал Кольский. – Прекрасно ж понимает, все равно пои не пои, а Вовке шепну про  неположительный факт. И вообще:  зачем приглашала? То б я еще посомневался, а так – явно видно: трахаются они, и может даже впересменку… Хотя если б книгу взяла и подосвиданькалась сразу, я б тоже решил: трахаются…»

– Мальчики, здесь удобств нет, мы со Светой выйдем на минутку, –  прервала тут размышления офицера Надежда.

Женщины покинули комнату. Немногословный до того Аршак моментально обрел дар речи.

– Слышь, капитан, или как тебя там… Ты долго еще будешь здесь мешаться? Видишь, люкс занятый. Налей и дергай, пока я добрый.

– А я и не напрашивался, –  огрызнулся Кольский. – Оно мне надо? Да если б не Надежда… Вон, он видел, – и кивнул на Ашота.

– Ты бедным-то не прикидывайся, полководец… –  не отставал Аршак. – И на женщину не спихивай; как мужчина, за себя ответь.

– Да пошли вы все! – Кольский вскочил со стула.

– Сядь! – вступил в перепалку и Ашот. – А ты памалчи. Я сам разберусь, кто лишний… –  И быстро вышел из комнаты.

С минуту Кольский и Аршак оставались один на один и, не глядя друг на друга, занимались каждый пустым делом: кавказец выщелкивал лезвие ножа-кнопочника и прятал назад, в рукоятку, а офицер вяло катал по столешнице хлебный шарик. Но вот в комнату вошла Света.

– Аршак, Ашот зовет, – буднично сообщила она и уселась на свое место. Кавказец нехотя поднялся и исчез за дверью. Взамен него через минуту появилась Надежда.

– Земляк какой-то их даже у меня нашел, –  спокойно пояснила Репнина. – Значит, действительно нужны были. В общем, Юра, разливай…

– На посошок, да я тоже пошел. –  Кольский потянулся к остаткам шампанского. – И без того засиделся.

Конечно, офицер сразу понял, что никакого земляка кавказцев на деле и не было, просто это Надежда их сама из флигелька наладила. Так не дожидаются ли его самого Ашот с Аршаком где-то неподалеку, чтобы расквитаться за порушенный уют? Да и кулаки-то еще ладно, а вот нож-кнопочник…

Хватнув еще рюмку коньяку Кольский почувствовал, что глаза у него слипаются, – подошел к границе своей нормы спиртного. Но откланяться у него в который раз не получилось: подружка Надежды опередила.

– Ну, я улетаю, –  пропела она, схватила сумочку, чмокнула Репнину в щечку, капитану сделала ручкой и в мгновение вымелась из комнаты.

–  Я тоже, –  потянулся за фуражкой Кольский.

– Подожди… –  Надежда вылила последний коньяк в фужер, почти до краев наполнив его. – Допей, не пропадать же добру.

Как офицер ни отнекивался, женщина заставила его через силу дотянуть спиртное до дна, а затем обворожительно улыбнулась и попросила:

– Юра, а может, теперь ты мне без вранья расскажешь, зачем пришел?

– Дак я ж и говорю: книга… –  промямлил не готовый к правдивому ответу Кольский.

– Ой, только не пудри мне мозги, –  уже со злостью заявила Надежда. – Репнину она еще три недели не понадобится, а мне –  так и вообще сто лет. Короче: подкадрить меня захотел или?..

Покрасневшее от коньяка лицо Кольского теперь побагровело. Он молчал и в душе проклинал минуту, когда пошел на поводу у приятеля, согласившись проверить супружескую честность его половины.

– Так. Будем считать, что не «или»… В таком случае кадри, –  подытожила Надежда.

Подошла почти вплотную к незваному гостю, наклонилась к его лицу – в оттопырившемся вырезе сарафана заколыхались полные груди – и смачно поцеловала в губы. Тут же выскользнула из рук потянувшегося  было машинально к ней опьяневшего офицера, отшагнула на середину комнаты и медленно, соблазнительно двигая бедрами, стянула через голову сарафан. Потом, повернувшись к оцепеневшему на стуле мужчине спиной, аккуратно освободилась от крошечных трусиков, сначала опустив их до щиколоток, а затем перешагнув. На конечной фазе домашнего стриптиза развернулась к нежданному гостю лицом, чуть расставила длинные загорелые ноги и расчетливым движением рук соблазнительно откинула назад свои роскошные медовые волосы.

