«Где Жизнь, которую мы теряем в Выживании?» 

Томас Элиот

Многогранная культура искусства жизни, эстетика повседневного существования в Европе создавалась в течение веков. В Соединённых Штатах, в цивилизации бизнеса, это искусство не могло привиться. Недаром европейцы называли американскую цивилизацию «цивилизацией без культуры».

«Америка — это страна, в которой 32 религии, и всего одно блюдо на обед, бобы», писал Шарль Талейран, деятель наполеоновской эпохи.

Со времён Талейрана американское меню значительно расширилось, утончённая французская кухня стала популярной в среде образованного среднего класса, но массы лишь сменили бобы на стандартный, стерильный гамбургер.

Александр Герцен, в середине 19-го века, со времён Талейрана прошло почти пятьдесят лет, пишет об американцах-богачах, нуворишах в Европе:

«… (они) готовы слушать всё без какого-либо исключения, глазеть на всё, что попадается на глаза, питаться всем, что подают, носить всё, что предлагается…. они носят дешёвую, безвкусную одежду, которая на них отвратительно сидит, это всемогущая толпа всепоглощающей посредственности. Все попытки остановить триумфальное шествие мещанства обречены на неудачу».

Об этом же качестве американской жизни говорил и современник Герцена, Алекс Токвиль:

«Они (американцы) видят счастье, как физический комфорт, и… невозможно представить себе, что можно тратить больше энергии на его достижение».

Американский мещанин, по своей сути, ничем не отличался от российского. Та же цель жизни увеличение своего материального богатства, тот же смысл жизни, увеличение материального комфорта и разнообразие физиологических ощущений. Остальное, красота природы и творений человеческих рук, богатство эмоций и мыслей вне его интересов.

Английский публицист и философ Олдос Хаксли уже в 1962 году в своём эссе «Взгляд на американскую культуру»:

«Американский образ жизни — это поэзия физиологического существования, и все силы науки используются, чтобы воспитать именно такую породу людей, которая знает только культуру физиологической жизни».

В Европе 19-го века человека, не имеющего интереса к тому, что цивилизация считает своим истинным богатством, культуре, философии, искусству, называли «филистером», существом низшей, недоразвитой человеческой породы.

«Поэзию физиологического существования» в русском языке принято называть пошлостью.

Пошлость это всё, что делает высокое низким, многомерное одномерным, это элементарная, упрощённая форма жизни, равнодушная ко всему, что выходит за пределы физического и физиологического мира.

Владимир Набоков в биографии Гоголя, написанной им для американского читателя, посвятил 12 страниц из 155 объяснению русского понятия пошлости, которого нет в английском языке. Почему Набокову, знатоку обоих языков, понадобилось 12 страниц для объяснения такого феномена, как пошлость?

Американец видит себя и мир только в физических категориях и характерное для русской культуры пренебрежение к физической стороне жизни ему непонятно. Набокову понадобилось длительное и подробное объяснение феномена пошлости, его негативной оценки в русском сознании, в то время как для американца это естественная и единственно возможная форма жизни и мироощущения.

Есенин, после своего путешествия по Америке 20-х годов, назвал Нью-Йорк, олицетворение всей страны, Железным Миргородом, воплощением мещанской пошлости в гигантских масштабах.

Новый Свет, в отличии от Европы, ничего не мог предложить человеку, кроме материальной, физической стороны жизни. «Искусство жить» в Европе было привилегией высших классов, обладавших огромными богатствами, позволявшими им вести праздный образ жизни и, соответственно, заполнять свою жизнь искусством, культурой, атрибутами быта и развлечениями.

Новый Свет же не имел многовековых накоплений культуры, цивилизация на новом континенте создавалась заново иммигрантами из низших слоев европейского общества, без всякого образования и общей культуры.  Новые поселенцы были озабочены прежде всего физическим выживанием, устройством элементарного быта, строительством новой цивилизации.

Правнук второго президента США Адамса, Джеймс Труслоу Адамс, в своей книге «Our business civilization», объясняет появление этого человеческого типа тем, что Америка — это цивилизация бизнеса.

«Кто такой бизнесмен? Это человек, который рассматривает весь мир с точки зрения прибыли, он слеп ко многим другим сторонам жизни. Прекрасный пейзаж для него не больше, чем удачное место для постройки жилого комплекса, а водопад наводит на мысль о плотине и электростанции. Бизнесмен глух к эстетике и поэзии жизни. Его жизнь вряд ли можно назвать полноценной.».

Чарльз Диккенс после своего путешествия по Америке тоже увидел это качество американского образа жизни:

«Я вполне серьёзно говорю, что нигде не видел жизнь такой бесцветной и такой интенсивной скуки. Вряд ли кто-либо, кто не побывал здесь, может себе представить, о чём идёт речь».

