Миниатюры в диалогах из серии «О Гаррии Бонифатьевиче, великом и ужасном…»

Эпиграф:

— Когда твое чело избороздят

Глубокими следами сорок зим,

Кто будет помнить царственный наряд,

Гнушаясь жалким рубищем твоим? –              

(Шекспир. Сонет)

Это не буревестник! Это колбаса!

— Гаррий Бонифатьевич, а почему у вас фамилия такая оригинальная – Засранцев- Продразвёрсткин? Это что ещё за футуризьм? Или это ваше кредо? Жизненный принцип?

— Это не футуризьм и не принцип. Всё гораздо прозаичнее. Один мой далёкий родственник был художником. Его фамилия была Ксидоров-Скрамской. Вот  от него всё и началось. С него всё и завертелось. От него и зарисовалось. На нём и всё загнулось.

— Понял-понял. Как не понять. У меня у самого есть знакомый поэт. Я сначала думал, что это у него фамилия такая – Задунайский-Раздолбайский. Оказалось, что литературный псевдоним. Очень талантливый поэт. Недавно написал очень оригинальную поэму. Называется « В бурю». Читали?

— Не довелось.

— Ну, что вы! Сильнейшая вещь! Войдёт в историю мировой антологии! Обязательно!

— Это почему же обязательно?

— А почему бы не войти? Другие-то входют! А он чего?

— Логично. Но только что же ваш…э-э-э-э… Раздолбайский назвал-то так стандартно? «В бурю». Мужеложство какое-то.

— Всё очень просто. Назвал так потому, что сам он – буревестник.

-В каком смысле?

— В горьковском. Помните: « А буревестник просит бури. Как будто в бурях есть покой!». А?

— Бэ. Вэгэдэ. Я и говорю: эксгибиционизьм. Кругом одна половая распущенность! И в песне не так, как вы зверски напели. В песне – «А он, мятежный, просит бури. Как будто в буре – колбаса!».

А пивко у вас холодненькое?

—  Гаррий Бонифатьевич, руки вверх и ноги  на ширину плеч. Вы арестованы.

— Я?

— Нет, я. Конечно, вы. Кто ж ещё? Нас здесь всего трое: я, вы и мой наган. Кстати, шутить с ним не советую (это я про попытку побега). Я вас из него моментально поражу. Потому что я очень целкий. Ворошиловский стрелок и буденовский кавалерист. С самого моего беззаботного босоногого детства. Понимаете? Осознаёте?

— Погодите вы со своей босоногостью. За что арестовываешь-то, гад? За что арестовываете?

— За шпионаж в пользу фашистской   Германии и милитаристской Японии.

— Ха-ха-ха три раза! Они были фашистскими и милитаристскими сто лет назад! Сейчас они – самые миролюбивые!

— Да хоть триста двадцать девять. Такое преступление не имеет срока давности. Так что суйте руки вот сюда, в наручники. Сейчас  будет суд.

— Не слишком ли быстро? Надо ещё следствие провести.

— А чего его проводить, если всё написано на вашем наглом лице. Сейчас быстренько суд сварганим — и всё.

— Что всё?

— Всё это всё. Статья-то подрасстрельная.

— Слушайте, вы в каком времени живёте? «Фашистская», «милитаристская» «подрасстрельная». Сегодня двадцать первый век! У нас сегодня смертные казни отменены.

— Кому отменены, а кому и дом родной. Да не волнуйтесь вы так! Всё будет произведено в соответствие с правилами санитарии и гигиены. Чик – и вы уже на небесах.

— Опять загадка. При чём тут это ваше дурацкое «чик»? И вообще, «чик» это когда зарезывают!

— А может, и зарежем. Чего  пулю-то зря  расходовать? Она, между прочим, денег стоит. Её, между прочим, старался изготовлял весь наш многострадальный советский народ!

— Опять какую-то хренотень бормочете. Советского уже почти тридцать лет как нету!  Короче, я требую прокурора. То  есть, адвоката.

— Пожалуйста. Он уже здесь.

— Где?

— А вот он.

— Этот мордатый, с рыбьими глазами вместо ушей? Даю ему самоотвод. А потом по морде. Сразу!

— Почему?

— Потому. Мне его наглое пропитое продажное фэ совершенно не нравится.

— Мало ли кто кому не нравится. Мне вы тоже, может, отвратительны. Но я же вас терплю. И стойко исполняю свой героический священный гражданский долг.

 — Ага! Вы исполняете! Вы много чего исполняете! Это же не суд, а самое настоящее судилище!

— И сразу обзываться! Нет, что вы, Гаррий Бонифатьевич, за невозможный ч человек! Правильно мы всё-таки решаем вас расстрелять. А то бы вообще всегда! Итак, товарищи конвойные, сажайте его вот сюда, на лавочку. Вам, Гаррий Бонифатьевич, здесь не дует?

— Нет.

— Тогда ваше последнее желание.

— Ящик водки, десять бутербродов с красной икрой, десять – с чёрной, ведро салата обильного витаминизированного. И, конечно, бабу. Пардон, женщину.

— Вам лёгкого поведения или порядочную?

— Лёгкого. Но порядочного.

— Последнее желание – закон для подчинённых. Так что надейтесь! Мы же люди. Мы не звери. Звери – и то! Пивка хотите? Холодненькое! А?

Как вас теперь называть?

— Гаррий Бонифатьевич! Гарька! Я вот что подумал: была бы у тебя фамилия – Рыбаков, как бы это было хорошо!

— Что хорошо?

— Что если бы у тебя фамилия была – Рыбаков.

— А почему  именно Рыбаков?

— Не по чему. Вообще.

— Меня и моя фамилия устраивает.

— Как она тебя может устраивать? Клопфеншток это же не фамилия. Это ЗВАНИЕ!

— Тебе чего от меня надо-то вообще?

— Ничего. Чтобы ты взял себе фамилию Рыбаков.

— А ты чтобы взял себе – Мудиев!

— Итак, дискуссия закрывается. Спасибо за внимание, товарищ Рыбаков!

Вы, Гаррий, Оноре или не Оноре?

—  Гаррий Бонифатьевич! Я на днях видел тебя… вас на базаре, в очереди за свиными ушами и вдруг неожиданно понял: как же поразительно ты… вы похож на Бальзака Оноре! Особенно когда он писал  свой собор какой-то матери. Прямо вылитый! Прямо Оноре!

— Какой матери?

— Какой-то.

— Может, парижской?

— Может. Да, парижской.

— Великолепно. Только «Собор Парижской богоматери» написал не Бальзак, который Оноре, а Гюго. Который Витя.

— Может  быть. Не спорю. Это всё детали.

— Это не просто детали. Это очень существенные детали. Как и то, что я  за свиными ушами на рынке не стоял. Я вообще свиные уши не покупаю. Если я хочу сварить холодец, то я покупаю свиные ноги, а не уши! Компрэнэ?

— Уи, мадам! Кстати, по поводу свиных ух. Чуть не забыл. Как фамилия друга Жабского, тоже нашего выдающегося местного драматурга?

— Липский.

— Это который работал в краеведческом музее и там наворовал из архива раритетов?

— Не знаю. Я у него на стрёме не стоял.

— Да, Липский. А зовут его случаем не Оноре?

— Нет. Его зовут Кузьма. Кузя. А что?

— Ничего. Просто странно как-то: вас – Оноре, его – Кузя… Как будто сговорились.

— Это интересно! На предмет чего?

— На предмет переименований. Всё в штирлицев, собаки такие, никак  не наиграетесь! Ну,  вы дождётесь от меня! Ужо устрою вам кандибобер!

Алексей Курганов