Хочется избежать неоправданного пафоса, чрезмерной экзальтации, но говорить об актрисе Наталии Колякановой искренне, от души, хотя бы с мизерным пониманием того, дела, которое она вершит, и при этом не впасть в почти священный восторг, невозможно. Одна из лучших российских актрис современности, обласканная вниманием знаменитого П. Лунгина, больших? театральных режиссёров А. Жолдака, Ю. Грымова, кинематографически замеченная и отмеченная Е. Евтушенко, сама Наталия, повествуя о своём сценическом бытии всегда, прежде всего и главным образом, подразумевает работу в Театре гениального режиссёра А. Васильева…

Актриса без амплуа. Почему? Потому что так считает сама. Потому что в Театре Васильева, по её признанию, об амплуа вообще никогда не говорили. Потому, что и я, как зритель, зритель взыскательный и неравнодушный, если бы рискнула размышлять о наличии у актрисы определённого амплуа, то, осознавая её художественную многогранность, отказалась бы от любого рода формулировок и определений относительно её дара, выделив одну инвариантную черту, наличествующую, на мой взгляд, во всех её столь разных (театральных и кинематографических) ролях. Назвать эту черту, это качество можно было бы так: неиссякаемая, исступлённая женственность; женственность, бьющая через край. И это любая роль. Каждая роль. Всякая её роль. С моей точки зрения, безо всяких исключений.

Талант Наталии Колякановой, вне зависимости от того, чародействует ли она на экране, колдует ли в сценическом пространстве, — заставляет жмуриться от восторга или от предательски рвущейся из глаза слезы

Ж. Щ.:

–  Вы родились в Чкалове, в нынешнем Оренбурге. Как судьба привела в Иркутск?

Н. К.:

— Эка вы глубоко копнули! Город переименовали «по указу от 1938-го..» после гибели Чкалова «В те времена укромные, теперь почти былинные…». Сама я лишь помню памятник Чкалову, который стоит и по сей день на берегу Урала. С одной стороны реки — Азия, с другой — Европа. В 1957-м городу вернули прежнее название. Но я успела родиться чуть раньше.

После школы я безуспешно торкалась в московские вузы, но судьба подмигнула совсем с другого берега… На гастроли в Оренбург приехал Иркутский драматический театр, и Виталий Константинович Венгер делал добор на свой курс в Иркутское театральное училище. Узнала я об этом случайно. Распродала с утра несколько ящиков помидоров (я выучилась на продавца), села на свой велик и приехала на экзамен… в бриджах и бутсах! Моё выступление запомнили все: смеялись и опечалились вместе со мной… Этюд заключался в том, что три сестры ждут окончания операции своего отца.  Две «сестры» начали метаться, заламывать руки и т.п. А я как будто застыла и передо мной был мой отец, мой папа. Мой Борис Савельевич безумно желающий своей дочурки какого-то счастья.  А счастье было простое:  сидеть за его спиной и мчать по степи на мотоцикле, собирать ландыши, пока он удит рыбу, прижаться к его колючей щеке и уснуть… Именно такие картинки поплыли в моей голове. Как выяснилось позже, это называлось «внутренний монолог». Когда из «операционной» вышел «доктор» и «сестры» бросились к нему, стало ясно, что все хорошо, и отец будет жить, я все сидела не шевелясь, лишь слезы застыли в глазах.  Такой меня полюбил Венгер. И я отправилась в Иркутск…

Ж. Щ.:

– Ваше желание стать актрисой никак не обусловлено генетикой? Кто-то из родителей имел отношение к театру или кино?

Н. К.:

— Нет, никакого.  Моя мама работала на заводе, там всегда пахло клеем и резиной. Мама была модельером обуви и по совместительству, как Шурочка в «Служебном романе», возглавляла профком. Кажется, это ей нравилось больше, чем кроить обувь. У папы же было всегда весело: он работал в ресторане «Урал» шеф-поваром. Реплика: «Борис Савельевич, дичь!» была про него.

«Доктор Живаго» (реж. А. Прошкин). На снимке Н. Коляканова и О. Янковский

Ж. Щ.:

– Когда вы ощутили в себе присутствие актрисы? Возможно это был какой-то конкретный случай, например, из детства?

Н. К.:

— Мы все хотим, чтобы нас любили. Чужое равнодушие нас оскорбляет, оно невыносимо!.. Вы спрашиваете как я поняла, что хочу быть актрисой, вот так и поняла. В десятом классе я поменяла школу, и оказалась в чуждой мне среде детей, которые проучились вместе десять лет. Ситуация сложилась как в кинофильме «Чучело». К тому же я умудрилась влюбиться в мальчика из параллельного класса, причем безответно и безнадежно. Он читал мне стихи Есенина, и я тоже полюбила эти стихи, а когда на уроке литературы учитель спросил: «Кто прочтет Есенина?» — все захихикали и зажались. Неведомая сила подняла меня от парты, и я начала: «Заметался пожар голубой/ Позабылись родимые дали/ В первый раз я запел про любовь…» Да, это было про любовь и первый раз, и от сердца, и открыто, для всех! Класс сразу притих и замер… Я притянула к себе столько внимания!.. Столько силы и веры в себя отнятые безответной любовью я ощутила!.. Я получила вдруг сумасшедшей мощи и энергии «ответ», но завязан он был не на мальчике из соседнего класса, а на чем то большем, гораздо Большем!..