Но ведь страна, живущая в постоянном движении, создаёт гигантский калейдоскоп событий и невероятную для Европы интенсивность жизни. Но это не интенсивность индивидуальной жизни, а интенсивность бизнеса. А иммигрант чтобы выжить в новой стране должен стать американцем, т. е. Бизнесменом.

Бизнесмен, основывая собственное маленькое дело, вкладывая деньги в акции, в недвижимое имущество и, посвящая себя полностью Делу, перестаёт воспринимать жизнь в её полноте.

Генри Джеймс, классик американской литературы:

«Цивилизация бизнеса пунктуально и эффективно ампутирует всё, что не входит в деловой интерес, и само содержание жизни становится всепоглощающим монотонным однообразием».

Все аспекты существования подчинены делу, а сам процесс жизни настолько стандартизирован, обезличен, формализован, что американец теряет вкус к жизненным радостям. Кроме того, время деньги, а время, потраченное на что-то вне работы, это украденные у себя деньги. Поэтому американцы среднего класса, путешествующие по Европе, в глазах европейцев, воспитанных в атмосфере «праздника жизни», выглядят такими изношенными и подавленными.

«Наша жизнь наш самый ценный капитал, и его мы вкладываем только в бизнес. В Штатах вы просто не найдёте полнокровной, полноценной формы жизни».

Джон Стейнбек.

Бизнес в Америке не отделен от остальных сфер человеческой жизни, он органично вплетён в саму её ткань. Бизнес воспринимает всё окружающее через количественные показатели, и они используются в каждом аспекте повседневности.

Красота человеческого тела оценивается мужского объёмом мышечной массы, женского размерами бёдер, талии, груди, длине ног. Еда не вкусом, а количеством калорий. Общение популярностью, количеством людей, которых вы знаете. Знание не глубиной и силой мысли, а количеством информации в вашей памяти. Дом, в котором вы живёте, не эмоциональным комфортом или дискомфортом, который вы в нём испытываете, а его стоимостью. Вещи не их соответствием вашим представлениям об эстетике, а магазинным ценником.

В России, когда-то гордившейся духовностью своей культуры и её огромным престижем для масс, после её вхождения в мир бизнеса мещанские ценности приобретают небывалый статус, вытесняя существовавший когда-то интерес к богатству мировой культуры и человеческому духу.

Искусство жизни не предполагает наличия огромного материального богатства. Оно возникает в атмосфере общества, уверенного в завтрашнем дне, где большинство удовлетворено своим местом в обществе, где существует полнота и глубина отношений с людьми.

Но жизнь, построенная на экономике ради экономики, это жизнь на бегу, она воспитывает не искусство жить, а искусство выживать.

Только старые центры европейских городов напоминают об уходящем в прошлое «искусстве жизни». Виктор Гюго говорил, «архитектура — это душа нации», душа американской архитектуры стандарт, полное единообразие, деталей и нюансов в ней нет, это эстетика функциональности.

Жан-Поль Сартр после своего посещения Америки:

«Уродство архитектуры здесь ошеломляет, особенно в новых городах. Улица американского города это хайвей, просто дорога, в ней отсутствует даже напоминание, что здесь живут люди».

Американские мегаполисы — это идеальные механизмы для жизни миллионов, это огромная стандартная инфраструктура, в которой учтены все функциональные нужды работника и потребителя. Стандартная застройка занимает пространства на многие десятки миль, где адрес может обозначаться как дом ? 12,566 на улице ? 357. Это гигантский человеческий муравейник, в котором всё подчинено требованиям безостановочного движения и накопления.

Новеллист Чивер в цикле своих рассказов о средней американской семье, живущей в таком мегаполисе, в районе для обеспеченного среднего класса говорит:

«Они отменили всю огромность человеческих эмоций и мыслей. Они выщелочили все краски из жизни, все запахи, бесконечное разнообразие естественного существования».

Функциональность, как принцип жизни, была провозглашена ещё в начале 19-го века общеизвестной фразой Бенджамина Франклина о топоре, который должен быть, прежде всего, острым, а его внешний вид не имеет никакого значения, это излишняя трата труда:

«Зачем полировать до блеска всю поверхность топора? Важно, чтобы лезвие было хорошо наточено, а в остальном крапчатый топор самый лучший».

Воплощением функциональности строительства, динамики и масштабов американской жизни стал небоскрёб, символ высокой технологической цивилизации. Он собирается и разбирается, как детский набор из стандартных кубиков. Его можно увеличить, его можно уменьшить. Его интерьер так же стандартен, как и экстерьер, поэтому его можно делить на узкие отсеки или расширять до больших залов. Первый небоскрёб появился в Чикаго в 1885 году. Это был Home Insurance Building высотой в 10 этажей, и он ещё следовал европейской традиции, был обильно декорирован.

