В мае нынешнего года в московском издательстве «РусДойч Медиа» выходит новая книга популярного писателя и журналиста, постоянного автора журнала «Клаузура» Александра Фитца «Кружка Грааля». Помимо повести, название которой вынесено на обложку, в нее включены рассказы и новеллы. Одну из них мы и публикуем сегодня.

Александр Фитц

«Хвостатый, рогатый, короче, не русский»

Новелла из книги «Кружка Грааля»

Эту историю мне рассказал старинный друг, профессор, доктор химических наук Лев Юкельсон, живущий ныне в Аугсбурге. Ну а сам он услышал ее от декана лечебного факультета Ташкентского мединститута, который, к слову, окончил с отличием, профессора, доктора биологических наук Александра Семеновича Волынского.

Но прежде одно уточнение. В середине прошлого века Александр Семенович был в Ташкенте человеком известным, и не только среди медиков, но и среди книголюбов.

Значительную часть его библиотеки, которую он собирал всю жизнь, и которая считалась одной из лучших в городе, составляли книги с автографами авторов, да каких – Анны Ахматовой, Алексея Толстого, Василия Яна, Мариэтты Шагинян, Валентина Овечкина. Волею судеб они оказались в Ташкенте – кто в эвакуации, кто в ссылке, – где Волынский с ними и познакомился. Были у него на полках и книги, недоступные обычным советским гражданам. Например, «Ташкент в прошлом и настоящем» историка и этнографа Александра Добросмыслова, 1912 года издания; «Сарты» – одного из первых исследователей Туркестана историка Николая Остроумова, также вышедшая до революции. Доступ к этой сокровищнице имел и мой приятель Юкельсон, который тайно давал почитать их и мне.

В то время я работал в местной «Вечерке», где в числе прочего вел рубрику «Пульс времени», рассказывая, каким Ташкент был и каким стал, поэтому труды Добросмыслова и Остроумова были для меня весьма ценны.

Но все это не более чем прелюдия к истории, пересказанной Юкельсоном.

После окончания Донского госуниверситета Александра Волынского направили в Веселовский район Ростовской области, где в лучших традициях русского земского врачевания, описанных еще Чеховым и Булгаковым, он стал лечить местное население от всех хворей и болезней – от воспаления легких и удаления зубов до принятия родов и вправления суставов. Однажды, чтобы отметить какой-то праздник, благодарные пациенты пригласили его в гости. Выпили, закусили, потанцевали, немного попели, ну а потом, как это было заведено, женщины стали готовить стол для сладкого, а мужчины вышли на воздух покурить. И вот один из гостей, немного смущаясь, говорит Волынскому:

– Семеныч, ты только не обижайся, но у общества есть вопрос.

– Если есть вопрос, то и ответ подыщем, – ответил Волынский, предполагая, что речь пойдет о здоровье. – Задавай.

– Мы всё, конечно, понимаем и тебя очень даже уважаем, – обводя взглядом притихших земляков, продолжил тот, – но если не стеснительно, то покажи хвост.

– Какой?

– Тот, который у тебя сзади…

– Не понимаю, – опешил Волынский.

– Ну ты ж еврей. А если еврей, значит, и хвост должон быть.

– Ах вот в каком смысле! – захохотал Волынский и, убедившись, что женщин поблизости нет, спустил штаны.

– Отсутствует, – разочарованно обронил кто-то.

– Естественно, отсутствует, – согласился Волынский. – Я ж хоть и еврей, но тоже социализм строю. А вот когда мы его построим да за коммунизм возьмемся, то у нас не только хвосты, а кое-что еще отвалится.

И, сделав многозначительную паузу, добавил:

– И у вас, думаю, тоже.

Кое-кто, конечно, догадался, на что намекнул Волынский, но уточнять побоялись. Времена в СССР тогда были строгие.

Да и позже, рассказывая студентам об этом забавном случае, Александр Семенович предпочитал не конкретизировать, что, когда и у кого в момент построения коммунизма отвалится, предоставляя возможность самим домысливать ответ. Вариантов было не так уж и много, и все скорее печальные, нежели смешные, но студенты почему-то смеялись.

А следующую историю, которая вспомнилась, также рассказал близкий друг, к сожалению, ушедший, Владимир Антонович Айзель, живший в нижнесаксонском городе Хильдесхайме.