– Красивая я, а? – усмехнулась Надежда. – Чего молчишь?

– Д-дда… –  хрипло подтвердил Кольский.

– Так какого ж ты? Повторяю: пришел – кадри…

Уже около полуночи обессилевший и протрезвевший Кольский медленно брел по тротуару в направлении родной воинской части. В принципе, деньги-то на такси у него были,  но офицеру сейчас неосознанно захотелось уединиться и уж тем более не видеть перед собой до оскомины знакомое лицо жены, не сближаться с ней телесно. Нет, конечно, капитану и раньше приходилось изменять своей слабой половине, однако никогда еще у него не было столь любвеобильной, ненасытной и искушенной в постельных играх секс-партнерши. Для нее не существовало никаких табу, никаких рамок.

«Это действительно женщина с большой буквы, –  мысленно восторгался  офицер. – Да ведь она же меня, можно сказать, до дна выпила! И, главное, была не прочь еще… Куда уж тут Вовчику… Ч-черт! Это вовсе не положительный факт…»

Кольский на секунду замер на пустынной улице и в растерянности погладил ус. До него наконец дошло, что он, поддавшись женским чарам, предал друга. Между прочим, раньше ему никогда не доводилось встречаться с обманутым им мужем, а теперь придется: не раз, постоянно, на людях…

На душе стало до омерзения противно, захотелось стереть с губ жаркие поцелуи Надежды, смыть ее трепетные прикосновения к телу, вернуться на несколько часов в прошлое и закрыть сейф в канцелярии, не вынимая из его недр Ильфа и Петрова. И хотя Кольский весь оставшийся до роты путь продолжал убеждать себя, что все произошло вовсе не по его вине, а по обстоятельствам, гадливое чувство – смесь стыда и презрения к себе –  не покидало его.

«В конце концов, сам виноват: соображать надо, о чем просишь», –  теперь со злобой и без жалости подумал он о друге, переступая знакомый порог КПП. Об Ашоте и Аршаке он так и не вспомнил.

Придя в роту, капитан первым делом подстраховался: позвонил соседу, пенсионеру-отставнику, извинился и попросил, несмотря на поздний час, предупредить жену, что он, Кольский, по служебной необходимости сегодня заночует в подразделении. Потом долго стоял под прохладным душем…

Насколько справедлива поговорка: мужчина изменяет головой, а женщина – сердцем? Все ли человеки сильного пола быстро забывают о своих супружеских грехах? Судить трудно. Кольский, например, четвертую Божью заповедь –  «не прелюбодействуй», повторимся, нарушал уже не раз, но теперь это произошло вкупе с поруганием десятой заповеди – «не пожелай жены ближнего твоего». Он – возжелал, и потому, проснувшись утром в ротной канцелярии, еще продолжал размышлять, как теперь будет строить отношения с сослуживцем и смотреть ему в глаза.

О своей собственной супруге и ее глазах капитан почему-то особо и не задумывался. Наверное, потому, что позднее посмотрел – забегал позавтракать – и ничего, все оказалось в норме.

Время, время… Иногда даже и по людским меркам сравнительно небольшое, оно круто меняет жизнь. Недели через две после «возвращения книги» жене сослуживца Кольский совсем по-иному воспринимал свое предательство – измену другу. Более того, теперь он почти гордился своим поступком, подумывая: а не зайти ли к любвеобильной женщине еще раз? Правда, благоразумие пока удерживало офицера от практических шагов. И тем не менее неординарное для Кольского событие – по жизни он не был и даже не стремился на словах прослыть донжуаном, довольствуясь адюльтером при случае, – продолжало переполнять его мысли и рвалось к голосовым связкам.

