В каждом человеке – в его внутреннем, потаённом устройстве – несколько ипостасей; взрослый, даже пожилой мужчина, внутренне – начитанный ребёнок, идущий с мамою по бульвару, рассуждающий о Боге, о своих путях… думалось ко, а оказалось – в пустоту…

Мама, не смотря на 80 лет, бодра и деятельна, она знает, что сын талантлив, он много печатается, но…

Всякие «но» могут мерцать, переливаться, плавиться в сознанье, а что у пожилого сына – малыш, так ей – маме – будто второй сынок…

 С невесткой отношения банальны, то есть никаких, и сегодня, после отъезда её и внучка на дачу, решили пройтись, и сын, говоривший сначала о поэзии, потом о богоискательстве увлёкся, рассуждал чрезмерно эмоционально; и почти не заметили, как вошли в свой двор, где знаком каждый тополь, каждый участок, заросший травой, каждый…

— Здрасте, — вялый шелест слышится снизу.

— Маша, ты? – восклицает отец…

— Машенька, ты приехала? – это уже мать.

— Андрюша тебя каждый день вспоминает. Когда приехала?

Маша – девятилетняя девочка, с которой так сдружился малышок, уезжала на целое лето: сначала с мамой в Тунис, потом к бабушке с дедушкой, в Кемерово; очень подвижная, шустрая, милая, всегда весёлая девчушка, кажется потемневшей, и донельзя грустной.

Она шепчет:

— У меня мама умерла.

Остолбенение взрослых проходит быстро, и если сын, почти проглотил своё «как», не зная, что ещё спросить, то мама, приобняв Машу, говорит:

— Пойдём к нам деточка. Пойдём. Чаю попьёшь, мультики посмотришь.

…она была в гостях у малыша, и сборка конструктора мешалась с построением железной дороги, потом всё отодвигалось настольным футболом, потом бабушка кормила детей ужином, а когда позвонила её мама – отцу на мобильной – время уже переваливало за девять…

Пошёл провожать, хоть и жила в соседнем доме, но всё же поздно, а мама уже ждала у подъезда, видел в первый раз её: худенькая женщина-подросток, какую Маша называла Мами; потом девочка рассказывала, что маме 36, что папа в Новосибирске с другой семьёй, а они живут в Москве год…

Это было в начале мае.

В конце августа идут втроём домой.

Они поднимаются на лифте, входят в квартиру; отец мальчишки не зная, что сказать, предлагает Маше яблок: жене подарили ящик, и вот он – стоит в комнате: плоды крутобоки, ароматны. Маша выбирает антоновку, потом идут на кухню, девочка, забравшись на табурет, начинает хрустеть, одновременно рассказывая кусками – и о поездках, и о маме…

Мама слушает про маму, пока сын, отец, поэт пишет жене эсэмэс: У Маши умерла мама.

Слоится всё.

С Женечкой общалась жена, жена отвечающая: Откуда информация? И через какое-то время пишущая, что созвонилась с отцом: Женечка погибла под мотоциклом в начале августа, с Машей приехали вчера, уезжают во вторник, то есть через четыре дня.

Переписываются какое-то время, а Маша, уже в комнате, смотрит мультики по компьютеру: в Москве, на съёмной квартире нет.

Отец мальчишки лежит на диване, отправляя письма жене, вспоминая…

Зима, финал декабря, детки, с какими играл мальчишка, разъехались, осталась Маша. Они лепят снежную крепость, используя снеголеп, они веселятся…

Ходили в соседний двор, где на стену за гаражами намерзали целые хребты сосулек: А мы пойдём в сосулечный сад? -спрашивала Маша.

И шли, и набирали роскошных сосулек, несли домой, и таяли они в ванной, переливаясь радужно.

Потом была весна, и бегали – дети на самокатах, он, отец, едва поспевал за ними, по разным площадкам, искали, где поинтересней конструкции; дети забирались, кричали: Смотри! Смотрите! Дети предлагали играть в салочки, в догонялки, и носился с ними, уставая, улыбаясь…

Потом Маша уехала.

Малыш спрашивал о ней чуть не каждый день – отвечал, гадая, как объяснить про время, когда вернётся; а самого томило чувство – переедут, наверно, не будут здесь больше жить…

Но такой жути не предполагал.

Маша смотрит японский мультик, приходит бабушка, и девочка, будто оживая, говоря о маме, как о живой, рассказывает про Тунис, пляж, экзотических животных…

Август распускает павлиний хвост заката, Маше пора, и хотя дом соседний – надо, как весной, проводить.

Они идут вдвоём, Маша слегка покачивает фиолетовым, прозрачным пакетом с несколькими яблоками и йогуртом: вспомнилось – любила, предложил.

И говорит, прощаясь:

— Маш, скучно будет последние дни в Москве, звони, мультики приходи смотреть.

— Хорошо, — отвечает ребёнок, потерявший мать. И бредёт к подъезду.

…пожилой человек идёт прогуляться по знакомым, исхоженным, вечереющим улицам.

Он идёт, думая, что его предположение о мире, как об эксперименте – достаточно жестоком – не лишено печальной уместности.

Он думает тяжело, мрачно, и в то же время, как-то прозрачно – от случившегося, страшного, трагичного.

Он думает, как будет объяснять малышу, что больше не погулять с Машей.

Он пытается представить творящееся в душе девятилетней девочки, но представляются только густо-багровые тона.

Уже почти темно, реклама пестреет, огненный её всадник мчится над головами; плавные, большие рыбы трамваев проплывают, и люди идут, идут: течёт густейшая, пёстрая людская плазма; и у каждой капли её во внутреннем устройстве есть как минимум несколько ипостасей…

Александр Балтин