Пиетет перед европейской традицией отношения к архитектуре, как «музыке в камне», как неотъемлемой части искусства жизни, был преодолён через 40 лет, когда начали появляться сотни зданий без каких-либо украшений. Европейская традиционная архитектура с её богатством разнообразных фасадов следовала идее эстетического обогащения жизни и была рассчитана на века. Она была неизменяема, стабильна и традиционна, как само общество.

В Европе здания возводились на века, в Америке в расчёте на одно поколение. В течение двадцати лет вся экономическая и социальная ситуация в стране менялась, и строить на века в этой ситуации было нерентабельно, кроме того, эстетика требует нефункциональных затрат.

Европеец Алексис Токвиль ещё в середине 19-го века был поражён американским отношением к эстетике архитектуры. Эстетика не её органическое качество, неотъемлемая часть всей конструкции, а декорация, закрывающая конструктивные элементы: «Когда я подплывал к Нью-Йорку, на берегу реки я увидел несколько монументальных мраморных зданий в античном стиле. На другой день я решил посмотреть их поближе. Оказалось, что то, что издалека виделось, как мраморные плиты, были стенами из одного ряда кирпичей, побелённых извёсткой, а мощные мраморные колонны были деревянными стойками, окрашенными яркой, масляной краской».

В Европе одним из критериев подлинности считалась длительность существования отношений, вещей и зданий, ценно то, что прошло проверку временем. Как гласит древняя мудрость, истинность — дочь времени. Америка же создала временный пейзаж, «landscape of the temporary».

По мнению европеизированного американского писателя Генри Джеймса, временность американских сооружений, постоянная смена городского ландшафта, разрушающе действует на человеческую психику. Когда он вернулся в Америку после своей многолетней, добровольной ссылки в Европу в 1904 году, то был поражён безликостью американской архитектуры:

«Эти здания нереальны, они не более, чем символы, дорогие декорации, они не имеют ничего общего с традициями, они не отражают ни прошлого, ни будущего, они существуют только для сегодня и будут снесены завтра. Эти здания анекдоты в одну фразу в сравнении с романами, эпопеями европейской архитектуры».

Утилитарность и экономичность архитектуры требование общества, построенного на принципе непрекращающегося движения, ландшафты городов и пригородов поэтому и выглядят как плоские, временные декорации. В них нет подлинности, так как у них нет прошлого, как и у самой страны иммигрантов, где каждое новое поколение иммигрантов разрывает с прошлым своих отцов, чтобы всё начать сначала.

Динамизм американской жизни, естественно, рождает безразличие к эстетике, красоте каждого момента жизни. Вечное беспокойство, страх упустить свой шанс на удачу где-то в другом месте заставляет миллионы людей находиться в постоянном движении, передвигаться с места на место, отсюда убогий вид многих американских городов, временный и незаконченный характер застройки, он выражает сам характер нации иммигрантов, отсутствие корней, нежелание пускать корни на одном месте.

Антиэстетизм американской жизни, с одной стороны, возник спонтанно, как результат общей атмосферы общества иммигрантов, озабоченных, прежде всего, необходимостью выживания в новой стране, им было не до эстетики. С другой стороны, антиэстетизм был также частью широкой программы преобразования общества.

В доиндустриальную эпоху доминировало представление, что мир человекоцентричен, человек мера всех вещей. Старая терминология измерений сегодня напоминает об этом ушедшем прошлом, когда окружающие человека вещи соответствовали размерам его тела и были как бы его продолжением. Inch расстояние от верхней точки большого пальца до фаланги; Foot длина ноги; Yard расстояние от кончика носа по плечу и руке до конца большого пальца, приблизительно равного одному метру. В российской системе мер длины использовалась длина от большого пальца до локтя. Локтями мерились материалы, скажем, десять локтей материи, десять локтей бревна.

В 20-ом веке цивилизация стал машиноцентричной, человек стал соотноситься с машиной, так как машина превратилась в меру, эталон функциональности, эффективности и эстетики. Новые города стали строиться как машины для жизни, они создавали новую красоту, красоту функциональности. Геометрические, кубистические формы зданий создали небывалые, фантастические, инопланетные городские пейзажи.

Эстетика геометрических форм в архитектуре получила широкое распространение и в 20-ые годы в Советской России, в работах советских футуристов, кубистов и конструктивистов, и это они первыми сформулировали основные принципы «научного градостроительства».