Человеком Владимир Антонович был добрым, искренним, честным, талантливым, много чего повидавшим и пережившим. А еще необыкновенным рассказчиком. Некоторые из его историй я записал на диктофон. Вот фрагмент одной из них:

«21 сентября 1941 года маму, меня, бабушку, двух маминых сестер, двух братьев и их детей вместе с другими немцами Мариуполя, где мы тогда жили, депортировали в Талды-Курганскую область Казахстана. Что же касается моего отца, то его по обвинению в диверсии арестовали и отправили на Колыму еще в 1937 году.

Помню, как подъехала телега, сопровождаемая работниками НКВД, и мы с помощью соседей – по национальности русских и украинцев, под общий плач загрузили какие-то вещи и отправились на железнодорожный вокзал. Замечу, что нашу квартиру, кухонную утварь и мебель соседи сохранили до конца войны, надеясь, что мы возвратимся. Но ссылку немцев, как известно, советское правительство объявило вечной, и мать написала им, чтобы все по возможности распродали, а деньги отправили нам. Так они и поступили, и это явилось огромной для нас финансовой помощью.

Везли нас в товарных вагонах, в отдельном вагоне ехала охрана. Многие воспоминания, которые довелось читать в российской и германской прессе о депортации, считаю не совсем корректными и достоверными. Никаких издевательств со стороны сопровождающих нас военных не было. Они следили за посадкой-высадкой, покрикивали, задвигали двери вагонов, но на больших станциях можно было сбегать на перрон за кипятком, что-то купить из съестного. Когда поезд загоняли в тупик на длительное время, люди разжигали костры, готовили пищу.

Везли нас около месяца. Нашу семью выгрузили на станции Лепсы, а оттуда доставили в колхоз „Гигант“, который оказался маленьким и убогим.

Первые два класса я окончил в колхозной школе. В одной комнате одна учительница одновременно обучала детей первого, второго, третьего и четвертого классов. Однажды на перемене к нам подошла группа русских и казахских женщин, направлявшихся куда-то на работу, и одна из них поинтересовалась, действительно ли мы немцы. От этого вопроса нам стало зябко и тревожно, ведь шла война, но мы ответили, что да, немцы. Она это заметила и сказала, чтобы мы не волновались, ничего худого они нам не сделают.

А потом спросила, правда ли, что у нас растут рожки, ну как у козлят. Мы ее не поняли, подумав, что она шутит. Тогда другая женщина попросила разрешения потрогать наши головы. Мы не возражали. И женщины, ощупав наши макушки и не обнаружив рогов, очень, помню, удивились. А одна из них сказала: «Наверное, потому что еще маленькие. Рога у тех, что постарше и из Германии, а этих с Волги и Украины привезли».

Ну и еще одна история из этого ряда.

В 1991 году, сразу по прибытии из Москвы в Германию, я с семьей очутился в Нижней Баварии, в местечке Акслах, расположенном в баварском лесу, то есть в самой что ни на есть глубинке, где даже немец из Берлина или Франкфурта воспринимается как иностранец. И вот туда в гости к нам неожиданно явились наши московские друзья Леонид и Малика Юферевы, направлявшиеся по делам в Австрию. Остановились они в небольшом семейном отеле Postwirt, а перед тем, как отправиться дальше, устроили что-то вроде семейного ужина, на который кроме нас с женой пригласили наших новых друзей по переселенческому общежитию: Татьяну и Антона Рукгабер, Лилию и Рудольфа Ланге, Марию и Иоганна Брандт. (Естественно, об этом мы уведомили хозяйку отеля, имя которой за давностью лет я запамятовал.)

Я уже говорил, что чужаки, то есть гости из Центральной, Восточной или Северной Германии, в этих местах были редкостью. Ну а что касается немцев переселенцев из СССР, тем более туристов из Москвы, то местных бауэров они потрясали больше, нежели выигрыш автомобиля в лотерею. Поэтому хозяйка то и дело подходила к нашему столу, интересуясь, не нужно ли еще чего, нравится ли нам в Нижней Баварии и т. п. В итоге мы пригласили ее разделить с нами трапезу, а она, с радостью согласившись, выставила дюжину пива и большущее блюдо с баварской колбасой, сыром, сосисками и прочими вкусностями.