Утерял бдительность капитан в преподавательской учебного корпуса, где в тот час сидели –  кто за планом занятий, кто за конспектом –  несколько офицеров. Войдя в заставленную письменными столами комнату, Кольский о чем-то заговорил с замкомандира соседней роты и, прямо сказать, вовсе неожиданно для себя, поглаживая ус, вдруг произнес:

– Да, кстати. Недавно трахнул жену офицера из нашей части. Это очень положительный факт! – И почувствовал явное превосходство над всеми присутствующими.

Эх-х! Слово – не воробей…

Через полчаса слышавший хвастливое заявление ветеран-взводный Жарков проболтался о нем (правда, без злых намерений) замполиту роты, где проходили службу и сам «уже капитан», и Кольский, и Репнин. А вот замполит с этой информацией помчался прямиком в кабинет начальника политотдела учебного полка.

Информация немедленно вызвала у подполковника Холодова соответствующие размышления. Он был достаточно неглупым человеком: несколько лет назад, прибыв на должность пропагандиста соединения, изловчился так подсидеть непосредственного начальника (сумел дознаться: тот еще во время Великой Отечественной с месяц пробыл в штрафбате и успешно скрыл затем этот кусок жизни для анкет), что его с треском выгнали на пенсию –  с минимальной выслугой лет. Холодов же, «ратовавший за правду», моментально вознесся со своего стула до второго по значимости кресла в воинской части.

  Посему главный политический стратег учполка, давно мнивший себя полубогом для подчиненных, оперативно и с большой вероятностью вычислил искомую фамилию офицера-рогоносца. А в амбарной книге с черным переплетом, где Холодов для каждого офицера и прапорщика части отводил несколько страниц под запись об их негативных поступках, под фамилией Кольского появились следующие фразы:

 «30.06.80. В преподавательской во всеуслышание декларировал свое моральное разложение. Задействована (со слов) супруга другого офицера. Проверить по всем каналам, подключить женсовет».

Всех каналов, по которым к Холодову стекалась информация, мы не знаем. Однако есть правдивое предположение, что он сумел удачно внедрить Надежде Репниной в подруги своего человека из состава женсовета части. А женский язык болтлив никак не меньше мужского. Иначе чем объяснить уверенность Холодова в нужном исходе политотдельской авантюры? Через солдата-посыльного подполковник вызвал жену обманутого офицера в кабинет и там в присутствии упомянутого замполита роты показал ей якобы написанное Кольским собственноручно признание-раскаяние в адюльтере.

Надежды Надежды откреститься от плотского греха Холодов разрушил изящным ходом: готовностью пригласить Кольского на очную ставку, и оная позднее действительно состоялась. А в тот день Репнина подставилась и со слезами на глазах созналась в прелюбодеянии с начальником мужа. На бумаге, впрочем, переложила весь грех на мужчину: мол, пришел уже нетрезвый, выгнал гостей, ее взял силой, хотя в милицию она подавать заявление о случившемся не желает, да и свидетелей преступления нет.

Дальнейшая судьба Кольского была решена в течение сорока восьми часов: после «кровавых» разборок в политотделе с выворачиванием наизнанку грязного белья – Холодов требовал подробнейшего рассказа о таких деталях адюльтера, от которых краснел даже много чего повидавший на своем веку командир учебной части, –  капитан срочно убыл к новому месту службы: в тмутаракань и на должность старшего лейтенанта. Погоны с четырьмя звездочками ему, правда, сохранили.

И комроты Лапиков и даже сам командир части пытались отстоять перспективного офицера, предлагая перевести его с понижением на должность командира взвода в другой батальон. Однако начальник политотдела пригрозил вышестоящим командованием, которому «очень интересно будет узнать, на каком основании столь активно защищается половой маньяк, место которому за решеткой», и все быстро сдались.

Впоследствии комполка не раз говаривал, что в лице Кольского он потерял хорошего командира роты…

А еще через несколько дней из командировки возвратился Репнин. История с адюльтером его жены и лучшего друга к тому времени получила широкую огласку в части (больше всех здесь преуспел женсовет), и над офицером-рогоносцем злословили в глаза и за глаза.