Научное градостроительство предполагает, что жизнь с её непредсказуемостью, во всём многообразии её форм, должна быть упрощена до функционального минимума. И новые города ХХ века строились по принципу функциональности: прямолинейная застройка, квадратные сетки проспектов и улиц создавали идеальные условия для транспортировки людей и грузов. Отсутствие тупичков, переулков, маленьких скверов, характерных для старых кварталов европейских городов, позволяло контролировать весь жизненный процесс и служить интересам экономики. Задачей традиционной архитектуры было обогащение эстетикой повседневной жизни. Безликие города, построенные в 20-ом веке, строились не для людей, а для «рабочей силы».

Французское студенчество в период молодёжных бунтов конца 60-ых требовало снести «рабочие бараки», как называли тогда новые, безликие жилые комплексы, и построить «дома для людей». Сегодня этого уже никто не требует, жизнь в современных бараках стала приемлемой, они стали привычны для миллионов во многих странах мира. И только культурная элита страдает ностальгией по прошлому.

Французская писательница Симона де Бовуар после своего путешествия по многим городам Среднего Запада говорила, что у неё было ощущение, что это один и тот же город. В фильме Ярмуша «Stranger than Paradise» герои фильма, двигаясь по Америке, заезжают в Кливленд, и один из них говорит:

«Это забавно, но, когда видишь какое-то новое место, всё кажется таким же, как и там, откуда только что приехал, как будто никуда и не уезжал».

Журналист-иммигрант Генис:

«В Европе за четыре часа можно проехать три страны, дюжину городов и две горные системы. В Америке за это время вы минуете сто бензоколонок… Проехав столько-то миль до, допустим, Буффало, ищешь место, чтобы, наконец, выйти из машины и погрузиться в городскую жизнь, в жизнь неповторимую, единственную, существующую только здесь, в Буффало, штат Нью-Йорк. И вот выясняется, что выходить негде и незачем, разве только в туалет».

Но так безлико, стандартно выглядит страна, какова же жизнь за фасадами зданий? Она так же стандартна, единообразна и не индивидуализирована. Английский социолог Джеффри Горер писал, что, побывав в одном американском доме, можно заранее предугадать, какими будут в другом доме мебель, украшения или книги. И это не зависит от того, городская это квартира в многоэтажном доме или дом в сабёрбе.

«Америка уничтожила разницу между городом и деревней. Это место, где всё устроено для удобства, и не более того».

Александр Генис.

Это произошло в органическом процессе экономической динамики. Крестьяне-фермеры в условиях ожесточённой конкуренции были вынуждены отказаться от вековых традиций ведения хозяйства и начали создавать сельскохозяйственные индустриальные комплексы. В результате исчезли тысячи фермерских посёлков, исчезла деревня. На месте фермерских поселений появились сабёрбы, огромная сетка прямолинейных улиц, застроенных двухэтажными домами на одну семью, и разница между городом и деревней исчезла.

Первым стандартизированным пригородным районом был Левиттаун на Лонг-Айленде, штат Нью-Йорк, где сразу после окончания 2-й Мировой Войны сотни абсолютно идентичных домов-коробок были возведены за короткий срок и продавались по доступной цене. С Левиттауна началась реконструкция пригородов, которая проводилась в соответствии с тем же принципом стандарта и полного контроля над окружающей средой, как и в городах, и поэтому исчезли качества, отличающие жизнь на природе от городской жизни. Искусственно созданная, стандартизироваванная природа сабёрбов стерилизует человеческие чувства так как лишена качества природы естественной, способности постоянного обновления. В них всё застыло, плоские декорации создают ощущение мёртвого мира.

Борьба за стандартизацию всех аспектов человеческой жизни началась задолго до XX века. С появлением в 17-ом веке на исторической арене новой религии, протестантизма, противопоставившего себя католицизму, изменился взгляд на смысл и содержание человеческого существования.

Католицизм видел в красоте материального мира проявление божественного начала, и внимание к красоте повседневности жизни католических стран привело к расцвету всех искусств. И искусство с его вниманием к оригинальности, уникальности каждого момента человеческой жизни, стало органической, интегральной частью мироощущения рядового католика.

Протестантизм же отрицал саму необходимость искусства, проповедовал аскетизм, упрощение, унификацию всех сторон жизни, что в архитектуре привело к казарменному стилю, и это особенно наглядно в жилых кварталах городов, построенных в 17–19 веках в протестантских странах, Англии, Германии и Швейцарии.

В этот период в сознание людей начала внедряться идея единственной ценности жизни как труда, и люди постепенно подчинились дисциплине завода и офиса. Приняли как огромный прогресс переселение из убогих лачуг в новые жилые районы, которые ничем не отличались от фабричной застройки. В новых городских пейзажах с их геометрией зданий и улиц, с  их огромными масштабами человек стал выглядеть приживалкой рядом с тем, что он сам создал.

Михель Гофман,

кандидат социологических наук,

Колумбийский университет,

Нью-Йорк (США)

Коллаж: Дмитрий Плынов