Когда ты захватываешь чужое внимание, управляешь им и ведешь к любви, — вот в принципе и все призвание артиста.

Н. Коляканова с режиссёром П. Лунгиным на съёмках фильма «Бедные родственники» (2005)

Ж. Щ.:

— У вас два высших театральных образования: первое по специальности «актриса», а второе по специальности «режиссёр». Вами поставлено несколько пьес. Кем себя больше чувствуете актрисой или режиссёром? В чём по-вашему, состоит принципиальное отличие личных самоощущений творческого человека в случае его пребывания в ипостаси актёра и в случае работы режиссёром?

Н. К.:

— В хорошем тексте всегда есть так называемая печать мастера: текст как бы «запечатан». Задача режиссера — этот текст вскрыть, распечатать как конверт, сорвать эту печать. Режиссер должен понять, что там, за семью печатями и передать это знание, эти смыслы актеру, посеять их в нем, заронить их. У роли есть внутренний рисунок и внешний. Если посеяно правильное, оно прорастет и создаст внутренний рисунок, режиссер его увидит и проявит вовне, даст ему необходимую форму. Создание роли — это совместная работа. Разница в том, что у режиссера инструмент – актер, а у актера он сам.

А режиссер, по всей видимости. во мне жил всегда: в детстве я устраивала дома кукольный театр, накидывала плед на спинки стульев, собирала все игрушки и, пригнувшись, на разные голоса изображала, «что в голову взбредет». Благодарными зрителями были мама и младшая сестренка. Чуть постарше, я уже замахнулась на «Золушку». Фильм помнила почти наизусть. На лавочке возле подъезда, я разворачивала свой аккордеон, подаренный мне отцом. И вот уже дальше вся малышня сидела, открыв рот, заворожённая моим рассказом про добрую девочку и злую мачеху… Злая мачеха, конечно, была моя роль: Раневскую я копировала со всем азартом, малыши даже меня побаивались. Костюмы «соорудила» из маминого гардероба, хрустальный башмачок оклеила золотинкой от шоколадной плитки, реплики раздала… Вот тебе и театр! Театр Треплева. Хорошая профессия, но энергозатратная, а при моих высоких планках нереальная. Я очень много хочу от себя и от актеров, так меня выучил Васильев.

«Доктор Живаго». На снимке Н. Коляканова и А. Петренко

Режиссерский опыт у меня небольшой. Я поставила вместе с актрисами театра им. К. С. Станиславского своеобразное «путешествие» по японскому материалу и нашему родному Чехову. Потом мне случилось это и повторить, но с итальянскими актерами в Палермо. Больше к постановкам как таковым я не возвращалась. Вообще, я считаю, что режиссура — это не только постановка, это прежде всего внутреннее содержание, идеи, концепты и смыслы. Работать над этим можно всегда и везде, ибо это твой мир. Актер же —  это искусственно созданное существо в искусственной среде, «из облака и вздоха…» Поэтому я разрабатываю и сочиняю свои роли сама, приношу режиссеру, он отбирает то, что пойдет в общую копилку, что соответствует его замыслу.

Ж. Щ.:

– Готовясь к разговору, прочла в одном из интервью Ваше высказывание, касающееся отношения к работе в театре и в кино. Кажется не искажаю цитату… Вы сказали: «В театре материал проходит через сердце и благодатен, а не разрушителен; к кинематографу я всегда относилась проще – сыграла и забыла». Тем не менее, массовому зрителю, Вы больше известны по кинематографу (что вполне объяснимо большей доступностью кино). На мой взгляд, в кино Вами было воплощено такое огромное количество образов, рождённых из благодатного материала! Ну вот если на память только некоторые: Ася «Принципиальный и жалостливый взгляд» — режиссёр А. Сухочёв, сценарист Р. Литвинова, Кристина «Такси-блюз» и Римма «Свадьба» П. Лунгина, Пряхина «Театральный роман» — режиссёры О. Бабицкий и Ю. Гольдин по одноимённому произведению М. Булгакова… Возможно Вы вкладываете некий личностный смысл в лексему «благодатный»? Ведь если перечисленное – не благодатный материал, то что? В чём, по-Вашему, разрушительная сила кино и, напротив, созидательная сила театра?