Разговаривали мы о разном, в том числе о Советском Союзе и народах, его населяющих. Как и большинство европейцев, хозяйка отеля была убеждена, что все, кто жил и живет в СССР, – русские. Ведь в Германии, как и во Франции, Нидерландах, Австрии, а теперь и в РФ, графа «национальность» в паспортах отсутствовала.

С большим трудом, но нам почти удалось объяснить ей разницу между гражданством и национальностью. Хотя даже пример с ослом (это когда он родился и вырос в конюшне, но так и не стал лошадью) и немецкая поговорка  «Яблоко – никакая не груша» не очень убедили ее в том, что не все граждане  СССР и Российской Федерации – русские. Поэтому, чтобы наконец она поняла, чем отличаются в «Руси великой» «и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык» *, я предложил ей определить, кто из нас, сидящих за столом, единственный русский.

– О, это очень легко. Настоящего русского, точнее – русскую, я сразу выделила, – указав на Малику, сказала хозяйка.

Аналог потрясения, которое мы в тот момент испытали, представить сложно. Ведь Малика, родившаяся и выросшая в Бухаре и вышедшая замуж за москвича Леонида Юферева, была классической узбечкой. Ну может быть, чуть-чуть таджичкой, но никак не русской, украинкой и вообще славянкой. А вот Юферев был классическим русским – рослый голубоглазый шатен с крепкими жилистыми руками. Но кроме него за столом сидели также российские немцы, которых тоже можно было принять за русских, сидели армянка, гречанка, украинка.

Но наша хозяйка была непреклонна:

«Я русских хорошо знаю, и вы меня не обманете. Юмор я, конечно, ценю, но немца от китайца, а русского от всех прочих отличить в состоянии».

Спустя годы в беседе с еще одним моим близким другом, историком, доктором Виктором Кригером, я пересказал ему эти три случая.

– Все закономерно, – ничуть не удивившись, констатировал он.

– Все эти люди – жертвы пропаганды. Прежде всего карикатур. Разрушителей православных храмов белогвардейская пресса изображала, как правило, в виде хвостатых комиссаров еврейского происхождения. Германцы и в Первую, и во Вторую мировую войну непременно были с рогами, и не только на плакатах, но и в кино. Вспомни «Александра Невского» Сергея Эйзенштейна. Ну а «дикие русские» и во времена Третьего рейха, и позже, в период холодной войны, на карикатурах очень смахивали на кочевников Чингисхана. Хотя мало кто знает, какими в действительности были воины «Великого сотрясателя Вселенной». И почему в российском художественном фильме «Монгол» Чингисхан – типичный монголоид, а в более старом американском фильме – типичный европеец? Действительно, почему? Может, потому что на первом дошедшем до нас портрете, нарисованном китайским художником со слов стариков, видевших его, Чингисхан высок, широкоплеч, пышнобород, белокож, зеленоглаз, с длинными рыжими волосами. То есть классический европеец. А вот остальные известные его изображения создавались в Китае и Монголии много позже, в основном в XVI–XVII веках, и на них он классический монгол.

Написав эти строки, неожиданно вспомнил портреты и бюсты В.И. Ленина, выполненные китайскими, корейскими, вьетнамскими, узбекскими, казахскими художниками и скульпторами. На них он очень похож на «местных товарищей» и только чуть-чуть – на российских Ильичей.

Впрочем, эти национальные особенности и стереотипы почти скрылись в тумане истории и воспринимаются сегодня с улыбкой. На смену им благодаря ТВ, прессе, политикам пришли новые, не менее забавные, а порой до жути несуразные. Ну а в заключение – старый, но, как мне представляется, не утративший актуальности анекдот. В вагоне киевского метро едет черный, словно антрацит, негр и читает газету «Молодь Украины» на украинском языке. Стоящий рядом здоровенный мужик с вислыми усами, в вышиванке и с оселедцем на голове спрашивает его:

— «Може, ты хочешь сказаты, що ты розумиешь, що тут напысано?»

– «Так, я розумию».

— «Може, ты хочешь сказаты, що ты живешь у Кыиви?»

– «Так, я живу у Кыиви».

– «Може, ты хочешь сказаты, що ты украинец?»

– «Так, я украинец».

– «А хто ж я тоди такый?!»

– «А бис тэбэ знае, – отвечает тот, сверкнув белоснежными зубами, – або еврей, або москаль».

Александр Фитц

Мюнхен

* А.С. Пушкин. Я памятник себе воздвиг нерукотворный.