Правда, не все. Тот же Лапиков к беде подчиненного отнесся с искренним сочувствием, сумев убедить Репнина не мчаться сломя голову в Москву за сатисфакцией, поскольку Надежда еще до приезда мужа скоренько укатила в столицу и больше не возвратилась, а письменно подала документы на развод.

– Выпей литр водки, и пусть катится к такой-то матери –  оно и на душе полегчает, –  философски присоветовал майор. – А удержать не удержишь, раз такая… гм… петрушка вышла. Ладно, жена – она не мать или сестра, замену всегда найти можно. Вот дочь – да, жалко… Но все равно, пускай идет с миром…

Репнин так и сделал, за что и имел потом весьма продолжительную беседу с подполковником Холодовым.

– Какой же вы – офицер, командир, педагог, воспитатель – подаете пример подчиненным, оставляя дочь без отца? Мало ли что в жизни не случается – надо уметь прощать, –  поучал командира взвода начальник политического отдела. – Настоятельно рекомендую…

Однако Репнин не простил, а посему, разбирая впоследствии его кандидатуру как одну из возможных на вакантную, после перевода Кольского, должность заместителя командира учебной роты, Холодов высказался категорически против.

– Разведен, вдобавок – неискренен, –  объяснил он свою позицию майору Лапикову.

– Это в чем же конкретно? – не понял ротный.

– А когда я в процессе заседания аттестационной комиссии задал вопрос, чем вызван распад его семьи, он что заявил? Что с супругой «не сошлись характерами»?

– Ну, помню, –  неохотно согласился Лапиков. – Только вы-то чего хотели: чтобы он при всем честном народе себе еще раз сам соли на рану насыпал? Парень ни в чем и на грамм не виноват, а вы… И как только язык повернулся…

– Выбирайте выражения, товарищ майор! – надулся начальник политотдела. – И зарубите себе на носу, что у вас есть единственное право решать, а именно: как лучше выполнить приказ вышестоящего командования! А приказом на вакантную должность будет назначен капитан Жарков. С ним и работайте.

– Репнин по всем статьям на две головы выше его, –  проворчал Лапиков. – Да к тому же Жарков даже меня старше. Через год на пенсию уйдет.

– Вот! Тогда и вернемся к отбракованной кандидатуре, –  подытожил Холодов. Подумал и добавил: –  Если, конечно, она за это время представит мне новое свидетельство о браке…

…С тех давних застойных лет утекло уже немало времени. Начальником политотдела учебной части стал бывший замполит роты, где когда-то служили Кольский и Репнин. Подполковник Холодов, благополучно выслужив тридцать три календарных года, уволился в запас, в своем напутственном слове пожелав молодым офицерам так же, как он сам, «непримиримо бороться с недостатками, недоустраненными в процессе дальнейшего воспитания личного состава, и расти над собой». Не прошло и трех лет, как отставник мирно почил в бозе, и на похороны его никто из офицеров и прапорщиков части не пришел.

И еще. Недавно Репнин и Кольский – оба уже в годах, пополневшие –  волею случая недавно встретились во время совпавшего отпуска в каком-то пансионате. Купались и загорали, пили водку и даже на пару ходили в гости к двум особам слабого пола. О пресловутом адюльтере за все время культурного отдыха офицеры даже и не вспомнили. Кстати, Репнин так и не женился вторично, со временем почувствовав вкус к «свободной жизни». А с Кольским жена, хоть и официально не развелась, в тмутаракань жить не поехала. Так что усилиями покойного ныне человека друзья в плане «семейного счастья» почти сравнялись.

Пикантная деталь: трахали они на пару в отпуске, и позднее, поодиночке, не разведенных, вдовых или незамужних женщин, а исключительно только семейных баб. И, как пояснял, поглаживая поседевший ус, подполковник Кольский, «сие есть огромный положительный факт». Майор Репнин с этой мыслью соглашался на все сто процентов.

Фёдор ОШЕВНЕВ 

^{1 —} «Массандра» – на армейском жаргоне: обозначение различных водоспиртовых смесей, использующихся в авиации в качестве антиобледенительных жидкостей.