Н. К.:

 — “Благодатный» в театре сложить легко. легко Я имею ввиду только театр Васильева. Так, как он следил за тем, какой материал он предлагает для работы. Если сказать по Платону, то, ЧТО ты собираешься впустить в свою душу, какую информацию, какое послание… Будет ли это полезно для твоей души. Когда текст классический уже окроплен гением или талантом автора, то идти с ним всегда легче, он тебя как бы «ведет». Когда же читаешь какой либо сценарий, то часто хочется застрелиться. И тут приходится вложить немало творческой энергии, найти в себе гармонию и любовь, чтобы хоть как то сбалансировать эту какофонию, «приласкать» и «причесать» этого «детдомовского ребенка». Роли, они все как дети, — нет любимого и нелюбимого. Просто на растрёпу нужно больше сил и внимания.

Меня когда то поразил в этом смысле Э. Хопкинс в «Молчание ягнят»: он готовился к убийству, а я ему сопереживала (!). Сопереживание говорит о том, что роль сделана верно. И я тогда поняла каким ангельским крылом он накрыл своего персонажа.

«Бедные родственники» (реж. П. Лунгин)

Ж. Щ.:

– В интервью, данном «Искусству кино» более двадцати лет назад, Вы сказали (речь тогда шла о конкретном призе конкретного кинофестиваля – приз «За лучшую женскую роль» в фильме «Принципиальный и жалостливый взгляд» на «Кинотавре» в 1996 году), что не считаете приз «каким-то важным» в своей жизни. Это небольшое женское/ артистическое кокетство или Вы действительно совершенно не тщеславны и даже не честолюбивы? Возможно ли это в актёрской профессии?

Н. К.:

Позвольте, отвечая на этот вопрос, я процитирую отрывок из своей будущей книги:

«Поздно вечером мне неожиданно позвонили с «Кинотавра» и предложили приехать на вручение премий в качестве номинантки на лучшую женскую роль. Я, конечно, оторопела, так как праздников в своей жизни не видела… Особенно было тяжело как раз в этом сезоне: далекая Богота. Неделями мы репетировали, не выходя из театра, с утра до ночи. Потом Италия: нагрузки психические и физические надломили, довели меня до полного изнеможения. По прилету в Москву я лежала, как мертвая, несколько дней. Щелкая пультом телевизора, вдруг рука моя замерла: по синей, усыпанной звездами дорожке шли кинозвезды. «Еще один праздник жизни… без меня», — произнесла я неизвестно кому и скрылась под одеялом…

Утром я была уже в Сочи, бросила вещи и пошла к морю. Среди загорелой расслабленной актерской братии я чувствовала себя тощей синюшной курицей. К тому же, кто-то меня узнал, и я вдруг стала нервничать, как перед спектаклем, в котором не знаешь своей роли. Непонятно было, почему именно я; кругом было столько красивых и известных актрис… Я сидела в зале и до конца не верила, что назовут мое имя. « — Приз за главную женскую роль вручается…», — торжественно выговаривала Таня Догилева, стоя рядом с Константином Эрнстом… Мучительно долго вскрывался конверт, и, наконец, я услышала свою фамилию. Дальше по сценарию. Ты на мгновение в руках фортуны: цветы, поздравления, Шахназаров вручил мне диплом, статуэтку, бриллиантовую звезду. Я стояла посреди сцены как елка.

Конечно, я готовила какие-то слова, но все вдруг вылетело из головы. Я ощутила внезапно этот момент как трагический, а вовсе не счастливый, не знаю почему… Наверное, я разучилась быть счастливой… В зале повисла тишина… Я глубоко вдохнула… и слезы брызнули у меня из глаз. «Это моя первая награда…», — сказала я, и осеклась, почему-то в голове пронеслось: «И последняя»… При таких поворотах судьбы, тщеславию просто невозможно вписаться в вираж, определенно могу вам сказать…

Ж. Щ.:

– Считаете ли Вы себя актрисой определённого амплуа? Вообще, как думаете, этой достоинство или недостаток артиста – пребывание на протяжении всего творческого пути в одном амплуа?

Н. К.:

— Про амплуа я вообще ничего не понимаю. В парадигме театра Васильева это слово не употреблялось никогда.

Ж. Щ:

– У вас большой артистический опыт. Работаете ли вы как театральный педагог?

Н. К.:

— Я всегда больше любила учиться, нежели учить: познавать, проникать в суть вещей и вглубь собственной души. Прорабатывая тексты, мотивы и поступки своих персонажей, я научалась анализировать свои собственные.

Ж. Щ.:

– Сейчас работаете в театре? Снимаетесь в кино?

Н. К.:

— Театр для меня закончился с уходом от Васильева. Точнее, я реализовалась на этом поприще. Сыграла все, что хотела и что смогла, поклонилась и закрыла занавес. Роли, конечно, не оставили меня, и я по-прежнему люблю их «сочинять». Даже если меня не утверждают, роль у меня всегда готова для игры. Как когда-то сказал Лунгин про меня: «Она как сабля вострая всегда готова к бою!» Смеюсь, конечно, так как сейчас уже «лета к суровой прозе клонят»…

Жанна Щукина

NB! В ответах на вопросы полностью сохранена лексика и пунктуация собеседницы – прим. Ж. Щ.